Л. Воронкова. Огненный след жизни (окончание)
ВАВИЛОН – "ВОРОТА БОГА"
Уходя от Армении, горный хребет Тавр поднимается все выше и выше. Здесь, в горной стране Нифат, возникают могучие реки Тигр и Евфрат. То сближаясь, то отходя друг от друга, мчат они свои глубокие, бурные воды через всю равнину Месопотамии до самого Ерифрейского моря – так называли тогда Персидский залив.
Дальше, за Нифатом, горный хребет возносится ввысь вершиной Загрием – Загрий стоит над обширной равниной Двуречья, отделяя Мидию от Вавилонии. Равнина эта жаркая, сухая. Дождей почти нет. Солнце палит свирепо и неотвратимо. И если бы не эти две реки – Тигр, что по-персидски значит "Стрела", так быстро он мчится среди своих крутых берегов, и Евфрат, что значит "Сладкая вода", широко несущий свои чистые горные воды, – если бы не эти реки, спасающие равнину разливами и плодородным илом, здесь была бы пустыня, гибель и смерть...
Реки разливались широко, удобряя поля. Вода поднималась на двадцать локтей до уровня высоких берегов и на двадцать локтей сверх берегов. Каналы, которыми была изрезана равнина, наполнялись водой и потом долго светились ярко-синими бороздами на красной земле. Землю засевали, не давая ей высохнуть. Обработки особой эта земля не требовала, а урожаи давала богатые. Древний географ Страбон рассказывает, что рис там стоял в воде до четырех локтей высоты, с множеством колосьев.
Сеяли пшеницу, ячмень, босмор – хлебный злак, помельче пшеницы, которым вавилоняне очень дорожили. После обмолота они поджаривали зерно и заранее давали клятву, что не вынесут с тока неподжаренного зерна, так как не хотели вывозить семена босмора в другие страны.
Во время разлива воду накапливали в больших цистернах. А потом, когда наступала засуха, спускали эту воду на поля.
Урожаи были такие обильные, что хватало зерна и людям, и скоту, и на продажу, и на обмен. Хлеб меняли на металлы, на камень, на дерево, потому что ни металлов, ни камня, ни дерева в Междуречье не было.
В Вавилонии разводили скот – овец, ослов, коров. Стада бродили по склонам гор, по болотам и низинам, где земля не засевалась. Пастушьи поселки давали стране молоко, масло, творог. Искусные мастера-кожевники выделывали кожи.
По берегам рек селились рыбаки. Улов рыбы был обильным. Рыбу сушили, перемалывали в муку, кормили ею скот, продавали. Рыбаки на своих связанных из тростника и обмазанных смолой суденышках уходили далеко вниз по рекам, до самого Персидского залива...
Высокий, густой тростник, щедро растущий по берегам рек, был незаменим в жизни народа, жившего в Междуречье. Тростник был и топливом и подстилкой скоту. Из тростника плели корзины. Делали горшки для варки пищи: плели из тростника и обмазывали глиной. Даже дома строили из тростника: из тростниковых вязанок складывали стены и обмазывали глиной для крепости. Покрывали дома тоже тростником. Или просто строили из тростника шалаши.
В этой широкой равнине на реке Евфрат стоял древний город Вавилон, или "Ворота бога", как называли его вавилоняне.
Вавилон окружала крепкая высокая стена и большой ров, наполненный водой.
"... Копая ров, рабочие в то же время выделывали кирпичи из вынимаемой земли; приготовивши достаточное количество кирпичей, обжигали их в печках. Цементом служил им горячий асфальт, а через каждые тридцать рядов кирпича они закладывали в стене ряд тростниковых плетенок; укрепляли сначала края рва, а потом таким же образом возводили и самую стену. На стене, по обоим краям ее, поставлены были одноярусные башни, одна против другой; в середине между башнями оставался проезд для четверки лошадей. Стена имеет кругом сто ворот, сделанных целиком из меди, с медными косяками и перекладинами" – так рассказывает Геродот о постройке вавилонской стены.
Вавилон стоял по обоим берегам Евфрата – огромный четырехугольник шириной в двадцать два километра.
Город был богат. Трехэтажные и четырехэтажные дома теснились на его улицах. Это был старый город, стоявший много веков. Его не раз захватывали, разрушали и сжигали враги. Но Вавилон вновь восставал, сбрасывал поработителей и вновь отстраивался, упорно защищая свою независимость.
Особенно много строил вавилонский царь Навуходоносор II. Он вообще любил строить, но особенно ему хотелось украсить и возвеличить свой Вавилон, который он считал столицей всего мира.
Навуходоносор II строил храмы и дворцы. Он восстановил разрушенную ассирийцами священную дорогу – дорогу религиозных процессий и украсил ее стенками из глазурованных кирпичей, на которых были изображены белые и желтые львы с красными гривами – сто двадцать львов, идущих по голубому полю.
Он задумал восстановить разрушенную ассирийцами огромную башню зиккурат, как назывались эти квадратные ступенчатые, похожие на пирамиды башни. Этот зиккурат должен был, по его выражению, "встать на груди преисподней так, чтобы его вершина достигла неба". Начиная эту работу, сам царь и его сыновья принесли на головах позолоченные корзины с кирпичом и положили этот кирпич в основание башни.
Навуходоносор II много заботился о защите города от врагов. Ассирийская Ниневия всегда угрожала ему. Но пришел мидиец Киаксара – и от Ниневии остались развалины. В то время Мидия была союзницей Вавилона, и они вместе громили Ассирию. Но можно ли доверять этой дружбе? Кто поручится, что мидийцы не придут снова и не поступят с Вавилоном так же, как с Ниневией? Вот он и строил вокруг Вавилона стены "вышиной с гору".
"Дабы бранная буря не разразилась над Им-гур-Белом, – говорил царь, – я повелел защитить Вавилон с востока – в расстоянии четырех тысяч локтей большой стеной..."
Чтобы защитить подступы к городу, Навуходоносор II велел насыпать валы и обложить их кирпичом. Валы тянулись от Евфрата до Тигра. Кроме того, недалеко от города он устроил огромный, выложенный камнем водоем, до краев наполненный водой. Теперь он мог в случае вражеского нашествия спустить воду и затопить всю равнину, среди которой Вавилонская область поднималась бы подобно острову.
Весной, в месяце нисане, персидский царь Кир со своим войском перешел Тигр.
В это время Навуходоносора II уже давно не было на свете. В Вавилоне царствовал слабый, подслеповатый, страстно приверженный богам царь Набонид-Лабонет.
Набонид не любил никаких новшеств. Восстанавливая древние храмы богов, он гордился тем, что ничего не изменял в них "даже на толщину пальца". Его жизнь проходила в чаду курений ладана перед алтарями, в дыму жертвоприношений. Даже свою дочь он сделал жрицей в храме бога Луны – Нанна.
На окраине Вавилона, в Борсиппе, в огромном храме, Набонид проводил в молитвах много дней – далекий от событий жизни, далекий от народа, далекий от забот о своей стране...
