А. Югов "Отважное сердце" (окончание)

Глава четвёртая

   В конце июля 1262 года Невский получил, наконец, то самое долгожданное известие, о котором он говорил Настасьину: хан Золотой Орды Берке понёс на реке Куре неслыханное поражение от хана персидской Орды Хулагу.
   Берке едва спасся. Опомнившись от разгрома и позора у себя на Волге, старый хан собрал новую трёхсоттысячную армию и вновь ринулся на Кавказ.
   Великому князю владимирскому, Александру, Берке послал грозное требование: "Дай мне русских воинов в моё войско!"
   Народ русский содрогнулся от гнева и ужаса: на такое ещё ни разу не посягала Орда!
   – Пора! – сказал Александр.
   И давно подготовляемое восстание забушевало, как буря. В один день горожане ударили в колокола и в Устюге Великом, и в Угличе, и в Ростове, и в Суздале, и в Ярославле, и в Переславле, и во Владимире, и в Рязани, и в Москве, и в Муроме, и в Нижнем-Новгороде!..
   Народ повсюду избивал монголо-татарские гарнизоны, татарских наместников – баскаков.
   В иных городах баскаков и их телохранителей выводили на площадь и здесь рубили им головы.
   Широко прокатилось по всем городам и сёлам известие, что сам Невский "велит татар бить!"
   Испуганные ордынские послы поспешили на поклон к Александру. Они привезли ему отмену мобилизации. Но Александр сказал им, что ему не совладать теперь со стихией народного гнева.
   Восстание ширилось.
   – Вы сами видите, послы царёвы, – говорил Невский монголо-татарам, – вся чернь восстала. Они и бояр убивают своих, которые Орде верно служили. Что им сейчас князья!.. Вы сами виноваты зверством своим. До самого конца взбурлили народ!..
   А между тем в своей могучей руке Александр держал весь ход грандиозного восстания.
   – Когда так пойдёт, – говорил он Настасьину наедине, – то нагрянем и на самую Орду! Тряхнём Берку и в самом его поганом логове.
   У Настасьина в эти дни словно два огромных крыла выросли за плечами и несли его. Он дивился спокойствию и мужеству Невского.
   Но, управляя восстанием. Невский всё же решил показать перед татарами, будто он предпринимает усилия усмирить народ. На глазах ханских послов он вышел однажды на крыльцо своего терема к народу и стал было призывать людей к миру и к повиновению. Но в ответ Александру раздались такие угрозы и ругательства, такой ринул град камней в окна княжеского терема, что послы принуждены были спрятаться внутрь здания и стали просить Александра, чтобы он под надёжной охраной ночью вывез их поскорее из города.
   Он так и сделал. Без их надзора ему было легче орудовать. Его дружины возглавили восстание. Оно разрасталось.
   ...И вдруг от вдовы Батыя Баракчины и от своих тайных разведчиков в Орде Невский получил страшное известие: на этот раз до нового сражения между армиями Хулагу и Берке дело не дошло! Берке, устрашённый размахом русского восстания, заключил поспешный мир с Хулагу. Хан Берке пошёл на все и всяческие уступки и даже на унижения перед братом-врагом. Он убедил его, что им немедленно надо объединить свои силы. И теперь уже союзные орды Берке и Хулагу каждый миг могли обрушиться на Русь...
   И ещё одно тяжкое известие получил Александр.
   Отец Дубравки – Даниил Романович, начавший по тайному уговору с ним стремительное движение против татар и уже разгромивший хана Маучи под Киевом, вдруг поворотил свои войска обратно: в тыл князю Даниилу ударил литовский король Миндовг, а Даниил-то полагался на него, как на родственника и союзника!
   Так рушился великий замысел Невского – поднять разом против татарского ига и Северо-Восточную и Юго-Западную Русь.
   – Худо, Настасьин, худо!.. Лучше бы я живым в могилу лёг! Всё пропало!.. Теперь только бы как-нибудь людей русских спасти от резни, от расправы! – говорил Невский.
   Ещё никогда верный друг и воспитанник Невского не видел его в таком глубоком, чёрном отчаянии!
   И даже ему, Настасьину, страшно было в тот первый миг подступиться к Александру Ярославичу с каким бы то ни было словом.
   Тяжкие думы терзали Александра. Он понимал, что теперь, когда орды хана Берке и хана Хулагу объединились, война против татар будет не под силу истерзанной, опустошённой Руси. Удельные князья воевали между собою. Татары подстрекали их друг против друга. Александр знал, что и под него творят всяческие подкопы в Орде его двоюродные братья, сыновья дяди Святослава Всеволодыча. Они уже давно сидели в Орде и добивались, чтобы ярлык на великое княжение был отобран у Александра и отдан одному из них. "Святославичи" клялись хану Берке, что они двинут свои дружины против Невского вместе с татарским войском.
   На Западе и Севере снова зашевелились немцы и шведы. Снова вместе с татарами они готовились вторгнуться на русскую землю.
   Нет! Никакой надежды не было устоять в столь неравной борьбе! Невский понимал, что даже и его полководческое искусство и самоотверженная отвага тех, кто станет под его знамя, на этот раз будут бессильны спасти от гибели русский народ...
   "Что же остаётся делать? – размышлял Невский. – Послать кого-либо из своих верных, испытанных советников с богатыми дарами в Орду, к хану Берке, чтобы отвести беду, успокоить хана? Нет! Не поверит теперь Берке никакому посольству, никаким хитрым речам, не примет никакую повинную. А почему, скажет, сам князь Александр не прибыл ко мне с повинной?! Ведь, скажет, он отвечает за народ свой. А почему, скажет, князь Александр лучшее войско своё держит в Новгороде?!"
   И чем больше размышлял Александр, тем яснее становилось ему, что если сейчас бессилен меч, то вся надежда остаётся на его собственное государственное разумение, на его умение беседовать как должно с монгольскими ханами и умиротворять их.
   Никто другой, кроме него самого, не сможет отвратить на сей раз новое нашествие Орды. "И детей вырежут, кто дорос до чеки тележной!.. – скорбно подумал Невский, и сердце его облилось кровью. – Да! Уж тогда и вовек не подняться Руси! По всем городам баскаков насажают заместо русских князей! А другую половину рыцари да шведы захватят!.. К чему же тогда народ русский трудился – и мечом и сохою?!"
   И Александр Ярославич принял крутое решение.
   – Еду! – сказал он. – Еду перехватить Берке – там, в степях, на Дону. Опять хитрить, молить да задаривать! А когда уже сюда нагрянут, то тогда будет поздно. Тогда сколько не вали даров в чёрную эту ордынскую прорву, не поможет, покуда кровью русской досыта не упьются!.. Ну, а если уж суждено мне и вовсе не вернуться оттуда, то... что ж!.. Авось смертью моей и утолятся, а народ не тронут!..

