Л. Воронкова. Огненный след жизни
Мидийскому царю Астиагу приснился сон, который сильно смутил его. Ему снилось, что дочь его Мандана разлилась рекой и затопила не только его город Экбатаны, но и всю Азию.
Астиаг позвал к себе жрецов-толкователей сновидений. Маги долго обсуждали этот сон, прикидывали и так и эдак. И, наконец, сказали царю:
– Сон твой – вещий. А предвещает он тебе, царь, вот что: у твоей дочери Манданы родится сын, который завладеет и Мидией, и всей Азией.
Астиаг встревожился. В те давние времена люди всерьез верили снам. Они считали, что это боги посылают им предупреждение.
Мысль о том, что внук может отнять у него царскую власть, Астиагу была нестерпима. Его отец Киаксар царствовал целых сорок лет, и Астиаг был уже не молод, когда смог наконец назвать себя царем.
И теперь он крепко и жадно держал свою царскую власть. Настолько жадно, что даже мысль о внуке, который явится и будет царем всей Азии, отстранив Астиага, надолго омрачила его жизнь.
Мандана ничего не знала о зловещих снах отца. Она была послушной дочерью. И очень удивлялась и огорчалась, когда нечаянно подмечала тяжелый и подозрительный взгляд Астиага. В чем она провинилась? Чем недоволен отец? О чем так мрачно задумывается он, глядя на нее?
Мандана была единственной дочерью царя, наследницей его царства. Может, он думает, что Мандана что-нибудь замышляет против отца? Да пусть он царствует вечно!
А царь все думал о своем. Мандану надо выдавать замуж. Но когда она выйдет замуж, у нее родится сын, тот самый сын, который отнимет у деда царскую власть.
Однако Мандану надо выдавать. Но за кого? Если выдать за богатого и могущественного мидийского вельможу, ее сыну будет легко захватить власть… И Астиаг придумал. Он выдал Мандану за скромного человека – перса Камбиза. Камбиз происходил из знатного персидского рода и даже был правителем в своей стране, но какое это имело значение? Персия – маленькая, подчиненная Мидии страна; еще дед Астиага, Фраорт, покорил ее и заставил платить дань. Хоть и знатного, даже царского рода был Камбиз, Астиаг все-таки считал его ниже среднего звания любого мидянина. К тому же Камбиз не отличался ни смелостью, ни честолюбием. И Астиаг успокоился: ни о каком мидийском царстве Камбиз помышлять не станет.
Мандана вышла замуж за Камбиза и уехала с ним в Персию.
КТО РОДИТСЯ?
Мандана живет в Персии. Все тихо. Царь Астиаг прочно сидит в царском дворце за семью зубчатыми стенами. Царственный блеск золотых зубцов самой высокой стены наполняет своим отсветом его покои. Власть Астиага крепка. Сокровищница полна золота. Сильное войско хорошо вооружено. Его отец Киаксар, человек воинственный и много воевавший, покорил все племена Верхней Азии. А потом сражался с Ассирией. Он хотел покорить Ниневию, богатую, могущественную, поработившую многие страны. Киаксар хотел разбить и уничтожить Ниневию и тем отомстить за смерть своего отца, Фраорта, погибшего в войне с Ассирией, отомстить за свою Мидию, на которую ассирияне не раз делали грабительские набеги, уводили в плен мидян, угоняли скот…
В первый раз Киаксару не удалось разорить Нин: ему помешали скифы, которые вдруг нахлынули в Мидию несметными полчищами на своих полудиких лошадях. Мидяне пробовали защищаться, но скифы покорили их. И завладели Азией.
Скифы хозяйничали в Азии двадцать восемь лет. Своим буйством и разбоями они разорили и опустошили азиатскую землю.
Но царь Киаксар умел ждать. Он понимал, что силой со скифами справиться он не может, и терпел унижения, терпел горе своей страны. Однако все эти долгие годы рабства он не терял упорной решимости освободиться от этого дикого и свирепого врага.
Наконец после тяжкого и длительного рабства Киаксару удалось вырваться из-под скифского ига. И не силой, а хитростью.
Киаксар и его придворные – мидяне устроили пир и пригласили скифского царя Мадия.
Мадий явился на пир и привел с собой лучшую боевую часть своего войска. Астиаг помнит этот жаркий вечер, когда огни костров плавились и сливались с пламенем зари, а в неподвижном душном воздухе висел густой запах дыма и жареного мяса. Над кострами на вертелах жарились туши баранов, быков, лошадей…
Скифы пришли толпой, следуя за своим царем и военачальником. Видя, что мидяне безоружны, положили на землю свои луки колчаны со стрелами, свои медные секиры и копья и большие кожаные щиты. Головные повязки скифов на длинных, заплетенных в косы волосах сияли золотом. 3олото играло у них на поясах и перевязях, отражая пламя костров. Так и запомнились они Астиагу – косматые, с большими бородами, в стеганых кафтанах и в золотом сиянии уборов...
А потом на поле пиршества упала ночь, черная, безлунная, внезапная, как всегда на юге. Огни костров стали зловещими.
Скифы ели мясо, пили виноградное вино. И снова ели и снова пили. Казалось, они могли выпить целый Понт Евксинский этого сладкого, веселого вина: ведь такого вина они не знали на своей суровой земле.