А народ давно тяготился налогами и поборами. Скот, хлеб, ремесленные изделия – все шло в кладовые царя и жрецов. Рабы начинали восставать из-за непосильных страданий. Покоренные Вавилоном народы, услышав о приближении Кира, заволновались, они ждали его, как избавителя, и готовы были помогать ему...
А Набонид молился Мардуку:
"... Защити меня, Набонида, царя вавилонского, от преступлений против твоего божества и подай мне долголетнюю жизнь..."
И только тогда оглянулся вокруг себя, когда услышал, что Кир уже вступил в Междуречье.
Набонид принялся готовить войско к войне. Он велел спустить шлюзы и окружить Вавилон водой.
Но самой главной своей защитой он считал богов. В ужасе перед надвигающимися персидскими полчищами он приказал всех идолов из старых вавилонских городов – из Марада, из Кита, из Хурсагкаламы и вообще из всей страны Аккада – привезти в Вавилон. Боги спасут его от Кира!
Это возмутило не только народ, но и жрецов. Жители городов, из которых были взяты боги, негодовали, что их святыни так унизили: везли в повозках, запряженных скотом – быками и мулами. Плакали, что храмы их оставили пустыми.
А жрецы Вавилона обиделись за своего бога Мардука. Мардук здесь, в Вавилоне, – для чего же другие боги?
Но бедный перепуганный Набонид не слушал ничьих жалоб. Боги должны спасти его и спасти Вавилон. Чем больше богов, тем крепче защита.
КИР НАКАЗЫВАЕТ РЕКУ
Кир вступил в Междуречье. Это уже не был юноша, горячий, запальчивый, жадно рвущийся к победам, деливший со
своими лучниками и копьеносцами пищу у костра и ложе на земле. Это был царь великой державы, покоривший всю Азию, Лидию и все эллинские города Азиатского побережья.
Роскошно одетый, с короткой густой бородой, завитой в мелкие колечки, с кудрями, падающими до плеч, в украшенном золотом панцире, Кир, окруженный свитой, ехал на белом коне впереди своего войска.
Эту роскошь Кир перенял у лидян и эллинов. У карийцев он взял обычай украшать султанами шлемы солдат. У них же войско его научилось делать по новому образцу щиты, их стали делать с рукоятками. А раньше носили их на кожаном ремне, перекидывая ремень на шею через левое плечо.
Армия Кира стала несметной. Тут были и персы, и мидяне, и лидяне, и карийцы, и эллины... У Кира были опытные в военных делах военачальники.
Шел с ним и навсегда преданный ему мидянин Гарпаг. Целую страну, богатую Лидию, отдал Кир Гарпагу в наследственное управление. Кир не забывал ни зла, ни добра.
На пути к Вавилону Кира остановила река Гинда, или, как ее еще называют, Диала. Эта большая бурная река преградила ему дорогу. Солдаты пытались перейти ее то в одном месте, то в другом, но это никак не удавалось. А уж о том, чтобы переправить обозы, и думать не приходилось.
У персов был обычай держать при войске особой красоты и благородства коней, которые считались священными. В важных случаях по их поступи, по их ржанию маги-жрецы предсказывали грядущие события. Такие вот священные кони следовали и за Киром.
Когда войско стояло на берегу Гинды, вдруг одна из этих лошадей отважно кинулась в реку, стремясь переплыть ее. Но река тотчас подхватила коня, закружила и, захлестнув волной, утащила на дно.
Кир вознегодовал.
– За это насилие, – пригрозил он Гинде, – я сделаю тебя такой незначительной, такой мелководной, что женщины будут переходить вброд и колен не замочат!
Кир приостановил поход.
Он приказал раскинуть лагерь. Скоро по всей долине загорелись костры, задымились котлы. Люди и лошади были рады отдохнуть от долгого пути.
Наутро Кир разделил свое войско на две части. Одна половина войска осталась на этом берегу. Другая переправилась на тростниковых плотах на тот берег. Кир шнуром отметил на берегах Гинды по сто восемьдесят канав и приказал копать.
Это была тяжелая работа. Солнце палило свирепо. Откуда-то из пустыни приносило горячий красный песок, и он, словно дым, висел в воздухе, не давая дышать. Тучи песчаных мух мучили людей, от укусов их зудило кожу, возникала лихорадка с высокой температурой и болью в суставах. Ночью налетали полчища комаров, от которых ничем нельзя было укрыться. Воспалялись и болели глаза... Неожиданно откуда-то из страны демонов налетали черные смерчи, и там, где они проносились, оставалась пустыня. В самую страшную жару, когда раскаленный воздух словно кипел от зноя, вдруг разражались неистовые грозы, и все небо полыхало молниями. Чужая земля старалась уничтожить пришельцев, испепелить их, сжечь.
Но люди работали. Целое лето копали они эти триста шестьдесят каналов, чтобы наказать Гинду мелководьем, как пригрозил Кир.
Наказать реку!
Люди, поклонявшиеся солнцу, ветрам и воде, не видели в этом ничего необыкновенного. Река поступила вероломно, она погубила лучшую лошадь Кира, хотя этой реке никто не нанес ни обиды, ни оскорбления. Значит, надо отомстить ей, наказать ее.
А Кир молчал. И когда слышал проклятия, посылаемые Гинде, глаза его светились усмешкой. Но он прятал эту усмешку. Никто не должен знать его планов, его военных замыслов. Ему было известно, что в любом войске всегда найдется перебежчик и шпион, готовый предать своего полководца. Пускай так и думают, что он наказывает реку, а вовсе не готовит путь своему войску для продвижения в глубь месопотамской земли.
О замыслах его знали только старые военачальники, с которыми он советовался, – Гарпаг, Гобрий, Гутий... Знал это и старый царь Крез, которого Кир всюду возил с собой.
Войска Набонида встретили Кира недалеко от Вавилона и преградили путь. Набонид, богомольный царь, много молился перед походом и был уверен, что боги помогут ему победить и прогнать врага. Поэтому он не очень тревожился о том, как вооружены его солдаты, как они обеспечены провиантом.
Но сам он не отказался ни от удобств, к которым привык, ни от роскоши, в которой жил. За ним всюду следовал обоз со всякими припасами. Гнали стадо скота для жертвоприношений богам и для того, чтобы у царя было всегда свежее мясо. И куда бы Набонид ни тронулся, следом громыхала вереница повозок, запряженных мулами, а на повозках серебряные бочки с кипяченой водой из реки Хоаспа. Царь, по свидетельству Геродота, пил воду только из этой реки.
Войска встретились. И у стен самой столицы Вавилонии Кир разбил Набонида.
Набонид бежал и закрылся в Вавилоне, за хлопнув за собой все сто медных вавилонских ворот.
КИР В ВАВИЛОНЕ
Кир начинал гневаться. Время шло, а осажденный Вавилон не сдавался. Стены были так крепки, что пробить их не хватало ни умения, ни сил. И так они были высоки, что никакой насыпи, чтобы подняться выше их, сделать было невозможно.
Вавилонские правители всегда опасались врагов: то Ассирии, то Мидии. А больше всего Кира. Они видели, как он идет по азиатским землям, захватывая все на своем пути, они были готовы к тому, что рано или поздно Кир явится у стен Вавилона. И поэтому заготовили съестных припасов на многие годы.