Глава пятая

   С приехавшим в Орду Невским на этот раз обошлись, как с преступником, чья вина ещё не расследована. Его томили и томили в Орде, не разрешая отъехать на Русь.
   В первом порыве злобного неистовства хан Берке хотел предать смерти Невского тотчас же, как тот прибыл в его кочевую ставку. И всё ж таки не посмел! Совет нойонов указал ему на три чрезвычайных и грозных обстоятельства.
   Во-первых, полномочные баскаки великого хана Хубилая – Китат и Улавчий, – те самые, что в испуге умоляли Невского остановить восстание, выдали Александру от имени великого хана грамоту, в которой отменяли навечно угон русских юношей в татарское войско, затем они подтверждали снова ярлык Александра на великое княжение Владимирское и на него самого целиком возлагали сбор дани, без всяких посредников.
   Казнить после всего этого своей властью князя Александра означало бы тяжко оскорбить великого хана Хубилая. А в теперешних стеснённых обстоятельствах Берке не мог отважиться на новую ссору – да ещё с самим великим ханом!
   Второе: открытым убийством Александра в Орде русский народ не запугаешь, а только ожесточишь.
   И, наконец, третье: ведь Новгород-то всё ещё не покорён. Новгородцы строптивы. И как раз в эти дни там собирают войска сын и зять Александра...
   Разве покойный отец князя Александра, Ярослав, был казнён в Великой Орде? Нет, но он умер по выезде из неё, в пустыне, ровно через шесть дней после того, как старая ханша Туракина поднесла ему прощальную чашу с вином!..
   Итак, решено было явной казни Александра не подвергать. Но и надо было беспримерно покарать этого могучего и опасного русского князя!..
   ...Совещание об этом, созванное в шатре Берке, длилось уже много времени.
   Берке такими словами закончил свою вступительную речь:
   – Он мог бы бежать из своей страны, подобно брату своему Андрею. Он мог бы укрыться в Новгороде. И вот этот гордый воитель ничего такого не делает, но приходит к нам просить за народ свой. Он сам вкладывает голову в силок! Что заставляет его поступить так?.. Прошу вас, подумайте!..
   Первой высказалась старшая жена Берке – Тахтагань-хатунь. Это была пожилая монголка с большим и плоским лицом, с которого так и сыпались белила.
   – Сделай ему тулуп из бараньих хвостов, – сказала Тахтагань. – И пусть этот князь Александр до самой смерти своей седлает тебе коня и отворяет дверь перед тобою!..
   Она злобно хихикнула и протянула руку за чашкой кумыса.
   Старейший из советников хана, князь Егу, сморщенный, со слезившимися веками, изъеденными трахомой, присоединился к мнению ханши.
   – Тахтагань-хатунь говорила правильно! – закончил он.– Привяжи ему на шею цепь повиновения!..
   – Да! Надо оборвать Александру крылья! – прохрипел князь Бурсултай.
   – Это не дело – дать ему возвратиться и оставить вину русских, не покарав его! – поддержал их третий князь – Чухурху.
   И только один-единственный голос в совете послышался в пользу Невского. Это был девяностолетний полководец на покое Огелай. Он участвовал ещё в самых первых походах Чингисхана. И за это татары особенно почитали его. Вот что сказал Огелай:
   – Искандер-Грозные Очи – это человек, который имеет сильное войско и хорошо управляет своим улусом. Тебе он исправно бы платил дань, если бы мы сами не озлобили народ русский чрезмерными поборами и требованием русских воинов в наше войско. Александр считает самыми главными врагами своего народа немецких и шведских рыцарей. Так не мешай ему сокрушать государей Запада. Дед твой никогда не убивал сильных государей, если они чтили его. Я кончил...
   Чухурху злобно зашипел и долго с насмешкой щёлкал языком в ответ на речь Огелая.
   – Какие жалкие слова я сейчас слышал! – вскричал он. – Словно старая баба говорила! Ты недостоин доить кобылицу. Огелай, тебе только корову доить!..
   Князья и вельможи захохотали. Оскалил зубы и сам Берке. Тогда, ободрённый этим, злобный Чухурху закончил так:
   – И не верь, Берке, тем советникам, которые хотят запугать тебя недоступностью Новгорода. Он лишь в пору дождей недоступен. А как только стужа зимы скуёт льдом реки, озёра и болота, наши кони легко достигнут этого города, и ты овладеешь им. А рыцари-немцы помогут тебе с Запада.
   – Да! Мы поможем тебе, великий государь! – послышался голос с чужестранным выговором.
   Все посмотрели в ту сторону.
   Заговоривший иностранец был ростом великан. У него было лицо европейца, только непомерно велика была и выступала вперёд нижняя челюсть. Он был рыжий, кудрявый, с плешью. На затылке лежала шапочка. Одет он был, как знатный татарин.
   Это был тот самый английский рыцарь ордена Тамплиеров по имени Пэта, который в нашествие Батыя предводил правым крылом татарского войска, что вторглось в Чехию. Пэта тогда потерпел от чехов полный разгром. Другого Батый казнил бы немедля на глазах войска. Но англичанин был нужен татарам для других дел. Его только отставили от командования войсками, и он сделался главным советником ханов по делам Руси и Европы.
   Берке кивнул головой – сэр Джон Урдюй Пэта заговорил:
   – Для могучей шеи князя Александра цепи и колодка будут самым лучшим ожерельем. Этот русский князь силён, как Самсон. О Самсоне прикажи прочесть тебе, Берке, из нашей священной книги – из библии. Так вот, сделай с этим русским богатырём то же самое, что сделали с пленным Самсоном филистимляне.
   – А что они сделали с ним? – спросил, оживляясь, Берке.
   – У него вынули оба глаза и слепого приставили к ручному жернову молоть муку, – отвечал рыцарь.
   Видно было, что совет рыцаря Урдюя Пэты пришёлся по вкусу Берке. Однако он молчал. Тогда, чтобы усилить в нём гнев против Александра, рыцарь добавил:
   – Братья-рыцари уведомляют меня, что Александр поднимал на тебя грузин.
   Лицо Берке сразу покрылось синеватыми пятнами – от гнева.
   Казалось, ещё мгновение, и старый хан даст соизволение ослепить Александра. И всё же предостережения вельмож взяли в нём верх.
   – Нет, Урдюй, – ответил он со вздохом, – нельзя этого сделать над Александром: это дурно отразится на готовности всех прочих подвластных нам царей и князей приезжать к нам, в Орду! Все станут страшиться, что их в нашем благословенном улусе может постигнуть немилость и внезапная казнь!
   Рыцаря не смутил ответ хана.
   – Тогда, – сказал сэр Урдюй Пэта, – возьми пример с твоей мудрой бабки – Туракины. Она отравила князя Ярослава медленным ядом, подсыпав его в прощальную чашу вина. Это была чаша почёта, он обязан был её принять. А умер он, как ты хорошо знаешь, вскоре после выезда из Большой Орды. И вот гостеприимство осталось ничем не запятнанным...