Скифы пили, веселились, горланили… А мидяне коварно подливали им вина. И когда пьяное скифское войско, сраженное вином, повалилось на землю и царь их Мадий заснул на полуслове, скифов настигла смерть. Киаксар и его мидийцы перебили их. Астиаг еще помнит это побоище, страшные крики и стоны среди душной тьмы…
А наутро Мидия вздохнула с облегчением – владычество скифов окончилось! Таков был отец Астиага. Он выдержал скифское нашествие и уничтожил скифов. Он еще раз ходил войной на Ассирию и добился своего – разорил великий город Нин…
Но Киаксара не успел покорить Вавилон. Не успел, не смог. И это сделает Астиаг, Жажда захвата, жажда порабощения чужих племен, жажда еще большего обогащения, еще большей власти томила и сжигала Астиага и не давала покоя. Глаза его, будто ослепшие, глядели на зреющие хлеба, на бесчисленные стада, пасущиеся на склонах гор. на мирную радость поселян - и ничего не видели.
Его глаза видели только то, что рождалось в его свирепом мозгу, – отряды солдат, идущие по равнинам Вавилонии, сверкание их стрел и копий сквозь жаркую, красную пыль, поднятую
копытами коней.
Вавилон – огромный город, полный богатых дворцов и храмов. Но стены его высоки и улицы заперты медными воротами. Взять его нелегко. Но с помощью богов его отец Киаксар пришел в Ниневию, которая была укреплена не менее. Что осталось от нее после Киаксара? Пыль и пепел.
Астиаг – сын Киаксара. Чего не сделал Киаксар, сделает Астиаг. Он разграбит Вавилон и оставит там пыль и пепел и тем еще более возвысит себя и свое высокое царство!
И вот теперь, когда Астиаг обдумывал свой поход в Междуречье, ему вдруг опять явилось сновидение, которое снова наполнило смятением его душу. Ему приснилось, что над его дочерью Манданой выросла виноградная лоза, и лоза эта была так огромна, что покрыла собой всю Азию.
Угрюмо сдвинув брови, Астиаг рассказал магам свой сон. И маги истолковали этот сон так же, как и тот, что приснился ему раньше.
– Сын твоей дочери, царь, будет царем всей Азии.
– После меня?
– Вместо тебя, царь.
Злые молнии зажглись в черных глазах Астиага. Он знал, что Мандане скоро предстоит родить ребенка. Кто родится у нее?
Астиаг приказал дочери немедленно явиться к нему в Экбатан. Мандана покорно явилась. Камбиз, тихий, спокойный перс, ее муж, сопровождал ее. Мандана только переступила порог отцовского дома, как ее тут же взяли под стражу. Камбиз недоумевал. Мандана плакала. Страшная догадка уже мучила ее. Она слышала о снах царя, и она хорошо знала своего отца.
А царь ждал. Если у Манданы родится девочка, он отпустит их с ребенком обратно в Персию. Если родится мальчик, он отпустит их в Персию, но без ребенка.
Родился мальчик.
ГАРПАГ
Мандана, ничего не видя от слез и горя, покинула отцовский дворец. Камбиз, подавленный и безмолвный, возвратился вместе с ней в Персию. Их ребенок, их сын, остался у деда.
Они чувствовали, что царь задумал что-то недоброе, но не смели противиться. Только надежда, что у царя в груди все-таки человеческое сердце и не поднимется у него рука на собственного внука, – только эта надежда поддерживала их.
Едва Камбиз и Мандана вышли из дворца, едва затих стук копыт их коней на каменистой улице, Астиаг призвал к себе своего родственника Гарпага. Это был самый надежный, самый преданный царю человек.
– Не отнесись легко, Гарпаг, к тому делу, которое я поручу тебе, – сказал царь, глядя прямо ему в глаза, словно желая видеть его мысли и чувства, – не предай меня и самому себе не готовь беды.
Гарпаг, чувствуя угрозу, склонил голову. Он уже заранее был готов сделать все, что прикажет ему царь.
– Возьми рожденного Манданой ребенка, продолжал Астиаг, – отнеси его к себе, убей и похорони, где хочешь.
Гарпаг содрогнулся. Но, внешне спокойный, он ответил, как преданный друг и слуга:
– Никогда прежде, царь мой, ты не видел от меня ничего неприятного тебе. И впредь я буду стараться ни в чем не провиниться перед тобою. Теперь, если такова твоя воля, мне необходимо надлежаще выполнить ее.
Напрасно вглядывался в его лицо Астиаг своими пронзающими глазами. Гарпаг был спокоен, сдержан и почтителен.
"Он сделает это", – подумал Астиаг. И успокоился.
Гарпагу принесли ребенка. Одетый, как одевают на смерть царских детей, здоровый, крепкий мальчик весело глядел на Гарпага черными, как спелая олива, глазами. Гарпаг взял корзину с ребенком и понес домой.
Когда Гарпаг вышел из царских покоев, сердце его не выдержало, и он заплакал. У Гарпага у самого был маленький сын. И ему представилось, что чья-то злая воля может вот так же погубить его дитя.
А черноглазый мальчик весело ворковал в корзине. Гарпаг взглянул на него и снова заплакал.
Гарпаг был храбрый воин. На войне он умел сражаться, умел быть беспощадным к врагу. Он немало убил людей в боях, его копье не знало промаха. Но убить младенца!..
Пока он с плачем шел до своего дома, мальчик, убаюканный его мерным шагом, уснул в своей корзине. И лежал он там, в роскошной одежде покойника, крепенький, румяный, теплый, как птенчик в гнезде.
Гарпаг принес ребенка к жене и рассказал все, что случилось. Жена встревожилась, задумалась.
Убить ребенка!.. Поднимется ли на это рука?.. Но ослушаться царя – Гарпагу ждать смерти. Все знали, что Астиаг жестоко наказывает за ослушание.
– Как же ты намерен поступить, Гарпаг?