Однако сидеть всю жизнь среди заболоченной долины за "Мидийской стеной" – как называли персидскую осаду – вавилоняне не могли. Их положение было безвыходным. У них не было сильных союзников, которые пришли бы на помощь Вавилону. Народы, платившие Вавилону дань, отложились. Порабощенные восстали и освободились из-под вавилонского ига. А те, которые не могли освободиться сами, ждали Кира как освободителя, как избавителя от неволи. В Израиле, порабощенном Вавилонией, где всегда было много проповедников и пророков, пророк Исайя объявил, что Кир – это Мессия, освободитель, которого иудейский Ягве избрал для их освобождения.
"... Кого я воздвиг с севера, тот и пришел, – так будто бы устами Исайи говорил Ягве, – ...он попирает правителей, как смесь для кирпича, и, как горшечник, топчет глину... вот рай мой, которого я держу за руку, избранный мой..."
Киру доносили обо всем, что делается в стране. Эти речи израильского пророка он тоже слышал.
– Почему же Ягве взял за руку именно меня, арийца? – усмехался он себе в бороду. – Что же, он никого не нашел более достойного в своем избранном народе?
Но молчал и никого не обижал насмешкой. Ему-то было все равно – Ягве, Мардук или другие боги, которым поклоняются разные племена, будут считать его своим избранником. Он был слишком умен, чтобы поддаваться лести.
В эти томительные дни осады он часто собирал своих вельмож – военачальников. Их было семь, среди них неизменно присутствовал и Гарпаг. Советовались. Думали. Искали путей, как взять этот неприступный город.
Иногда, оставшись один, Кир с возмущением оглядывал в памяти все годы, через которые он добирался до Вавилона. Было уже когда-то, что он отправился на Вавилон. Но вернулся, потому что начались волнения и неурядицы в его азиатских владениях. Надо было покорить и привести к повиновению еще не покоренные племена, которые своими набегами и грабежами мешали ему. Как злорадно тогда подшучивал над ним его дед Астиаг, как злобно он веселился!
– Что, сын перса? Не дотянулся до Вавилона? Глупейший! Отнял у меня власть, а сделал ли больше, чем сделал бы я? Я бы уже давно взял Вавилон, уже давно он лежал бы в развалинах и дымился, как Нин! И еще считаешь себя великим царем!
И как долго потом Кир добирался до Вавилона! Вот уже скоро семь лет этот недостижимый город занимает его время, его думы, его расчеты, его замыслы.
Он победит Набонида. Он уже давно победил бы этого робкого, нерешительного царя. Набонид не один раз пытался сражаться с Киром. Но каждый раз, побежденный, поспешно отступал за высокие стены города-крепости. А теперь закрылся там и сидит среди своих храмов, зиккуратов и богов.
Но как одолеть его?
И вот однажды, в трудную минуту раздумий, Кир вдруг понял, что ему нужно сделать.
Тотчас по его приказу войска персов пришли в движение. Одна часть войска подошла к тому месту реки, где она вливается в город. А другая часть встала там, где река вытекает из города. Прежде чем разделить войско, Кир сказал:
– Как только река окажется удобна для перехода, вступайте по руслу в город.
Приказ был краткий, точный и повторения не требовал. Персы стояли по обе стороны города у самых берегов Евфрата.
Кир тем временем собрал воинов, неспособных более к сражению – раненых, заболевших, уставших, – и вместе с ними ушел к озеру, к тому водоему, который сделан был Навуходоносором для запаса воды.
Сейчас водоем был пуст, вода разлилась по долине, защищая Вавилон. Вместо озера здесь лежало болото.
И тогда Кир сделал то, что делал когда-то Навуходоносор, запасаясь водой на засушливое время. Он открыл плотину, и Евфрат хлынул в этот водоем.
Военачальники Кира и сами солдаты, стоявшие под Вавилоном, напряженно следили за тем, как незаметно, но неудержимо убывает в реке вода, как все глубже обнажается ее русло.
Пора!
Командовал Гобрий, один из семи Кировых вельмож, наместник области Гутиум – страны между Ассирией и Армянскими озерами.
Пора!
По его знаку солдаты спустились в русло. Вода не доходила до пояса, и персы тихо, стараясь не шуметь, вошли с двух сторон в город.
Если бы вавилоняне увидели их в это время, персы погибли бы. Вавилоняне "захватили бы персов, как рыбу в верше", говорит Геродот. Набережные Евфрата внутри города были защищены стенами, улицы, ведущие к реке, запирались медными воротами. Вавилоняне могли бы закрыть эти ворота и, заняв набережные, истребить персидское войско.
Но в Вавилоне в это время справляли какой-то праздник. На всех улицах слышались песни, на площадях звенела музыка, всюду пели и танцевали.
А в городе уже было полно персов. Персы предстали с ошеломляющей неожиданностью. В средней части города еще продолжали танцевать, а окраины уже были в плену у врага. Персы, гремя оружием, заполнили город.
Вавилоняне глазам своим не верили, ушам своим не верили, но было так. Персы, гремя оружием, заполнили город.
Так, по свидетельству Геродота, был взят Вавилон. Но многие думают, что это жрецы, недовольные Набонидом за то, что он мало почитает Мардука, изменили своему царю и открыли персам ворота.
Вскоре в Вавилон прибыл Кир.
Царь Набонид сидел в Борсиппе, в храме, окруженном крепкими стенами. Но и это длилось недолго. Набонид понял, что дело его безнадежно, и сдался.
Он вышел навстречу Киру с опущенной головой. Какие муки готовит ему Кир? Какой смертью заставит умереть?
Но Кир не мучил и не убивал тех, кто сдается. Не убил он и Набонида.
– Уезжай в Карманию, – сказал Кир. – Возьми себе эту область и живи там. Но Вавилон покинь навсегда.
Набонид, не ожидавший такой милости, тотчас уехал в Карманию. Там он и жил до конца своей жизни.
А Кир полновластным владыкой вошел в Вавилон.
Кир с детства был наслышан о богатствах этого города. Своим войскам он еще заранее отдал строжайший приказ: не грабить, не убивать, не осквернять храмов. И войска Кира знали, что ослушаться нельзя. За много лет, проведенных в походах и завоеваниях, они уже твердо усвоили эти необычные правила их необычного царя.
Кир, окруженный свитой, шел по красивым улицам Вавилона. Все удивляло его. Двухэтажные и трехэтажные дома, теснившиеся по сторонам, – он еще никогда не видел таких домов; тяжелые медные ворота, пламенеющие под солнцем; ворота богини Иштар...
У этих ворот, куда привела его широкая, вымощенная плитами дорога процессий, Кир остановился. Нельзя было пройти мимо их величавой красоты. Ворота были двойные – внутренние в два раза больше наружных. Надо было закинуть голову, чтобы увидеть верх. Они светились глубокой глазурью, фантастические существа глядели с их стен на Кира – не то быки, не то носороги. "Сирруш" – кто-то таинственный, соединявший в себе и орла, и змею, и скорпиона. Священное существо, созданное древней религией Луны.