Глава шестая

   ...Надвигалась глубокая осень. Шли беспрерывные дожди. Вся степь смокла и потемнела. Берке поворотил своё кочевье к Волге – на зимовку. Но Александра всё ещё не отпускали. Правда, ему не мешали в своём отдельном русском стане принимать гонцов из Владимира и Новгорода и вообще управлять княжествами, ему подвластными. Ему не запрещали выезжать на соколиную охоту в окрестные степи. Причём никто из татар в это время не надзирал за Александром. Кругом на десятки вёрст были только свои.
   И вот однажды, когда выехали на соколиную охоту и были уже далеко от татарского стана, Григорий Настасьин стал умолять Невского бежать из Орды.
   – Александр Ярославич! – взмолился он и голосом и взором, полным слёз. – Погубят они тебя здесь!.. Беги!.. Коней у нас много. Кони сильные. Пока татары хватятся нас, мы уж далеко будем. Ведь тебя же и народ весь заждался!.. Бежать надо, Александр Ярославич, бежать!
   – Замолчи! – пылая гневом, закричал на него Александр и резко остановил коня. Остановился и Настасьин. Они были вдвоём с князем: свита ехала в отдалении. – И никогда не смей оскорблять и гневить меня такими речами, – продолжал Невский. – Чтобы я бежал? Да они и преследовать меня не станут, татары! Они только этого и ждут. Ещё след коня моего не остынет, а уж триста тысяч этих дьяволов снова начнут резню на Владимирщине. Нет, наводить поганых на землю русскую, на народ свой не стану!.. Да что я с тобой говорю про это! – всё ещё гневно воскликнул князь. – Не твоего ума дело!.. Знай своё. Ты врач, ну и врачуй!
   Но юношу не запугал гнев князя. Настасьин обуреваем был страшными подозрениями: он, как врач, стал замечать в лице Александра Ярославича признаки, по которым заподозрил, что татары медленно отравляют его. – Прости, государь! – возразил Настасьин. – Потому и осмелился заговорить с тобой, что ведь врач я... Знал заранее, что огневаешься, но я должен сказать тебе.
   Невский пристально глянул на своего лекаря, на друга души своей...
   – Что худого случилось? Говори!
   – Помнишь, государь, – начал Настасьин, – как-то я сказал тебе, что у тебя под глазами опух стал делаться?..
   – Помню, помню... Так ведь и прошло всё: попил твоих травок каких-то... и как рукой сняло... Должно быть, поясницу простудил на ветру: эти кибитки проклятые!..
   – Нет, государь, то не простуда была – яд они начали подсыпать тебе в пищу... – тихо проговорил Настасьин.
   Александр Ярославич вздрогнул. Нахмурился. А затем сказал спокойно и презрительно:
   – Весьма возможно. Это у них в ходу. Ведь знаешь сам: родителя моего покойного зельем опоили в Большой Орде... Теперь за меня принялись... А ведь и как тут убережёшься? Кумыс с ними то и дело пить приходится... – продолжал Александр. – То у князя Егу, то у князя Чухурху, – у того, у другого: без этого в Орде русскому князю нельзя и дня прожить!..
   – Ну вот, Александр Ярославич!.. – удручённым голосом произнёс Настасьин.
   Оба задумались.
   – Ну, а что делать будем, Григорий? – спросил Невский.
   – Государь, ты должен дать мне обещание,– умоляюще произнёс Настасьин, – что ежедневно и утром и на ночь будешь принимать из моих рук противоядие. Оно, – пояснил Григорий, – способно поглотить и уничтожить многие яды!..
   Затем условились, что если Александра Ярославича позовут на пир к кому-либо из татарских вельмож и неминуемо придётся поехать к ним, то чтобы всякий раз перед выездом князь принимал из рук своего врача чёрный предохранительный порошок и выпивал болтушку из сырого яичного белка.
   С тех пор такой обычай и утвердился между ними...
   – А похоже, друг Настасьин, что ты угольком меня угощаешь? – благосклонно сказал однажды Невский, рассматривая разболтанный в кубке чёрный порошок.