– Не так, как повелел мне царь, – ответил Гарпаг. – Пускай он гневается, неистовствует, – я не поступлю так, как он решил, и не приму на себя такого злодеяния. Я не хочу губить младенца по многим причинам: и потому, что он мне самому родственник, и потому, что Астиаг уже стар, а наследника у него нет. А если после его смерти власть перейдет к его дочери, сына которой я теперь должен убить, – разве она простит мне? Но если ребенку суждено умереть, то убийцей его пускай будет кто-нибудь другой. Пускай слуги Астиага убивают его. А я даже слугам своим не позволю этого.
ПАСТУХ МИТРИДАТ
Высокие горы, заросшие лесом, поднимались над Экбатаном. В горах среди вековых деревьев и густых зарослей водилось много зверей. Волки, львы и медведи бродили там, преследуя добычу. Дикие вепри подходили к самым деревням, вытаптывая посевы.
Высоко в горных долинах, обильных пастбищами, пастухи пасли многочисленные царские стада. Там, среди скалистых уступов, в зеленой тени дубов и буков, ютились хижины пастухов. Там жил и пастух Митридат. К нему-то и послал Гарпаг слугу с приказом немедленно явиться.
Митридат явился.
– Слушай внимательно, Митридат, – сказал Гарпаг, стараясь не глядеть ему в лицо. – Царь приказывает тебе взять этого ребенка, положить его на самой дикой горе, чтобы он погиб как можно скорее. При этом он велел сказать тебе следующее: если ты не погубишь ребенка, а каким-то способом сохранишь его живым, царь казнит тебя мучительной казнью.
Мне приказано наблюдать за тем, чтобы ребенок был выброшен.
Пастух побледнел. Ребенок, одетый в золотом шитые одежды, весь, как сверкающая рыбка, барахтался в корзине и громко плакал. Он требовал, чтобы его взяли на руки, чтобы его накормили.
"А где-то там, в персидском доме, сидит и плачет его мать, – подумалось Гарпагу, – но она не может прийти и накормить его".
Не поднимая глаз, Гарпаг передал Митридату корзину с ребенком. Пастух молча взял ребенка и в тяжком раздумье отправился к себе в горы.
У Митридата была жена, царская рабыня. Ее звали Спако, что по-мидийски означает "собака". В этом имени не было ничего неприятного, потому что мидяне считали собаку священным животным.
Спако сама ждала ребенка. Она должна была родить как раз в этот день, когда Митридата позвали к Гарпагу. И день этот был полон тревог и волнений. Спако волновалась за мужа: зачем позвали его в Экбатан? Может, не угодил чем-нибудь царю, и тогда жди беды. А Митридат тревожился за жену: как оставить ее в такую трудную минуту? Но раз приказывают – приходится оставить.
Митридат спешил домой. Ребенок то умолкал, то снова принимался кричать. Смуглый и розовый, как персик, созревший под южным солнцем, он беспомощно тянулся к Митридату. И пастух отворачивался: он не мог смотреть на невинного мальчика, который должен был погибнуть.
Жена лежала в постели, когда Митридат, еле переводя дух от быстрой ходьбы, переступил порог хижины.
– Зачем так внезапно позвал тебя Гарпаг? – тревожно и нетерпеливо спросила она.
Митридат оставил корзину у порога, прикрыв ее расшитым покрывалом. Сел у постели жены и все рассказал ей.
– Я пришел в город и там увидел и услышал то, чего не пожелал бы я своим господам. Когда я со страхом вошел в дом Гарпага, там все плакали. И вижу, лежит младенец среди покоев, плачет, кричит. А сам весь в золоте. Гарпаг, как увидел меня, сейчас же велел взять ребенка и бросить на самой дикой горе. Я взял ребенка и понес. А как вынес из дома, там все заплакали еще громче. И я ничего не могу понять. Сначала думал, что этот ребенок принадлежит кому-нибудь из слуг Гарпага. Но в то же время удивительно мне было, что он весь в золоте. А когда я вышел из дома, тут мне слуги все и рассказали. Этот мальчик – сын царской дочери Манданы, и сам царь Астиаг приказал умертвить младенца. А теперь гляди – вот он!
Митридат поставил корзину около постели жены и поднял покрывало. Жена, увидев ребенка, такого здорового и красивого, со слезами обняла колени мужа.
– Нет, нет, не бросай его! Прошу тебя, не губи младенца!
– Но как же мне быть? - возразил Митридат. – Ведь Гарпаг пришлет своих соглядатаев, они увидят, что я его приказания не выполнил, и тогда я погибну жестокой смертью!
– Ну так вот что я тебе скажу, – ответила Спако. – Я признаюсь тебе: я родила мертвого ребенка. Вот ты возьми его и отнеси на гору, если уж обязательно надо показать, что ребенок выброшен и погублен. Наш сынок будет погребен в царской гробнице, а сына Манданы мы вырастим, как родное дитя. Так мертвый будет похоронен, а живой не лишится жизни. К тому же и мы не сделаем злого дела, и ты не будешь наказан.
Совет жены понравился Митридату, и он тут же передал ей сына Майданы. Спако с любовью приняла его в свои теплые руки, приласкала и стала кормить. А Митридат одел своего мертвого ребенка в царские одежды, положил его в корзину, накрыл расшитым покрывалом и отнес на самую дикую гору, где лишь один звери прокладывают свои тропы.
На третий день пастух снова отправился в город. Он пришел к Гарпагу и сказал, что его приказ выполнен.
Гарпаг мрачно выслушал его. Ему было жалко мальчика. Лишь одно немного утешало его: все-таки не его рука убила ребенка.
Желая удостовериться, что приказ Астиага действительно выполнен, он послал с Митридатом надежных оруженосцев, чтобы они собственными глазами убедились в этом.
Оруженосцы принесли маленькое мертвое тело. И Гарпаг похоронил его в царской усыпальнице.