Кир увидел, что Вавилон полон храмов. Он захотел узнать, сколько их. И жрецы Вавилона тотчас сообщили ему, что храмов великих богов у них пятьдесят три, да пятьдесят святилищ царя богов Мардука, да триста святилищ земных божеств, да шестьсот святилищ небесных божеств, да сто восемьдесят алтарей царицы неба Иштар, матери всех людей, да сто восемьдесят алтарей Нергал и Адади, и двенадцать других алтарей...
"Сколько понадобилось труда, чтобы построить эти храмы, – думал Кир, – храмы для идолов, которых люди сами себе сделали? Что могут эти боги? Могут ли испепелить огнем, как это может сделать Солнце? Или взрастить урожай, как это делает Солнце? Сколько людей занято служением богам, а ведь всех их надо кормить. Им всем нужен не только хлеб, но и золото нужно. Зачем? Но не тронем их. Они сильны. Они сильнее царя. Пусть берегут свои храмы и приносят жертвы своим богам".
Перед храмом божественного владыки Вавилона, владыки богов Бел-Мардука – как называли его жрецы, – Кир остановился в изумлении. Этот храм был огромен. Кир пожелал войти – жрецы угодливо открыли украшенные бронзовыми пластинками двери. Прохлада, тишина, дымка ладана...
Здесь среди мраморных, украшенных золотом и лазурным камнем стен Кир увидел огромную, в шесть метров высотой, статую Бел-Мардука. Мардук сидел в длинном, осыпанном звездами одеянии. На голове его светилась золотая тиара. Отсвет покрытого чистым золотом потолка озарял Мардука, словно сиянием солнца. На шее блистало драгоценное ожерелье.
– Почему у владыки богов такие огромные уши? – удивился Кир.
– Жрецы говорят, – ответил переводчик, – что ведь не мозг, а уши являются вместилищем разума и духа!
Кир, не противореча, кивнул головой.
Вблизи храма Э-Сагила, который вавилоняне называли краеугольным камнем неба и земли, Кир увидел необыкновенно прекрасную башню зиккурат. А так как вавилонский народ особенно чтил этот храм. Кир поставил здесь свою охрану.
Зиккурат в Борсиппе неожиданно напомнил ему далекие Экбатаны. Башня была так же раскрашена, как дворец Астиага, – нижняя стена – черная, выше – белая, дальше – фиолетовая... Потом синяя, красная, серебряная... и самая верхняя – золотая. 3начит, старые индийские цари знали об этих разноцветных вавилонских зиккуратах!
Кир любовался городом. Вавилон нравился ему. Нравились эти прямые, улицы, крепкие высокие жилища горожан, площади с неожиданной зеленью финиковых рощ, золотящихся гроздьями сладких плодов. Он любовался богатыми дворцами, которые построил Навуходоносор.
Нравилась Киру и одежда вавилонян – льняная туника, спускающаяся до ног, сверху другая туника, шерстяная. И белый плащ, непринужденно накинутый на плечи... Может быть, такая одежда подошла бы и персам?
Волосы у вавилонян длинные, на голове они носят повязку. Такие волосы будут мешать в походах. Но обычай носить перстень с печатью и палку, украшенную то искусно сделанным яблоком, то розой, то орлом, – это, пожалуй, красиво...
– Этот город будет моей столицей, – решил Кир. – Столицей всего моего царства!
И с этого дня он стал так писать свой титул: "Я, Кир, царь народов, великий царь, могучий царь, царь Вавилона, царь четырех стран света".
Царство его теперь уже простиралось от Средней Азии до Средиземного моря.
МАНИФЕСТ КИРА
Кир не тронул города. Но он приказал немедленно разрушить внешние стены Вавилона. Еще могут быть смуты, и вавилоняне захотят освободиться и закрыть от персов все свои медные ворота. А тогда снова трудная осада, снова война...
Неприступные стены Вавилона рушились в ров. Страну Междуречья охватило смятение. Жители древнего города Ура, что стоял недалеко от Вавилона, решили, что и для них все кончено, погибнет их город, их свобода... Ни укрепления, ни рвы, ни стены не защитили Вавилона, враг победил. Будет побежден и Ур. У победителей свои боги, так разве они пощадят богов, стоящих в храмах Ура?
А это казалось самым страшным: погибнут боги – погибнет и Ур!
Но Кир никогда не испытывал вражды к людям другой веры. Он не разорил Ура, не тронул богов. Но, к изумлению жителей, восстановил их разоренное святилище Эннунмах. И даже отремонтировал лицевую стену храма Нанна – бога Луны.
Иудеев, которых Навуходоносор когда-то увел в плен, Кир отпустил на родину. Он позволил им восстановить в Иерусалиме их разрушенный храм и приказал вернуть им священные сосуды, которые отнял у них Навуходоносор. Пять тысяч четыреста драгоценных чаш и других сосудов собрали освобожденные из плена вавилонского иудеи и повезли в свою страну.
Кир приказал вернуть всем городам и землям их богов, которых в страхе увез Набонид и собрал у себя в Вавилоне. И народ принял свои святыни, благословляя имя персидского царя.
Бел-Мардук снова возвысился. Вавилонские жрецы не находили слов для восхваления Кира и для поношения своего незадачливого царя Набонида.
"... Слабый был поставлен властвовать над своей страной...
... Он... отменил ежедневные жертвы... почитание Мардука, царя богов... и постоянно делал то, что было ко злу для его града... его жителей довел до погибели, наложив на них тяжкое иго. Владыка богов разгневался грозно из-за стона их; он оставил их область; боги, жившие в них, оставили свои жилища – из-за гнева за их перенесение в Вавилон...
... Мардук, великий владыка, защитник людей своих, радостно воззрел на его (Кира) благословенные деяния и его праведное сердце и повелел ему шествовать к своему граду Вавилону... сопутствуя ему, как друг и товарищ. Его широко растянувшиеся войска, неисчислимые, подобно воде реки, шли вооруженные с ним... Набонида, царя, не почитавшего его, Мардука, он предал в его (Кира) руки..."
Вот что писали жрецы.
Кир слушал это с непроницаемым и торжественным лицом. Но в глубине глаз, под длинными ресницами таилось веселье.
– И этот? Этот тоже вел меня за руку? Так кто же все-таки вел – Ягве или Мардук? Или оба вместе?
Но в манифесте своем он выдержал тот же тон, те же высокопарные речи, те же титулы.
– Я, Кир, царь мира, великий царь, могучий царь, царь Вавилона, царь Сумера и Аккада, царь четырех стран, сын Камбиса, великого царя, царя города Аншана...
"Если это и не совсем так, – добавлял про себя Кир, диктуя свой манифест, – нужно, чтобы они видели во мне потомка великих царей. Разве лестно покориться сыну перса Камбиса, который никогда не был царем? Пощадим их самолюбие, их тщеславие..."
И диктовал дальше:
– ...потомок Теиспа, великого царя, царя города Аншана, отрасль вечного царства, которого династия любезна Белу и Набу, которого владычество приятно их сердцу. Когда я мирно вошел в Вавилон и при ликованиях и веселии во дворце царей занял царское жилище, Мардук, великий владыка, склонил ко мне благородное сердце жителей Вавилона за то, что я ежедневно помышлял о его почитании...