   И это почему-то вдруг разобидело юношу.
   – Государь, – отвечал он важно и гордо, – уж в моём-то деле дозволь мне...
   Он не договорил. Невский рассмеялся.
   – Полно, полно, Гриша! – сказал он ему, ласково кладя руку на плечо. – Я тобою, лекарем моим, свыше всякой меры доволен! Ты воистину у меня Гиппократ!
   Однако в какой мере доволен был своим врачом великий князь владимирский, в той же мере злился и гневался на своего медика хан Золотой Орды Берке.
   Личным врачом хана Берке был старик из племени тангутов. О нём ходили легенды. Рассказывали, что старик знает целебные и ядовитые свойства всех трав и минералов. Говорили, что ещё сам Чингисхан некогда, после победы над тангутами, отнял этого лекаря у тангутского царя и за это отказался от всякой другой дани с побеждённых. Потом от Чингисхана лекарь перешёл по наследству к его любимому внуку – к Батыю, а уж после кончины Батыя – к Берке. Берке не расставался даже и в походах со своим врачом. Но ценил он в нём вовсе не лекаря, а отравителя.
   Когда Берке хотел, не прибегая к явному убийству, убрать опасного врага или кого-либо из знатных, кто подвергся ханской опале, он отдавал тайное повеление старому тангуту – и ханским приговор совершался.
   У этого тангута были яды, которыми он мог умертвить свою жертву на любой день – и через неделю, и через две, и даже через полгода: как только повелит хан.
   И вот впервые старый отравитель обманул доверие Берке – впервые замедленная отрава не действовала на того, над кем прозвучал тайный приговор хана!..
   Наедине, в спальном шатре своём, разъярённый Берке схватил своего лекаря за его длинную острую бородёнку и рванул ее.
   – Ты старый ишак! Ты лжец и самозванец! – визгливым, злобным голосом кричал хан. – Ты обещал мне, что уже через месяц Александр не сможет сесть на коня. Так знай же, невежда и обманщик: вчера этому Александру, в его русский стан, привели бешеного коня, ещё не знавшего подков, и Александр укротил скакуна и умчался на нём в степь. Я прогоню тебя! Я тебя пастухом овец сделаю!..
   Голова перепугавшегося старика моталась из стороны в сторону.
   Наконец Берке отпустил его бороду. И старый отравитель с низким поклоном заговорил.
   – Пресветлый повелитель, – сказал он. – Нет, я не обманывал тебя. Я видел сам, уже болезнь стала показывать ему своё лицо. Быть может, и ты заметил, хан, когда призывал к себе русского князя, что под глазами его виднелась уже припухлость. И вдруг всё это бесследно исчезло!.. Напрасно я умножал яды – они не оказывали действия!.. Хан, прости твоего раба, но разве есть на свете такие яды, против которых природа и мудрость медика не нашли бы противоядия? Князя Александра спасли!..
   – Как?! – в злобном удивлении прошипел Берке. – Кто же осмелился?! И кто же смог это сделать?!
   Оглянувшись, хотя в шатре они были одни, отравитель прошептал едва не на ухо хану какое-то имя...
   Тот в изумлении отшатнулся.
   – Ты бредишь, старик! – вскричал он. – Как? Этот юноша, едва вышедший из поры отрочества? И это он смог сделать всю твою прославленную мудрость бессильной?! Стыдись! И это говоришь мне ты, которого чтил сам дед мой – великий воитель?!
   Отравитель удручённо покачал головой.
   – Нет, мне не стыдно, хан, потерпеть поражение от такого соперника! – отвечал старик.– Никто другой из медиков не нашёл бы – и столь быстро! – противоядия против отравы, которою я отравил князя Александра! А этот нашёл! И отсюда я сделал вывод, что если этот юный медик русского князя войдёт в зрелые годы, то он станет вторым Авиценной... Только этот великий врач знал в юности столь много!..