А сын Манданы, дочери царя, остался жить в семье пастуха Митридата.
Так, по свидетельству историка Геродота, началась жизнь персидского царя Кира.
ДЕД И ВНУК
Прошло десять лет. Спако души не чаяла в своем приемном сыне. Да никто и не знал, что сын этот приемный. И сам Кир, конечно, не знал. Он любил Спако и Митридата, слушался их и уважал как родителей. Как только мальчик подрос, пастух стал брать его с собой в долины пасти царские стада.
– Куруш, – будил его Митридат, как только заря заглядывала в окна, –вставай. Помоги согнать быков. Кир проворно вскакивал, накидывал на плечи войлочный пастушеский плащ – в горах по утрам холодно, – прихватывал сумку с едой, приготовленную Спако, и выходил вслед за отцом в серебряное от густой росы утро. Ловкий, крепкий и смелый, Кир был хорошим помощником Митридату. Пастух учил его ловить диких лошадей, ездить верхом, стрелять из лука и бросать дротик, защищая стада от зверей. Во всей пастушьей деревне не было мальчишки, который мог бы во всех этих доблестях сравниться с Киром. И кто знает, как сложилась бы жизнь Кира в дальнейшем, если бы не один случай.
Однажды Кир играл на улице со своими сверстниками. Ребята вздумали играть в цари. Будто кто-нибудь из них царь, а остальные – слуги. Кого же выбрать в цари?
– Куруша! Митридатова Куруша!
Кир спокойно принял "царскую власть". И словно он всю жизнь провел при дворе, Кир тотчас начал править. Прежде всего он разделил ребят на группы.
– Вы будете моими оруженосцами. А вы будете строить мне дворец. Самого лучшего своего товарища он назначил "Оком царя" – главным соглядатаем.
Другому товарищу, которому доверял, Кир приказал доставлять ему все известия.
– Вы, ребята, будете лучниками. Вы - всадниками. Вы – копьеносцами.
Так у Кира появились и придворные и войско.
Случайно среди детей пастухов оказался сын одного знатного мидянина, Артембареса. Он прибежал сюда поиграть с ребятами. Когда Кир приказал этому вельможному мальчику что-то сделать, тот отвернулся.
– Вот еще! Я, сын Артембареса, буду слушаться какого-то пастуха!
Тут и сказался впервые властный, крутой характер Кира. Он велел своим "оруженосцам" схватить его. "Оруженосцы" охотно схватили Артембаресова сына, и Кир жестоко отхлестал его своим пастушьим бичом. Ведь всем было известно, что цари за непослушание наказывают своих подданных. Лишь только "оруженосцы" отпустили ослушника, он тут же побежал жаловаться отцу. Он бежал, не останавливаясь до самого города, и ревел во весь голос от боли и от злости.
Прибежав к отцу, мальчик со слезами все ему рассказал. Артембарес разгневался.
Он взял сына за руку и тут же пошел с ним к Астиагу.
– Царь, нас так оскорбляет твой раб, сын твоего пастуха! Смотри!
И он обнажил перед царем спину мальчика, полосатую от бича. Астиаг нахмурился. В узких черных глазах его зажглись злые огни.
– Немедленно привести сюда пастуха Митридата и его сына!
Митридат явился во дворец, дрожа от страха. Но Кир спокойно стоял перед царем, не опуская глаз.
– Как ты осмелился, – закричал царь, – будучи сыном пастуха, так оскорбить дитя первого после меня человека!
– Я поступил в этом деле совершенно правильно, – ответил Кир с достоинством. Мальчики той деревни, из которой я родом, затеяли игру и меня поставили царем над ними. И все они выполняли мои приказания, потому что я царь. А он ослушался и за это и получил должное наказание. Если за это я заслуживаю какой-нибудь кары, – изволь, я здесь! Астиаг слушал его и бледнел. Кровь отливала от сердца. Непостижимо, но в этом мальчике он узнавал себя!
Астиаг попробовал отогнать наваждение:
"Не может этого быть! Этот мальчишка – сын пастуха. Или боги издеваются надо мной?"
Не может быть... Но не его ли, Астиага, осанка у этого маленького пастуха? Не его ли огненный взгляд? А как свободно он говорит, как независимо держится! "... Изволь, я здесь!"
Кир молчал. Астиаг молчал тоже, не в силах справиться с волнением. Овладев собой, Астиаг увидел, что Артембарес стоит здесь со своим сыном и ждет его решения. А он уже забыл о них.
– Артембарес, – сказал он, – я поступлю так, что ни тебе, ни твоему сыну не будет в чем упрекнуть меня.
Астиаг отпустил Артембареса. А Кира велел увести в дальние покои дворца.
Перед Астиагом остался один пастух Митридат, который стоял понурясь в предчувствии большой беды.
"Не узнает... Не узнает, – старался он убедить себя. – Откуда ему знать? Только зачем же он отослал мальчика к себе в покои?.."
– Сколько лет твоему сыну? – спросил Астиаг.
Этот вопрос заставил задрожать пастуха.
– Десять, – ответил он, стараясь говорить спокойно. Астиаг уставил на него свои огненные глаза.
– Откуда у тебя этот мальчик?
– Царь, это мой сын! – ответил пастух, делая вид, что даже не понимает, о чем его спрашивают. – Никто мне его не передавал. Моя жена... его мать... Она и сейчас жива, живет вместе с нами!
– Ты поступаешь неблагоразумно, – сказал Астиаг. – Ты вынуждаешь меня, твоего царя, прибегнуть к пыткам.
И тут же позвал стражу и велел взять Митридата.
– Царь, пощади! – закричал несчастный Митридат. – Ведь я сказал тебе правду, за что же хочешь казнить меня?!