"Вам нужно почитание Мардука, – думал Кир, – пусть будет это почитание, если вы так этого хотите!..."
... Я отвратил разрушение их жилищ и устранил их падение. Моим благословенным деяниям возрадовался Мардук, великий владыка, и благословил меня, Кира, царя, чтущего его, и Камбиса, моего сына, и все мое войско милостью, когда мы искренне радостно величали его возвышенное божество...
Кир повторил почти все, что сказали о его деяниях жрецы, принял все почести и титулы, которым его награждали, восхвалил Мардука, как того хотели, не забыл и других богов.
"... Все боги, возвращенные мною в свои города, да молятся ежедневно перед Белом и Набу о долготе дней моих, замолвят за меня милостивое слово и скажут Мардуку, моему владыке: да будет Киру, царю, чтущему тебя, и Камбисе, его сыну..."
Конец этого документа, найденного в развалинах вавилонского святилища, не сохранился.
Кир готов был восхвалять любых богов – Ягве, Нанна, Мардука, – не это его заботило. Главное для него было – умиротворить покоренные народы, чтобы его власть не тяготила их, чтобы не искали они других царей и не стремились свергнуть его.
Трудно завоевать народы и царства. Но еще труднее удержать их в своих руках. Кир понимал, что угнетением и жестокостью ничего не добьешься – он видел это на примере многих великих царей и царств. Пала всемогущая Ниневия. Пал Вавилон. И его дед Астиаг – разве не из-за собственной свирепости утратил царскую власть?
Спокойствие, справедливость, человечность – в этом Кир чувствовал свою силу.
Чтобы не грабили враги беззащитного пахаря, пастуха или горожанина, – в этом была его главная забота.
"Все люди есть люди, такие же, как я, – думал Кир. – Митридат был пастух. Спако – жена пастуха. А разве не достойнее они были, простые пастухи, чем великий царь Астиаг?"
Этими мыслями Кир ни с кем не делился, даже с Крезом и даже с Гарпагом.
Но в такие минуты раздумья перед его глазами зеленело горное пастбище, над головой смыкались ветви дубов и платанов, пронизанные солнцем. И милый далекий голос, ласковый голос звал его:
– Куруш! Куруш! Где ты, сынок?
ЦАРИЦА ТОМИРИС
В таинственных бескрайних просторах закаспийских степей жили те, кто еще беспокоил Кира. С пронзительным скрипом грубых колес тысяч крытых шкурами и войлоком повозок, которые были для них домом, кочевали Эти опасные скифские племена по берегам рек, по раздольям равнин, то приближаясь к подножию Кавказских гор, то скрываясь где-то в неизвестной дали пустынных северных земель.
Разные племена скифов жили за Каспием. Были и оседлые. Одни жили в горах, питаясь дикорастущими плодами, мясом и молоком своих немногочисленных стад. Их узнавали по яркой, пестрой раскраске одежд.
Жили скифские племена и на островах. Они не знали хлеба – каменистая земля островов не годилась для посевов. Коренья, дикие плоды деревьев и кустарников были им пищей, а одежду делали из лыка, которое они мяли и обрабатывали, как могли.
Жили и на заболоченных устьях рек, питаясь рыбой...
Кое-где на равнинах жили скифы-земледельцы. Сеяли хлеб, пасли стада. Черноземная земля давала обильные урожаи...
Племя скифов, которых Геродот называет массагетами и с которыми пришлось встретиться Киру, владело безграничными просторами земли, но никогда ничего не сеяло. Огромные стада были богатством массагетов. У них всегда было изобилие мяса, молока, рыбы, которую они ловили в реке Аракс.
Отважные наездники, вооруженные трехгранными стрелами, бронзовыми мечами, секирами, копьями с железными наконечниками, массагеты никому не подчинялись, никому не платили дани. Они славились мужеством в боях и дерзостью в грабительских набегах. Косматые, с длинными бородами, в широких штанах из звериных шкур, в стеганых колпаках и кафтанах, они, как хищники, налетали на соседние племена, и это всегда было тяжелым бедствием для беззащитных поселений.
"... Свирепый враг, вооруженный луком и напитанными ядом стрелами, осматривает стены на тяжко дышащем коне, – так писал о скифах римский поэт Публий Овидий Насон, – и как хищный волк овечку, не успевшую укрыться в овчарне, несет и тащит по пажитям и лесам, так и враждебный варвар захватывает всякого, кого найдет в полях еще не принятого оградой ворот: он или уводится в плен с колодкой на шее, или гибнет от ядовитой стрелы".
Пылали поселения, полыхали огнем несжатые хлеба. Ревел скот, который угоняли захватчики к себе, в бескрайнюю степь...
Вот против этих опасных воинственных племен, которые когда-то через Кавказские горы приходили в Мидию, и задумал Кир свой новый поход.
"К этому походу, – говорит Геродот, – у него были многие важные побуждения и поводы, прежде всего его рождение, в силу которого он мнил себя чем-то выше человека, потом то счастье, с каким он вел войны: куда бы он ни пошел со своим войском, ни один народ не мог устоять против него".
Может, и так.
А может, и не так.
Может, потому и удачлив он был в сражениях, что, будучи талантливым полководцем, умел сражаться, и потому, что отличался большим политическим умом и мудрой дальновидностью.
И, может быть, не потому он пошел на массагетов, что мнил "себя чем-то выше человека", а потому, что хотел обезопасить от них свое государство, чтобы не повторилось то, что случилось при царе Киаксаре.
Верные полководцы Кира были готовы отправиться с ним и в этот поход. Они знали, что не честолюбие и не самомнение ведут его туда.
Кир был уже не молод. Рыжая хна скрывала густую седину в его короткой кудрявой бороде, глаза его, окруженные морщинами, устало глядели на белый свет. Но массагеты – сильный и опасный враг, которого трудно победить, и Кир никому не мог доверить этого дела, он должен был сам вести войска.
Царицей массагетов была Томирис, вдова массагетского царя.
Велико было ее удивление, когда перед ней предстали послы великого царя "всех стран" Кира. Уже немолодая, широкоплечая, круглолицая и светлоглазая, она не сразу поняла, о чем говорят персидские послы.
– Великий царь, царь царей, царь всех стран Кир хочет, чтобы ты была его женой.
– Я? Его женой?
Томирис еле удержалась от смеха. Это она, скифянка, которая никогда не моется, а лишь парится в конопляной бане! Это она, которая не хуже любого мужчины может скакать на диком коне, метать стрелы и рубить мечом, – жена персидского царя! Может, он еще захочет запереть ее в гарем?
– Идите с миром, – ответила послам Томирис. – Кир умный и хитрый человек. Но я разгадала его хитрость. Не я ему нужна, а мое царство!
Да, она угадала. Не она была нужна Киру. Но и не царство ее – в этом она ошиблась. Киру хотелось избежать войны. Он знал, что эта война будет долгой и изнурительной. А не воевать нельзя. Массагетов надо подчинить, иначе они никогда не дадут покоя.
"Хотел сделать это дело миром, – подумал Кир, – не получилось. Надо воевать".
И он приказал строить мосты через реку Аракс.