Глава седьмая

   Невского изнуряли в Орде не только чёрная ханская неволя, не только то, что он был оторван от всего родного, но ещё и неизбежные татарские гости. Душу выматывали, а не только одни подарки все эти вельможи!..
   А прогнать их было никак нельзя: тот – "князь правой руки", тот – "князь левой руки", третий же – царевич, а четвёртый "дышит в самое ухо повелителя".
   И приходилось ради блага и пользы своего народа не только принимать незваных, но и подчас самому зазывать на угощение, одаривать и терпеть их гнусные беседы.
   Как изнуряли они князя!
   Вот хан Чухурху, только что советовавший Берке предать Невского самой ужасной казни, тут, сидя на коврах в шатре Александра, целует его в плечо и, якобы сочувствуя, говорит:
   – Ай, ай, князь! Когда я услыхал, сердце и печень мои стеснились: Берке хочет приказать тебе умереть, не показав крови!..
   Это означало, что Александра задушат тетивою лука...
   ...Приходит другой гость – князь Егу. Он говорит Александру:
   – Всё хорошо, Искандер, всё хорошо: ты вынес душу свою из бездны гибели на берег спасения!.. Хан простил тебя – ты будешь в ряду царевичей посажен!..
   Но через день – другой снова является тот же самый Егу и с таинственностью, с оглядкой шепчет Александру:
   – Ой, князь Искандер, совсем худо!.. – и закрывает глаза и долго молчит – нарочно, чтобы помучить Александра. – Совсем худо: над всеми над нами взял верх этот злой рыцарь – Урдюй Пэта. Он вложил в уши хана совет погубить тебя навеки. Берке решил не убивать тебя, но тебя ослепят, и ты будешь до конца дней твоих молоть ханским жёнам ячмень на ручных жерновах и носить волосяную верёвку на шее.
   Волосяная верёвка означала рабство...
   Невский знал от вельмож, задаренных им, что рыцарь-предатель Джон Урдюй Пэта и впрямь добивался для него той лютой и позорной казни, о которой говорил Егу.
   Временами, когда князь оставался с глазу на глаз со своим верным Настасьиным, из груди Александра исторгался глухой вопль гнева и душевной муки:
   – Полгода, полгода истязают проклятые!.. Доколе смогу терпеть?! А тут ещё хозяина радушного из себя творить перед ними! Кумысничать с ними, под своим кровом принимать!.. О-о!.. Люто мне, Григорий!..
   Настасьин утешал князя. А у самого слёзы скорби и гнева кипели!..
   – Перетерпеть, государь!.. Что ж больше делать остаётся! Сам ты учил меня: за отечество всё перетерпеть!..
   – Знаю, Настасьин, знаю!..– отвечал ему Александр.– Да хоть бы не видеть у себя под кровом эти дьявольские образины!
   – Нет, государь, – возразил ему Григорий. – И здесь я супротив тебя буду слово молвить. Уж лучше к нам, сюда зазывай их: здесь хоть не подсыпят яду в пищу!.. А там, у них, что захотят, то и сотворят!..