Но Астиаг словно не видел и не слышал Митридата. Брови его сошлись в одну черную черту и нависли над глазами. А стража уже тащила Митридата из дворца. В ужасе перед пытками, которые его ожидали, пастух упал на колени перед царем.
– Прости мне, царь, я все расскажу тебе. Только умоляю тебя, прости!
Митридат рассказал царю все, как было. И о том, как Гарпаг приказал убить этого мальчика, и о том, как Митридат с женой усыновили и вырастили его...
– Хорошо. Я прощаю тебя, – сказал Астиаг.
И тут же приказал позвать Гарпага. Вельможа спокойно вошел во дворец. Но увидел Митридата и понял, что сейчас ему придется отвечать перед царем за свое ослушание. Он знал, как беспощаден бывает в таких случаях Астиаг. Но на умном, непроницаемом лице царедворца не отразилось ни тени его внутреннего смятения. Астиаг, прищурившись, глядел на него.
– Скажи мне, Гарпаг, какою смертью умертвил ты ребенка моей дочери, которого я передал тебе?
Гарпаг мог бы придумать любую историю, но здесь стоял Митридат, и в его присутствии солгать было никак невозможно. Тогда Гарпаг решил правдиво признаться во всем.
– Взяв от тебя ребенка, царь, я был озабочен тем, чтобы исполнить твою волю и в то же время не быть убийцей перед твоей дочерью и перед тобой. Поэтому я поступил так: позвал этого пастуха и передал ему ребенка, сказав, что ты приказываешь сгубить его. В этом я не лгал, потому что такова была твоя воля. Передавая ему ребенка, я приказал бросить его на дикой горе и сторожить, пока он не умрет. Я угрожал Митридату всяческими наказаниями, если он ослушается.
Когда исполнено было мое распоряжение и ребенок умер, я послал туда вернейших моих слуг. И через них убедился в смерти ребенка и велел похоронить его. Так поступил я в этом деле, и такой смертью умер ребенок.
Астиаг видел, что Гарпаг говорит правду. Он тут же передал рассказ пастуха Гарпагу, и теперь тот узнал, что сын Манданы жив.
– Мальчик пускай живет, – решил Астиаг, – и благо, что так случилось. Меня сильно мучила совесть за мой поступок с этим мальчиком. Да и упреки моей дочери мне нелегко было переносить. Теперь, так как судьба ребенка изменилась к лучшему, ты, Гарпаг, во-первых, пришли своего сына к моему возвращенному внуку, во-вторых, приходи и сам ко мне на пир. Спасение внука я должен отпраздновать жертвоприношением - эта честь подобает богам!
И он улыбнулся Гарпагу. Если бы Гарпаг видел эту улыбку, он бы содрогнулся. Но Гарпаг, счастливый тем, что его ослушание так благополучно разрешилось, упал перед царем на колени и поклонился до земли.
– Я даже на пир приглашен! – радовался он, направляясь домой. – Я знал, что Астиаг пожалеет о своем злом приказании и будет счастлив, если внук живой и здоровый вернется к нему!
Придя домой, он тут же отослал своего сына к царю.
– Иди во дворец. И смотри, выполняй все, что бы ни повелел тебе царь!
Гарпаг проводил мальчика любящим взглядом. Это был его единственный сын, наследник его семьи, его радость и надежда. Сейчас мальчику тринадцать лет, он почти ровесник Киру. Они, конечно, подружатся. А ведь рано или поздно Кир станет царем. И как знать?
Может быть, сын Гарпага станет ему самым близким человеком.
Мальчик ушел веселый, гордый честью, оказанной ему. Ведь никого другого не позвал царь Астиаг к своему внуку! Однако на пороге он вдруг остановился, словно какое-то предчувствие смутило его. Ему стало страшно идти во дворец. Может, потому, что он вообще боялся царя Астиага.
Но отец ободрил его.
– Иди, иди, – с улыбкой сказал он, – и, смотри, будь послушен.
Мальчик ушел. Гарпаг направился в покои жены. Она уже давно в тревоге поджидала его.
– Не тревожься, все обошлось, – успокоил ее Гарпаг, – и так счастливо обошлось!
И он все рассказал жене.
– А теперь мне надо торопиться, – закончив рассказ, сказал он. – Я иду к царю на пир.
Слуги подали его богатую одежду. Жена помогала ему собираться. Они – и Гарпаг и его жена – были так веселы и так радостны, будто в дом их вошел большой праздник.
А в то время, когда Гарпаг собирался на пир, жена его радовалась и смеялась, их сын, их мальчик, был уже мертв. Его убили во дворце Астиага, как только он туда вошел. И тело его, разрубленное на куски, лежало в корзине, прикрытое покрывалом. На пир к царю явились все приглашенные. Царь ласково принимал гостей. И особенно ласков и приветлив он был с Гарпагом.
Слуги наливали гостям вино из полных бурдюков, подавали сочные куски баранины и ставили блюда с мясом перед каждым гостем. И каждый раз перед Гарпагом ставили какое-то особое блюдо.
В самый разгар пира слуги поставили перед ним корзину, прикрытую белым.
- Возьми отсюда, что тебе будет угодно! Гарпаг с улыбкой открыл корзину. Там лежали голова, руки и ноги его сына.
Гарпаг поднял глаза на царя. Их взгляды скрестились, как два копья. Но царедворец умел владеть собой и недрогнувшей рукой закрыл корзину. Он понял, что мясо, которое он ел, было телом его сына.
– Ну как, хорошо ли ты попировал? – с сатанинской усмешкой спросил Астиаг.
– Все хорошо, что делает царь, – ответил Гарпаг. На это у него еще хватило силы.