Мосты росли на реке один за другим. С зари до зари слышался стук топоров: войско было огромное, и мостов понадобилось много.
Одни строили мосты, другие сколачивали плоты и устанавливали на них военные деревянные башни...
В степи иногда показывались всадники и тут же исчезали, как полуденное наваждение. Персы знали, что массагеты следят за их работой.
В разгар этих работ к царю явился вестник от царицы Томирис. Она прислала Киру устное письмо, потому что писать не умела. Вестник слово в слово передал ее речь:
"Перестань, царь мидян, хлопотать над тем, чем ты занят теперь; ведь ты не можешь знать, благополучно ли кончатся твои начинания. Остановись, царствуй над своим и не мешай нам царствовать над тем, над чем мы царствуем. Но если не желаешь последовать этим советам и ни за что не хочешь оставаться в покое; если, напротив, у тебя есть сильная охота помериться с массагетами, изволь, но не трудись над соединением речных берегов; на три дня пути мы отойдем от реки, тогда переходи в нашу землю. Если же предпочитаешь допустить нас в твою землю, то сделай то же самое".
Кир внимательно выслушал вестника. Потом созвал своих полководцев.
– Как быть? Перейти ли нам через реку? Пустить ли Томирис на нашу землю?
Полководцы решили дело единодушно. Зачем идти в чужую, неизвестную нам землю?.. Мы не знаем, что ожидает нас там. Пускай Томирис идет сюда, давайте допустим к нам ее войска и встретимся на нашей земле!
И только лидиец Крез, который и сюда последовал за Киром, был не согласен с этим решением.
– Так как Зевс отдал меня во власть тебе, царь, – сказал он, – то с самого начала я обещал отвращать по возможности всякую беду от твоего дома; испытанные мною несчастья стали для меня печальным уроком. Если ты мнишь себя бессмертным и воображаешь, что таково же и войско твое, в таком случае мне вовсе нет нужды высказывать свое мнение; но если сознаешь, что ты человек и что твои подданные также люди, то прежде всего знай, что человеческие дела представляют круговорот и что круговращение не допускает того, чтобы одни и те же люди были счастливы постоянно. Итак, о настоящем деле я имею мнение, противоположное совету этих лиц. Если мы решим допустить неприятеля в нашу землю, то от этого произойдет для тебя следующая опасность: в случае поражения ты погубишь все мое царство, ибо ясно, что раз массагеты победят, они не убегут назад, но устремятся в твои владения. В случае победы ты не одолеешь их настолько, чтобы, перешедши в землю массагетов, победоносно следовать всюду за обращенными в бегство врагами, – в этом случае я предлагаю то же, что и в первом, именно: если ты одержишь победу над врагом, то двинешься вперед во владения Томирис. Но, и помимо сказанного, будет нестерпимым позором, если Кир, сын Камбизы, побежденный женщиной, уступит ей страну. Поэтому я полагаю, что нам следует перейти реку и подвинуться вперед настолько, насколько отступит враг и только после того попытаться одолеть
его. Насколько я знаю, массагеты не вкусили персидской жизни и им незнакомы большие удовольствия. Поэтому советую зарезать для этого народа множество скота и приготовить угощение в нашем лагере, поставивши там, кроме того, в изобилии чаши чистого вина и всякого рода яства; все это сделавши, советую оставить в лагере негоднейшую часть войска, а с остальными возвратиться к реке. Если только в своем предположении я не ошибаюсь, неприятель при виде стольких благ кинется на них, а нам останется прославить себя громкими подвигами.
Кир надолго задумался. Он привык побеждать и боях, и такое коварство ему было трудно принять. Но ожили в памяти рассказы деда его, Астиага. Дикие полчища скифов на индийской земле, произвол, разбой, разорение... Двадцать восемь лет терпела Мидия этих страшных завоевателей, для которых нет ни законов, ни договоров, ни честно выполненных обещаний. Снова красные костры пылали перед ним в черном ночном поле, снова слышал он хриплые голоса скифской орды и конский топот, вопли и женский плач и крики детей...
– Я предпочитаю мнение Креза, – сказал Кир.
И велел сообщить царице Томирис, что он сам вступает в ее владения.
Прежде чем выступить, Кир позвал к себе в шатер своего сына Камбиса и попросил Креза тоже прийти к нему.
– Я оставляю тебе царство, – сказал Кир Камбису. – Царствуй, пока я буду в походе. Нельзя оставлять народ без правителя, как дом без хозяина. Передаю тебе в твои руки и моего друга Креза. И если поход мой... – Кир вздохнул, сердце его сжалось от необъяснимой тоски тяжелого предчувствия, но он тут же овладел собой. – Если поход мой окончится несчастливо, береги Креза, почитай его, делай все в угоду ему. Я прошу тебя об этом, Камбис, я тебе это приказываю!
Кир был печален. Он не помнил такого времени, когда бы на душе у него лежала такая печаль. Он еще и еще раз настойчиво наказывал Камбису беречь Креза.
Крез стоял, низко склонив голову. Ему было тяжело оставлять Кира, ему казалось, что, расставшись, они оба погибнут. Но Кир, предвидя тяжелые сражения, не хотел подвергать опасности своего старого мудрого друга.
Простившись, Кир приказал Камбису и Крезу немедленно покинуть лагерь и возвратиться в Персию.
В тот же день Камбис и Крез уехали.
ЗЛОВЕЩИЙ СОН
Огромное войско Кира перешло реку Аракс. Шли по мостам, переплывали на плотах... Были смельчаки, которые верхом на конях бросались вплавь.
С недобрым чувством вступил Кир на чуждую ему равнинную землю. Они шли весь день, а равнина уходила все дальше и дальше, однообразная, шелестящая травой и ковылем. Ни холмов, ни горных вершин. Солнце было нежаркое. А к ночи подул северный ветер, пригибая травы к земле. И закатное небо, малиновое и лиловое, показалось Киру угнетающе печальным.
Ночью Кир долго не спал. Он вышел из шатра, что-то тревожило его. Он ходил по лагерю, проверяя посты. Нельзя быть спокойным на опасной скифской земле. Враги, как змеи, могли подползти неслышно к лагерю...
Но все было тихо. Только храпели иногда кони, шелестела трава да потрескивали в кострах ветки сухого саксаула. Крупные звезды, спустившись до самого горизонта, мерцали, словно покачиваясь на своих тонких серебряных лучах. Киру казалось, что он слышит их призрачный серебряный звон, это пугало его, как предвестие беды.
Кир уснул с тяжелым сердцем. И тяжелый приснился ему сон.
Он увидел юного Дария, старшего из сыновей своего родственника и вельможи Гистаспеса. Дарию было всего двадцать лет. Гистаспес оставил его дома.
Проснувшись, Кир долго обдумывал свой сон. И, обдумав, счел этот сон пророческим.
Едва небо на востоке засветилось зеленоватым отсветом наступающего утра, Кир приказал позвать к себе Гистаспеса.
Кир и Гистаспес были одни в шатре. Кир не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом разговоре.
Кир сказал:
– Сын твой, Гистаспес, виновен в заговоре против меня и моей власти. Я докажу, что знаю это достоверно. Боги заботятся обо мне и предуведомляют меня обо всем предстоящем.