Глава восьмая

   Следуя доброму совету Настасьина, Невский привык в своём ордынском томлении совершать перед сном непременную прогулку верхом.
   Вот и сейчас он стоял перед серебряным полированным зеркалом, которое висело на одной из решетин кибитки, и поправлял на себе невысокую княжескую шапку с бобровой опушкой и плоским верхом из котика.
   Вот уж он натянул на свои богатырские руки ездовые длинные кожаные перчатки с раструбами. Теперь только сесть на коня!
   В это время в шатёр вошёл Настасьин.
   – Государь, – обратился он к Невскому, – там опять заявились к тебе бояре татарские. Двое. Ждут.
   Александр нахмурился.
   – А, пёс бы их ел!.. Покоя от них нету. Вот уже и на ночь глядя приходить стали!.. Ладно. Скажи дворскому: велю впустить.
   – А мне, Александр Ярославич, остаться с тобой или как? – спросил Настасьин.
   – Тебе? Нет, зачем же! – Отвечал Невский.– Ступай в шатёр свой, отдохни. Ведь ныне я этих гостей потчевать не стану. Стало быть, не опасно!.. Стража рядом... Пойди, отдохни, Гриша!..
   И Настасьин ушёл...
   ...В шатёр князя вступили двое. При слабом свете свечей Невский не сразу смог рассмотреть, кто из татарских вельмож стоит перед ним.
   Один из них был исполинского роста. Входя в шатёр, он принуждён был чуть не вдвое согнуться. Да и могуч был! Плечи, как брёвна!..
   Другой – худенький, маленький. Оба – в татарской одежде знатных: в шёлковых стёганых халатах, в расшитых яркими цветами шапках-малахаях...
   Невский, по обычаю гостеприимства, приветствовал их и пригласил было садиться на подушки, разложенные по ковру. Заговорил он с ними, уверенный, что перед ним монголо-татары, и назвал их князьями.
   И вдруг Александр признал в этих татарских вельможах рыцарей. Великан был сам Джон Урдюй Пэта, а спутник его – тоже рыцарь ордена Храмовников, только немец – Альфред фон Штумпенгаузен. Оба они за деньги служили татарам и, по существу, были татарские холуи и шпионы...
   Невский поднял перед ними правую руку, запрещая им садиться.
   – О, нет, нет, нет! – грозным и презрительным голосом проговорил он.– Я обознался. Для псов у меня трапезы нет! А вон там, возле поварни, корыто стоит. Если голодны, прошу вас туда пожаловать!..
   – Князь! – надменно воскликнул Пэта. – Ты раскаешься: в моём лице ты оскорбляешь советника ханского и вельможу!
   – Ряженых я не звал: ныне не масляная неделя!.. – ответил, уже с трудом сдерживаясь, Александр. – Ну?! Вон отсюда!..
   Штумпенгаузен мигом выбежал из шатра. Но рыжий гигант остался на месте.
   – Меня не испугаешь, князь, – сказал он. – Я Пэта!.. Не кичись, здесь ты раб! Я же свободен. Захочу – и Берке прикажет завтра же удавить тебя тетивою!.. Дай пройти!.. – И Джон Урдюй Пэта кулаком толкнул Невского в плечо.
   На миг словно кровавое полымя застило свет глазам Александра.
   – Ах ты наёмная собака татарская!.. – во весь голос крикнул он, уже не помня себя от гнева.
   И рукой в кожаной перчатке, кулаком, от одного удара которого дикий степной конь падал наземь, Александр Ярославич ударил Пэту по голове.
   Рыцарь был убит наповал...
   – Ну вот, – тяжело дыша, проговорил Невский, – и без тетивы обошлось!..
   Кровь стучала в висках, пошатывало его. Он вышел из шатра. Вороной конь рвал копытами землю... Александр вскочил в седло и принял из рук воина повод.
   – В шатёр мой не допускать никого! А я скоро буду!.. – отдал он приказание шатёрной страже и поскакал.
   Со свойственной ему быстротой соображения Александр, уверенный, что рыцарь Пэта убит им насмерть, понял, что надлежит ему сделать сейчас. Надо опередить Альфреда Штумпенгаузена и первым сообщить начальнику ханской стражи о том, что произошло. Тогда, согласно законам самой Орды, Александру не грозит почти ничего. Князь, платящий дань, был в своём становище как бы на куске своей собственной земли. Он мог, не спрашивая соизволения хана, творить суд и расправу над своими подданными, которые прибыли вместе с ним в Орду. Он мог принять или не принять любого из татарских вельмож, если только они не от самого хана были посланы. И если, наконец, в случае кровавого столкновения князь-данник мог доказать, что убитый им татарин вторгся к нему сам и оскорбил его, то, по закону Орды, чужеземный князь не подлежит за это взысканию!
   Вот почему Невский и мчался к татарскому стану, не щадя своего вороного коня!..

Глава девятая

   Александр принуждён был вернуться, не застав букаула – главного начальника ордынской стражи. В монголо-татарском стойбище было что-то тревожно – усилены караулы, несколько раз князя останавливали и не хотели пропускать дальше, к ставке Берке. Впрочем, для Орды с наступлением ночи такое состояние тревоги было делом обычным: Берке постоянно опасался покушений на свою жизнь и часто проверял бдительность охраны. Потому и в эту ночь главный начальник стражи всего стойбища был вызван в ставку Берке. А туда пробраться ночью нечего было и думать! Ещё при Чингисхане установился закон, что если ночью неподалёку от ставки хана будет задержан человек без пропуска и не вызванный к хану, то надлежало, даже не спрашивая, кто он и зачем, "рубить ему плечо", хотя бы это был один из царевичей...
   Александру не оставалось ничего больше, как вернуться и обождать до рассвета.
   Когда он вступил в шатёр свой, он оцепенел от ужаса: труп рыцаря Пэты исчез!..
   Да ведь не мог же он ожить! А если бы даже и произошло такое немыслимое, то выползти из шатра князя не мог же он незамеченным!..
   Александр позвал стражу: вошли два воина и с ними шатёрничий.
   – Кто без меня входил в мой шатёр?! – грозно спросил их Александр.
   И боярин, ведавший княжескими шатрами, и оба воина сперва стали клясться, что никто не входил. Вдруг один из воинов вспомнил, что лекарь княжий, Григорий, был впущен ими: "Да ведь он, княже, всегда к тебе за всяко просто входил, ну мы и ничего... Думали, не про него шла речь..."
   Александр уже и не слушал их больше.
   Ужас и скорбь обуяли его. Всё, всё стало ясно ему!
   – Гринька, безумец ты мой, что ты наделал?! – вырвался у него скорбный вопль, и Александр Ярославич закрыл ладонями лицо.
   Невский осмотрел войлочную боковину шатра. Ну, так и есть. Вот даже и снежок намело снаружи в этом месте из-под плохо опущенного войлока: здесь-то, значит, и выволок Настасьин тело убитого Урдюй Пэты. А потом что ж? Взвалил на коня да и поспешил под кровом ночи вывезти подальше куда-нибудь в степь. Своя, русская стража могла и не остановить: каждый воин знал княжего лекаря в лицо. Настасьина любили в войске...
   "Да!.. Бедный, бедный Григорий! Гринька ты мой!.. Вся душа твоя тут сказалась – в безумном деянии этом! – думалось Александру. – Вошёл ты в шатёр... увидал эту злую падаль... понял, кто его умертвил, и страшно, страшно стало тебе за меня и решил спасти меня... Ох, безумец, безумец ты мой, что ты наделал!.."
   Александр Ярославич немедля вызвал самых надёжных и молчаливых из числа дружинников своих и повелел им, не щадя сил, в глубокой тайне обшарить разъездами всю овражистую степь между русским станом и татарским стойбищем.
   И десятки русских конников попарно помчались на розыски Настасьина...