Но оставаться на пиру Гарпаг уже не смог. Он встал, взял корзину с останками своего сына и покинул дворец царя.
АСТИАГ ОТПУСКАЕТ КИРА
Так наказал царь своего родственника и преданного слугу за ослушание.
Гарпаг не мог простить себе смерти своего сына. Разве не знал он Астиага? И как мог он поверить, что царь может хоть что-нибудь простить, если даже за малые проступки наказывает людей смертью?
Собственной рукой послал Гарпаг своего сына на смерть. А мальчик еще не хотел идти, запнулся у порога... Но он пошел, потому что отец велел идти! Гарпаг в глубине своих покоев выл и стонал от горя и ненависти, он проклинал Астиага и призывал на его голову все беды и все муки, какие есть на свете.
Но, являясь к царю, Гарпаг был так же спокоен, как и раньше, так же почтителен, так же готов выполнять любое его приказание. И Астиагу порой казалось, что, может быть, он не так уж сильно наказал Гарпага, может быть, надо было придумать что-нибудь более страшное?
Сам никого не любивший, Астиаг не представлял себе, что смерть единственного сына – это и есть то самое страшное, что может обрушиться на человека.
Во дворце было тихо. Черноглазый мальчик в царских одеждах появлялся иногда перед его глазами. И скова исчезал в дальних покоях дворца. Казалось, он тосковал. Астиаг иногда заставал его стоящим у окна в одиночестве. Мальчик задумчиво смотрел мимо золоченых стен на далекие горы, где зелень лесов мешалась с красными тенями ущелий и лиловыми зубцами скал...
– Что ты смотришь туда? – спрашивал Астиаг. – Кого ты оставил там?
– Там моя мать Спако. – Твоя мать не Спако. Ты знаешь это.
– Спако любила меня.
Астиаг усмехался своей кривой усмешкой.
– Любила? Тебе нужно, чтобы тебя, внука царя Астиага, любила жена какого-то презренного пастуха?
– Она кормила меня, когда я хотел есть. Она укладывала меня спать, когда я хотел спать. Она утешала меня, если я плакал. И каждый вечер она так ласково звала меня: "Куруш, иди домой, уже поздно!"
– Так ступай туда и живи с пастухами! Тогда Кир умолкал и словно весь подбирался.
– Теперь я этого не могу. Я твой внук. И было что-то такое опасное в глазах этого мальчика, в его голосе и осанке, отчего старая тревога снова просыпалась в душе царя.
Однажды после такой встречи Астиаг призвал магов, толкователей снов.
– Повторите, как вы истолковали мое сновидение.
– Мы можем повторить то же самое, царь: сын твоей дочери будет царем.
– После меня?
– Вместо тебя. Если бы он остался в живых.
– Он остался в живых, – сказал Астиаг. – Он вырос в деревне. Но когда мальчики, его товарищи, выбрали его царем, он все сделал и устроил совершенно так, как поступают настоящие цари, – установил звание телохранителей, привратников, вестовщиков и все прочее... По вашему мнению, что все это значит?
Маги посовещались.
– Если мальчик живет, – сказали они, – и стал царем без чьего-либо предумышления, то будь спокоен и добр духом: вторично он не будет царствовать.
– Я сам такого же мнения, – согласился Астиаг, – если мальчик уже был царем, то тем самым сновидение оправдалось и внук мой больше не опасен для меня. Однако, – добавил он с угрозой, – рассудите хорошенько и дайте совет, наиболее безопасный для моего дома... и для вас.
– Для нас самих, царь, весьма важно упрочить твою власть, – принялись уверять его маги, – ведь если власть перейдет к мальчику, по происхождению персу, мы, мидяне, обратимся в рабов, персы будут презирать нас, потому что мы чужие для них. А пока царствуешь ты, наш соплеменник, до тех нор и мы пользуемся долей участия во власти и через тебя нам оказывают большие почести. Как же не заботиться нам о тебе и о власти твоей? Так и теперь, если бы мы заметили какую-нибудь опасность, то сейчас же предупредили бы тебя. Но сновидение кончилось ничем. Поэтому мы и сами спокойны и тебе советуем успокоиться. А мальчика отошли к его родителям в Персию.
Астиаг выслушал это, и морщины на его лбу разгладились.
Маги ушли. Астиаг позвал к себе Кира.
– Из-за пустого сновидения я было обидел тебя, дитя мое. Но тебя спасла судьба. Теперь уходи с миром к персам, я пошлю с тобой проводников. Там разыщи своих отца и мать. И добавил с усмешкой:
– Только не таких, как Митридат и Спако! "А каких? – думал мальчик, оставшись один. – Мои родители царского рода. Но они бросили меня. А Митридат и Спако меня любили. Так почему он смеется над ними?"
И снова – уже в который раз! – он пытался понять: почему он, Кир, внук царя, оказался в семье пастуха? Почему родители оставили его, отдали Митридату?
Сколько раз он пытался узнать это от слуг, от рабов; но у всех были запечатаны уста.
И почему никогда, ни разу Спако, лаская и приголубливая его и называя его милым сыном, не проговорилась, что он вовсе не сын ей?
Теплые воспоминания о Спако увлажнили его глаза.
– Прощай, моя мать Спако! Прощай, мой отец Митридат!
Тут ему вспомнились слова Астиага:
– Так иди туда и живи с пастухами!
Вернуться... Снова войти в хижину под низкой кровлей, где кисло пахнет не просохшим от ночной росы пастушеским плащом, сотканным из грубой рыжей шерсти. Снова сесть за стол, на котором нет ничего, кроме сухих лепешек и молока. Снова гонять по горным пастбищам царевы стада и беречь их от диких зверей. И так всю жизнь – сегодня, завтра, послезавтра?..