Гистаспес глядел на него с тревогой и страхом. Ему показалось, что он слышит голос старого Астиага, давно ушедшего из жизни...
– Сегодня ночью, во сне, – продолжал Кир, – я видел твоего старшего сына с крыльями на плечах; одним крылом он осенял Азию, другим – Европу. Это сновидение не может не свидетельствовать, что он злоумышляет против меня. Поэтому возможно скорее возвращайся в Персию и постарайся представить сына твоего на суд к тому времени, когда я покорю эту страну и возвращусь домой.
После, когда Кира не стало, маги так толковали его сон:
– Кир думал, что Дарий злоумышляет на него. Но ведь это было не так. Божество давало ему заранее знать, что он сам умрет здесь, в земле массагетов, и что царство его перейдет к Дарию.
Ни сам Кир, ни Гистаспес не усомнились в том, что это не просто сон приснился усталому, озабоченному огромными военными и государственными заботами человеку. Оба они были совершенно уверены, что божество посетило царя и предупредило его.
– Не родиться бы лучше, царь, тому персу, который злоумышляет на тебя. – ответил преданный Киру Гистаспес, – а если такой есть, то пускай он погибнет тотчас! Злоумышлять на того, кто из рабов сделал персов свободными и вместо подчинения дал им владычество над всеми народами! Если сновидение знаменует, что юный сын мой замышляет против тебя восстание, я отдам его тебе: делай с ним что хочешь!
Разгневанный и несчастный, Гистаспег, встретив, как обычно, молитвой восходящее солнце, потребовал своего коня и отправился обратно в Персию. Он спешил домой. Он боялся, что Дарий что-нибудь предпримет против Кира. Надо было немедленно заключить сына в темницу, чтобы он ничего не успел предпринять. Гистаспесу и в голову не приходило, что его юный Дарий, отличавшийся необыкновенной красотой, может оказаться ни в чем не виновным!
СОВЕТ КРЕЗА
Изо дня в день шло вперед по равнине киро во войско. Широкий след вытоптанной конями травы оставался после него. Высокая трава ложилась, прибитая к земле там, где проходили его тяжелые обозы.
Удивительным казалось, что солнце здесь не палило, не обжигало кожу, не слепило глаза. После месопотамского пекла закаспийские степи казались персам прохладными. Говорили о том, что если идти все дальше и дальше, то можно совсем замерзнуть. И что там часто вьюгой поднимаются холодные белые перья и заслоняют небо – так говорили они о снеге, которого никогда не видели...
Жадно всматривались они в ясную днем и лиловую вечером даль. День идут, два идут, три... Ведь должно же наконец что-то появиться перед ними – город, гора, море. Ничего. Все та же степь, все тот же серебряный разлив ковылей.
Ночью звезды висели так низко над горизонтом, что, казалось, их можно достать рукой. Но шли вперед, а горизонт уходил все дальше и дальше, и звезды медленным, торжественным хороводом передвигались на запад, а с востока поднимались другие. Степь молчала. Днем трещали цикады, пели жаворонки. Массагеты не показывались, исчезли, растворились где-то в солнечном степном мареве. И уже начинало мерещиться, что никаких массагетов нет и не было и что степь пуста и безлюдна до самых тех северных стран, где кончается жизнь.
На восьмой день Кир остановил войско.
Как воевать с массагетами, если они налетают откуда-то из неведомых далей и потом снова исчезают без следа в этих далях, в этом шелесте трав и солнечном молчаний степи?
Сделали так, как советовал Крез. Войско разделилось. Слабосильные, малоприспособленные к битве воины остались на месте. А остальные, крепкие, боевые полки вместе с царем и военачальниками, отступили обратно, к Араксу. Оставшиеся недоумевали. Что Задумал Кир? Почему он оставил их здесь?
Но долго раздумывать об этом они не стали. У них было столько всякой еды и столько вина, что целое войско могло бы пировать до утра. Скоро запылали костры, потянулись вокруг запахи жареного мяса, заплескалось виноградное, с ионийских виноградников вино...
И, словно почуяв запахи пира или услышав песни у костра, на персов налетели массагеты. Со свистом, с боевыми воплями на полудиких конях ворвались они в лагерь.
Персы пробовали сопротивляться. Но массагеты с яростью топтали их копытами коней, били, убивали. И скоро персы все полегли у своих приготовленных для пира костров.
Массагеты ликовали. Они тут же бросились сдирать с убитых скальпы. Они делали это ловко и проворно, и каждый спешил добыть как можно больше скальпов, чтобы потом, связав их за волосы, повесить на узду своего коня. У кого больше скальпов, тот больше убил врагов. Их вождь, царевич Спаргаписес, сын Томирис, как и всякий вождь, похвалит и поблагодарит их за храбрость и отвагу.
Труд боя всегда тяжел. Усталые, с окровавленными руками, массагеты хотели было, вскочив на коней, исчезнуть в степи. Но запах жареного мяса остановил и привлек их. С радостными криками, с возгласами ликования они окружили костры, на которых жарились туши быков и баранов. И еще выше поднялись их радостные вопли, когда они увидели бурдюки с вином.
Обтерев о траву руки, массагеты сложили свои кожаные щиты и уселись к кострам. Они резали мясо кинжалами, захватывая куски побольше. Пламя костров жарко плавилось в золотых повязках, которыми были подвязаны на голове их толстые, грубые косы...
Они хватали бурдюки и жадно пили сладкое вино. У них не было виноградников, они не знали такого вина, которое согревает тело и веселит душу. Они пели и смеялись, вино сделало их добрыми и беспомощными. Силой волшебства этого янтарного вина весь мир для них преобразился: луна смеялась на небе, огонь в кострах плясал веселую пляску, все кругом были друзья, каждый готов был клясться в дружбе каждому... Они пели, хохотали, кричали что-то друг другу. И кони откликались им из темноты веселым ржанием, будто смеялись вместе с ними.
Отведав радости виноградного сока, они не знали его коварства. Казалось, что от такого вина даже голова закружиться не может. Но голова закружилась, отнялись руки и ноги, и победители крепко уснули на залитой вином и кровью земле, потерявши силы, потерявши разум.
Вот тут и вернулся Кир со своим войском. Боя не было. Многих скифов убили, но гораздо больше взяли в плен. Взяли в плени сына царицы Томирис, их молодого вождя Спаргаписеса.
СМЕРТЬ КИРА
Царица Томирис вскоре узнала, что сделал Кир с ее войском. Сразу постаревшая, задыхаясь от горя и ярости, но не теряя рассудка, она послала к Киру вестника.
Кир погубил третью часть ее войска – обманом, хитростью погубил!
И он взял ее сына. Только бы вызволить ей сына из рук персов, только бы вернуть его!
Но если Кир не захочет вернуть ей сына, тогда уже не будет места разговорам.
Кир, молча, нахмурясь, слушал вестника Томирис.