Глава десятая

   Но Гриша Настасьин в это время уже был схвачен в степи конным дозором татар. Его подкараулили и схватили как раз в тот самый миг, когда он приготовился сбросить в овраг тело убитого Пэты.
   – Ты убил?! – закричал на него начальник ордынской стражи, когда Настасьина доставили к нему на допрос.
   – Я, – спокойно отвечал юноша.
   На дальнейшем допросе он рассказал, будто рыцаря он убил в запальчивости за то, что тот оскорбил его, Настасьина.
   А опомнившись, решил, дескать, скрыть следы своего преступления. На этом своём показании он стоял твёрдо.
   Согласно законам Чингисхана, чужеземец, умертвивший ордынского вельможу, подлежал смертной казни немедленно. "Если, – гласил этот закон, – убийство было совершено после заката солнца, то убийца не должен увидать восхода его!".
   Так бы всё и произошло, но начальник ордынской стражи видал этого русского юношу в свите князя Александра и знал, что это личный врач князя. Поэтому решено было доложить обо всём самому хану Берке попреки строгому запрету беспокоить хана ночью.
   Сперва разбуженный среди ночи Берке злобно заорал, затопал ногами на стражника, пришедшего будить хана, стал грозить ему всякими ужасами, но сразу же поутих, как только узнал, что преступник, приведённый на его суд, не кто иной, как лекарь Александра, тот самый, которого старый тангут сравнивал с Авиценной и против которого признавал своё бессилие...
   ...Хан Берке был не способен перенести, чтобы у кого бы то ни было из окрестных государей, князей, владетелей был в их соколиной охоте сокол или кречет резвее, чем у него. И те, кто знал об этом и хотел угодить верховному хану Золотой Орды, приносили ему в дар своих лучших охотничьих птиц...
   ...В ту памятную ночь, когда впавший в неистовую ярость Берке тряс за бороду своего тангута-отравителя и вырвал у него признание, что против Настасьина он бессилен, хану долго не спалось. Как?! У русского князя его личный врач бесконечно превышает познаниями прославленного медика, который обслуживает его самого, Берке?! Не есть ли это позор ханскому достоинству – такой же, как если бы чей-либо кречет взвивался выше и сильнее бил птицу, чем ханский кречет?!
   И вот сейчас перед ним предстанет этот самый чудесный юноша-врач, предстанет как преступник, обречённый казни! И в злобной радости, в предвкушении полного торжества своего хан Берке немедленно приказал одеть себя, а затем ввести Настасьина.
   Настасьина ввели в его шатёр со связанными руками. Он молча поклонился хану, восседавшему на подушках, брошенных на ковёр.
   Берке отдал приказание после тщательного обыска развязать юношу. Рослые телохранители стояли по обе стороны шатёрного входа и по обе стороны от Берке.
   Настасьин спокойно оглядел хана. Берке был одет, в шёлковый стёганый халат зелёного цвета с золотою прошвою. На голове шапка в виде колпака с бобровой опушкой. Ноги старого хана в мягких красного цвета туфлях покоились на бархатной подушке. Берке страдал неизлечимыми язвами ног...
   Настасьина поразило сегодня лицо Берке. Ему и раньше приходилось видеть хана, но это всегда происходило во время торжества и приёмов, и щёки Берке, по обычаю, были тогда густо покрыты какой-то красной жирной помадой. А теперь дряблое лицо хана ужасало взгляд струпьями и рубцами.
   Не дрогнув, повторил Настасьин перед ханом своё признание в убийстве.
   – А знал ли ты, – прохрипел Берке, – что ты моего вельможу убил?
   – Знал.
   – А знал ли ты, что, будь это даже простой погонщик овец, ты за убийство его всё равно подлежал бы смерти?
   – Знал, – отвечал Настасьин. Воцарилось молчание. Затем снова заговорил Берке.
   – Ты юн, – сказал он, – и вся жизнь твоя впереди. Но я вижу, ты не показываешь на своём лице страха смерти. Быть может, ты на господина своего уповаешь – на князя Александра, что он вымолит у меня твою жизнь? Так знай же, что уши мои были бы закрыты для его слов. Да и закон наш не оставляет времени для его мольбы. Ты этой же ночью должен умереть, говорю тебе это, чтобы ты в душе своей не питал ложных надежд!
   Настасьин в ответ презрительно усмехнулся.
   Берке угрюмо проговорил что-то на своем языке.
   Стража, что привела Настасьина, уже приготовилась снова скрутить ему руки за спиной и вывести из шатра по первому мановению хана. Но Берке решил иначе.
   – Слушай ты, вместивший в себе дерзость юных и мудрость старейших! – сказал старый хан, и голос его был полон волнения. – Я говорю тебе это, я, повелевающий сорока народами! В моей руке законы и царства. Слово моё – закон законов! Я могу даровать тебе жизнь. Мало этого! Я поставлю тебя столь высоко, что и вельможи мои будут страшиться твоего гнева и станут всячески ублажать тебя и класть к ногам твоим подарки! Оставь князя Александра!.. Над ним тяготеет судьба!.. Своими познаниями в болезнях ты заслуживаешь лучшей участи. Моим лекарем стань! И рука моя будет для тебя седалищем сокола. Я буду держать тебя возле моего сердца. Ты из одной чаши будешь со мной пить, из одного котла есть!..
   Презрением и гневом сверкнули глаза юноши.
   – А я брезгую, хан, из одной чаши с тобой пить, из одного котла есть! – воскликнул гордо Григорий Настасьин.– Ты кровопивец, ты кровь человеческую пьёшь!
   Он выпрямился и с презрением плюнул в сторону хана. Грудь его бурно дышала. Лицо пламенело.
   Все, кто был в шатре, застыли от ужаса.
   Берке в ярости привстал было, как бы готовясь ударить юношу кривым ножом, выхваченным из-за пояса халата. Но вслед за тем он отшатнулся, лицо его исказилось подавляемым гневом, и он произнёс:
   – Было бы вопреки разуму, если бы я своей рукой укоротил часы мучений, которые ты проведёшь сегодня в ожидании неотвратимой смерти!.. Знай же: тебе уже не увидеть, как взойдёт солнце!
   Юноша вскинул голову.
   – Я не увижу – народ мой увидит! А вы погибнете, глухое вы царство и кровавое!..
   ...Эта ночь была последней в жизни Настасьина.