Нет, он внук царя. Он сын царской дочери. Разве для того родился Кир в царской семье, чтобы остаться пастухом?
Нет! Но, когда он вырастет, он возьмет к себе и Спако и Митридата.
Он долго стоял у окна и смотрел на гаснущие вершины гор. И словно видел маленькую хижину, утонувшую в темной зелени, и людей, живущих там. Он стоял и плакал, прощаясь и с горами, и с лесами, растущими на них, и с дорогими сердцу людьми, которых он покидает.
Кир стоял и плакал, потому что ему было тогда всего только десять лет.
ПИСЬМО ГАРПАГА
В доме отца Кира учили всему, что должен знать и уметь перс: ездить на коне, стрелять из лука и всегда говорить правду.
Учили Кира и тому, что не дозволяется делать. И опять прежде всего не лгать. Лживость считалась у персов самым постыдным из всех пороков. Чего нельзя делать, того нельзя и говорить.
Вторым после лживости важным пороком было иметь долги. И тут сказывалось отвращение ко лжи: ведь должник вынужден лгать!
Нельзя плевать в реку. Нельзя мыть руки в реке. И нельзя позволять кому-либо делать это. Река – божество. А богов надо почитать. Богам не нужно ни храмов, ни алтарей. Глупцы те, кто делает это, и кто представляет себе богов такими же, как люди.
Но жертвы богам надо приносить. Приносить жертвы надо Солнцу – оно согревает, дает жизнь, посылает урожаи; Луне – она ведает водами; Земле – она кормит людей и кормит их стада. А также Воде, Огню, Ветрам – природе, от которой зависит жизнь человека.
Кира учили, как должно вести себя с людьми. Кто с тобой одного звания, встретившись на улице, целуешь в уста. Если встретишь человека званием немного ниже, целуете друг друга в щеку. Если же повстречаешь знакомого, который гораздо ниже тебя по званию, тот должен пасть на колени и поцеловать тебе ноги.
Проходили годы. Кир стал сильным, красивым юношей. В кругу своих сверстников из знатных персидских семей Кир проводил веселые дни. И во всем он был первым. Никто лучше его не стрелял из лука, никто так отважно и красиво не умел скакать на коне, никто так метко не бросал копья. Кир превосходил всех, он был как луна среди звезд. И все его любили, потому что он был прост в обращении и умел вести себя так, что никого не подавлял и не оскорблял своим превосходством. Может быть, веселые, пестрые дни цветущей юности Кира, которые мчались, полные приятных забот, путешествий, игр и развлечений, совсем отодвинули бы тяжелые воспоминания детства и мстительную ненависть к тому, кто сидит сейчас за семью зубчатыми стенами в Экбатане, к тому, кто держит в подчинении его отца, к тому, кто когда-то приказал убить его, Кира... Может, еще ждал бы Кир в бездействии поворота своей судьбы, если бы обо всем, что случилось тогда, забыл Гарпаг.
Но Гарпаг ничего не забыл. Он был тем же преданным царю вельможей. Он охотно выполнял поручения Астиага, был всегда спокоен, всегда почтителен. Все, что ни делает царь, хорошо. Все, что он решает, мудро. Он весь принадлежит царю: пусть в любую минуту Астиаг потребует от Гарпага его жизни – Гарпаг умрет!
Но, приходя домой, он становился самим собою. Печальная тишина покоев неизменно напоминала ему о том маленьком живом человеке, который ушел отсюда, посланный на смерть рукой отца... Гарпаг видел его, он видел вдруг расширившиеся от страха глаза мальчика, когда, запнувшись, он остановился на пороге. Гарпаг протягивал руки, будто стремясь удержать ребенка, и тут же, опомнившись, бессильно опускал их.
И тогда он скрежетал зубами, и злым шепотом проклинал Астиага, и призывал на его голову гнев всех богов, какие только могут вмешаться в жизнь человека. И, устав от проклятий, плакал.
Гарпаг еще не знал, как отомстит царю. Но его мысль работала над этим неустанно. Он должен отомстить, и он это сделает. Но как? Что он может сделать Астиагу, человеку подозрительному и осторожному, который всегда окружен охраной за своими семью стенами? Как ему добраться до Астиага? Ведь не может же он собрать войско и захватить царя и потом – казнить его так, как он заслуживает за свою свирепость! Гарпаг только родственник паря, но царем он никогда не будет.
И тут перед ним возникал Кир. Вот кто будет царем! Рано или поздно он будет царем. И он поможет Гарпагу отомстить за все. Только не надо дать Киру забыть о прошлом.
И Кир от времени до времени стал получать подарки из Мидии. То прибывали кони из Несейской равнины, самые лучшие лошади страны, которые славились своей выносливостью, быстротой и красотою. Подарок Киру от Гарпага.
То привозили египетский чешуйчатый панцирь, украшенный золотом, - подарок Киру от Гарпага.
То красивый, красный, расшитый золотыми птицами плащ, достойный царского плеча, – подарок Киру от Гарпага.
Кир принимал и благодарил. И Гарпаг знал, что юный Кир помнит о нем.
Годы шли. Гарпаг торопил их. По ночам, лежа без сна, он считал и подсчитывал, сколько лет теперь Киру. Гарпаг знал о мальчике все: что он растет, как выхоленное деревцо, что он лучше всех своих товарищей скачет на коне и стреляет из лука, что он красив, как молодая луна... Скоро, уж скоро станет Кир взрослым, станет мужчиной, с которым можно будет вести серьезный и трудный разговор. Как он отзовется на то, что скажет Гарпаг?