"... Ненасытно жадный до крови, Кир, не гордись случившимся, тем, что с помощью виноградного плода, которым вы напиваетесь сами и от которого неистовствуете так, что по мере наполнения вином все больше сквернословите, не гордись, что столь коварно, такими средствами овладел ты моим сыном, а не в сражении и не военной доблестью. Теперь послушай меня, потому что советую тебе благое: возврати мне моего сына и удаляйся из нашей страны, свободный от наказания за то, что так нагло поступил ты с моим войском. Если же не сделаешь этого, клянусь Солнцем, владыкою массагетов, я утолю твою жажду в крови, хоть ты и ненасытен".
Кир выслушал речь царицы и отпустил вестника, ничего не сказав.
"Мне грозит женщина! – думал он. – Мне, владыке стольких стран! Я прошел столько дорог, покорил столько городов и племен – и я должен уйти, испугавшись угроз женщины!"
Усмехнувшись, он удивился ее самонадеянности.
"Я не верну тебе сына, – думал Кир. – И я не сделаю ему зла. Но, пока он будет у меня в руках, ты, Томирис, тоже нам зла не сделаешь. Я не могу уйти из этой земли, не покорив массагетов, иначе дикие кочевники никогда не дадут нам покоя".
Молодой массагет Спаргаписес, с растрепанной гривой белокурых волос, плачущий от стыда, что так бесславно попал в руки врагов, не решался постигнуть всю меру своего несчастья и позора. Его взяли, как щенка, сорвали с него и золотую повязку, и золотой пояс, и драгоценный кинжал... Он, сын царя, как последний раб, стоит в оковах перед чужим царем, перед чужими воинами.
– Сними с меня цепи! – в ярости кричал он Киру и громыхал оковами. – Сними с меня цепи, прошу тебя! Только сними с меня цепи!
– Освободите его от оков, – приказал Кир. – Я не убиваю пленных.
Оковы тотчас сняли. Все ждали, что теперь скажет массагет. Что будет делать дальше?
Все произошло так быстро, что никто не успел помешать Спаргаписесу. Он выхватил кинжал из-за пояса стоявшего рядом солдата и с размаху ударил себе в сердце.
Кир видел много смертей на своем веку. Но этой смерти он не хотел. Дрожь прошла по его лицу, он отвернулся и ушел, чтобы не видеть у своих ног этого белокурого, белокожего и такого юного вражеского вождя.
Может быть, Кир стал слишком старым, может, он вспомнил о своем собственном сыне или о своем собственном беззащитном детстве, но сердце его дрожало. Он не хотел этой смерти.
Спаргаписес умер. Царице Томирис было больше нечего ждать и больше незачем щадить Кира. Она собрала все войско, которое у нее было, и, яростная, беспощадная, безудержная в своем горе и в своей ненависти, напала на Кира.
Еще с вечера разведчики принесли весть, что скифы недалеко. Они готовы к бою, но, видно, ждут утра.
Кир не спал в эту ночь. Почему-то вспоминалась молодость, дальние походы, трудные осады, бои... Крепостные стены лидийских Сард, которые казались неприступными. Башни Вавилона и их медные ворота, которые казались несокрушимыми... Крепости ионийских городов...
Но тогда все было ясно: осада, бой. Город, который нужно взять. Войско, которое нужно разбить и победить...
А здесь? Враг, уходящий куда-то, исчезающий. И ни городов, ни крепостных стен. Как воевать? Что осаждать, побеждать, захватывать?
А войско Кира все больше устает, все больше изматывается в этой войне без боев, в войне без противника, всегда настороженное, в постоянном ожидании неведомых опасностей...
Кир встал и поднял свои войска до рассвета. По обычаю персов они молитвой встретили восходящее солнце, их божество, совершили возлияние. И стали готовиться к битве.
"... Мне кажется, сражение это было наиболее жестоким из всех, в каких когда-либо участвовали варвары", – говорит Геродот.
Кир, когда увидел надвигающееся на него с дикими криками войско массагетов, собрал все свое мужество закаленного в боях воина и хладнокровие опытного полководца. Но все же при виде этой конницы, поднявшейся, словно туча, на горизонте, ему мгновенно вспомнилась страшная песчаная буря в пустыне Демте-Кевир, которая надвигалась вот так же зловеще и неотвратимо.
Два несметных войска сошлись и встали друг против друга. Полетели стрелы. Кир заметил, что массагеты стреляют не хуже, а лучше, чем его стрелки, и что они натягивают лук иначе, чем персы и другие народы. Персы притягивают тетиву к груди, а массагеты становятся к неприятелю боком, притягивают тетиву к плечу – и стрела у них летит с большей силой. Они проворны в бою, стреляют и правой и левой рукой, и Кир увидел, что в его рядах воины, пораженные стрелами, падают чаще, чем у массагетов...
"Надо будет научить наших лучников тому же", – думал Кир.
Он видел, как, словно атласные, отсвечивают у массагетов их колчаны. И вспомнив, что они часто делают колчаны из человеческой кожи, чуть-чуть содрогнулся.
Бой нарастал. Стрелы с гудением густо летели и с той и с другой стороны. Но вот колчаны опустели, и воины двинулись друг на друга с копьями и мечами.
Бились долго, упорно, беспощадно. Персы не привыкли отступать и к тому же знали, что если не победят, то погибнут. А Томирис в своем неистовом гневе и ярости готова была погибнуть, но отомстить Киру за своего сына. И они дрались насмерть. Ни один солдат не отступил, не попытался бежать. Или победа, или смерть. Или смерть, или победа.
Победили массагеты. Почти все войско Кира полегло на этом роковом поле битвы, а те, кто остался в живых, напрасно искали своего царя и полководца Кира.
Убитый Кир лежал среди своих убитых солдат. Сражение кончилось.
Светлые жестокие глаза Томирис сверкали на коричневом от плотного загара лице.
– Найдите мне Кира! – приказала она. Вскоре убитый царь, раскинув руки, беззащитно лежал перед ней на земле.
Томирис велела наполнить кровью кожаный мешок.
– Хотя, я вижу, и победила тебя в сражении, но ты причинил мне тяжкое горе, коварством отнявши у меня сына, и я насыщу тебя кровью, как угрожала!
Сказав это, Томирис своими руками приподняла тело Кира и погрузила в мешок, полный крови, его голову.
"Относительно смерти Кира существует много рассказов, – заключает Геродот свое повествование о царе Кире, – я привел наиболее правдоподобный".
Так погиб Кир, "царь народов, великий царь, могучий царь". Персы называли его отцом, а греки считали образцом государя и законодателя. Он царствовал двадцать восемь лет.
В древнем городе Пасаргады, основанном Киром, стоит его гробница – небольшая массивная башня. Гробницу охраняют от жгучего солнца густые кущи деревьев – тому, кто лежит здесь, нужны сумрак, тишина и покой, потому что в жизни его не было ни покоя, ни тишины.
На верху гробницы склеп с очень узким входом. В древности там стояло золотое ложе, стол с золотыми кубками, золотой саркофаг и множество царских одеяний и украшений с драгоценными камнями хранилось там.
Потом гробницу разграбили, ложе и саркофаг разбили на куски, хотя маги сторожили ее и получали за это каждый день овцу и каждый месяц – лошадь.
На гробнице вырезана надпись:
"Человек! Я Кир, создатель державы персов и я был царем Азии. Поэтому не завидуй мне за этот памятник".