Глава одиннадцатая

   Ещё свыше месяца протомили Александра в Орде. А когда уже несомненным стало для Берке и для его старого отравителя, что Невский занемог от медленно действующего яда, которым теперь уже без всякой помехи отравляли его, то князь был отпущен.
   Однако с глазу на глаз Берке всё ж таки пригрозил своему медику.
   – Берегись! – сказал хан.– Если только князь Александр доберётся до Новгорода, то я велю зашить тебя в шкуру волка и затравить собаками!..
   – Нет, государь,– ответил с подобострастными поклонами отравитель,– Александр-князь сможет отъехать от черты благословенных орд твоих не дале, чем покойный отец его отъехал от Каракорума!..
   На этот раз тангут не ошибся. Смертельный приступ, вызванный отравой, свалил Александра в Городце на Волге. Это произошло на ночлеге в монастыре. Напрасны оказались все усилия учёного лекаря из числа монахов!.. Александр умирал и знал, что умирает...
   По обычаю князей русских, и ему на смертном одре надлежало снять княжеский сан свой и принять схиму – постричься в монахи. Александр видел, как тесная келья наполняется монахами в чёрных одеяниях, и понимал, что это означает.
   Вот и сама схима – чёрная, длинная монашеская мантия и куколь, чёрный островерхий наголовник с нашитым спереди белым крестом – уже лежит наготове.
   Старик-архимандрит присел на табурет возле умирающего и начал было говорить ему предсмертные утешения и увещания.
   Невский с досадой поморщился, приподнял исхудалую руку и остановил монаха.
   – Полно, отец честной! – негромко произнёс он. – Не утешай меня, смерти я не страшусь. Смерть – мужу покой! Всю жизнь я с нею стремя в стремя ездил!..
   Он умолк. Монах сидел возле его постели и шептал молитвы.
   Могучие дружинники, допущенные проститься с князем, стояли неподвижно, понуро.
   Александр посмотрел на них. По лицу его прошла тень улыбки. Затем лицо его стало опять суровым.
   – Отец честной, – снова обратился он тихим, но властным голосом к старцу, – повремените ещё немного, скоро ваш буду!.. А теперь дайте мне в последний раз с моими воинами побыть, проститься... Пускай отцы святые выйдут на малое время, оставят нас одних.
   Архимандрит подчинился предсмертному велению князя и вместе с монахами покинул келью.
   Остались только воины. Они сомкнулись над смертным одром Невского. Послышались тяжёлые мужские рыдания.
   Александр вздрогнул и нахмурился.
   – Кто это там? – прикрикнул он на дружинников. – Пошто рыдаете надо мной? Зачем душу мою надрываете жалостью? Полно!..
   Рыдания смолкли. И тогда Александр Ярославич – тот, кто ещё при жизни своей был наименован от народа – Невский, обратил к воинам своим предсмертное слово. Он звал их не щадить жизни и крови своей за отечество, не страшиться смерти...
   – Об одном, орлята мои, скорблю, – сказал он, – об одном скорблю – не сломлено ордынское иго!.. Борозда моя на Русской земле не довершена. Раньше срока плуг свой тяжкий покидаю!
   Тяжкие, неисчислимые жертвы принёс народ древнерусский в борьбе против татаро-монгольского ига. Казалось, нет и не будет на свете той силы, которая могла бы разбить татаро-монгольские полчища и свергнуть иго Орды! Но вот минуло сто лет – и русское народное ополчение во главе с одним из потомков Невского, с Дмитрием, князем московским, в кровавом побоище уничтожило трёхсоттысячную ордынскую армию хана Мамая в верховьях Дона.
   Это была победа всего народа! Не дружины князей одолели в Мамаевом побоище. Нет! Небывалое, огромное народное ополчение в сто пятьдесят тысяч двинула на врагов Древнерусская земля под знаменем Москвы. Крестьяне-пахари и простые горожане – вот кто явился главной силой в той неслыханной битве, переломившей хребет Орде!
   Недаром же перед началом сражения князь Дмитрий Донской особо воззвал к людям "молодшим", к "сыновьям крестьянским от мала до велика"!
   Мамаево побоище было закатом могущества Орды.

Рисунки Петра Паслинова.