А пока подрастал Кир, Гарпаг не терял времени. Осторожно, с опаской, с каждым порознь он вел тайные разговоры с индийскими вельможами.
– Наш царь жесток, – говорил он. – Мы никогда не можем поручиться за то, что будет через день, через час. Нынче он тебе улыбается, завтра прикажет схватить и заковать в цепи, зарезать, пустить стрелу из-за угла. Как дальше жить с таким царем? И почему мы должны терпеть его?
А так как в редкой семье кто-нибудь не пострадал от Астиага, то придворные все больше прислушивались к Гарпаговым речам. Одни молча соглашались, другие робко отмалчивались. А третьи сами горели от ярости и готовы были на все, чтобы отомстить Астиагу за свои беды и горести.
И каждый спрашивал:
– А кто же у нас будет царем? Ведь у Астиага нет сына! И Гарпаг каждый раз отвечал: – Но у него есть внук!
Имя Кира постепенно проникало во все дома влиятельных людей. Мидийцам надоело трепетать перед взором Астиага, он утомил и раздражил их своей жестокостью, вспышками своей ярости, своим безграничным своеволием и вероломством.
Вельможи молчали и прятали Астиагом. А царь, уверенный в своем могуществе, ничего не замечал, ничего не подозревал. У него не нашлось ни одного друга, который предупредил бы его. Вокруг были только враги. Астиаг достаточно потрудился в своей жизни для этого.
Наконец наступил день, когда Гарпаг решил открыть свой замысел Киру.
Но как сообщить ему об этом? Как узнать, согласен ли Кир стать их царем при живом царе? Эта игра такая, в которой на кон ставится жизнь. Астиаг, если победит, щедро расплатится казнями и пытками.
Как сообщить Киру? Кир живет в Персии. Все пути из Мидии охраняются стражей. Всюду лазутчики и шпионы. Письмо, отправленное в Персию, будет немедленно прочитано.
Пришлось пойти на хитрость. Гарпаг приказал доставить ему убитого зайца. Взяв зайца, Гарпаг заперся в своем покое. И там тайно, чтобы никто не знал и не видел, разрезал живот зайца и сделал это так искусно, что не тронул шерсти. В живот зайца он вложил свое письмо, в котором рассказал Киру, что готовится в Мидии. И снова зашил зайца. Потом он позвал своего самого верного слугу.
– Возьми зайца, – сказал он, – и возьми сеть. Если спросят, кто ты и куда идешь, скажи, что ты охотник, что ты охотился и вот поймал зайца, теперь идешь домой. А сам иди в Персию, в дом Камбиза. Найди Кира и передай ему этого зайца. И скажи ему, пусть он собственноручно разрежет зайца, но чтобы при этом никого не было.
Верный слуга не стал ни о чем спрашивать. Он взял зайца, сунул его в сеть и тотчас отправился в дорогу.
Молодой Кир удивился, когда, вернувшись с охоты, увидел человека, дожидавшегося его с зайцем. Но, заглянув ему в глаза, он скрыл свое удивление.
– Разрежь зайца, чтобы никто не видел, – шепнул ему слуга Гарпага.
Кир заплатил ему, сделав вид, что сам просил доставить зайца. Слуга тотчас ушел.
Кир, волнуясь, заперся в своем покое и, схватив кинжал, нетерпеливой рукой разрезал зайца. Осторожно раскрыв ему живот, он достал письмо.
"Боги хранят тебя, сын Камбиза, – писал Гарпаг, – иначе ты не поднялся бы на такую высоту. Отомсти Астиагу, своему убийце. Он желал твоей смерти. Ты живешь только благодаря богам и мне. Я полагаю, что все давно тебе известно: и то, как поступили с тобой, и то, как я наказан Астиагом за то, что не погубил тебя, а передал пастуху. Если пожелаешь довериться мне, будешь царем всей земли, в которой царствует теперь Астиаг. Склони персов к восстанию и иди войной на мидян. Если Астиаг назначит полководцем меня в войне с тобою, то случится желательное для тебя. Если же кого-нибудь другого из знатных мидян, – все равно, ибо мидийская знать прежде всех отложится от него и постарается вместе с тобой низвергнуть Астиага. Так как здесь все готово, то действуй, действуй возможно скорее".
КИР ДЕЙСТВУЕТ
Кир с пылающими глазами и крепко сжатым ртом долго сидел в одиночестве над посланием Гарпага.
"... Если пожелаешь довериться мне. будешь царем всей земли..." Царем всей земли! "...действуй возможно скорее..."
Действуй! Но как действовать? Что надо делать? "...склони персов к восстанию..."
Но как склонить? Если он сейчас начнет говорить об этом с персами, то кто поручится, что в ту же ночь не помчится какой-нибудь предатель к Астиагу с доносом?
Нет. Так просто это дело начинать нельзя. Посоветоваться с отцом? Но Камбиз слишком робкий и осторожный человек. Он женат на царской дочери, а живет почти в изгнании. У него отняли и чуть не погубили сына, первенца, а он отдал своего сына, даже не пытаясь защищать его!
Нет, отец ему в этом деле не советчик.
Юный Кир в ту ночь не ложился спать. Мысли вихрились, не давали успокоиться. На секунду мелькнуло: а может, отказаться от всего этого чересчур рискованного дела?
Но только мелькнуло – Кир уже не мог отказаться от тех головокружительных перспектив, которые в таком блеске раскрылись перед ним.
"...будешь царем всей земли, в которой царствует теперь Астиаг".
"Но я никогда не буду таким царем, как Астиаг, – думал Кир. – Он злодей и убийца. Он не знает границ своей свирепости, его боятся и ненавидят. Я освобожу от него все порабощенные им народы и мидян тоже. Я верну свободу Персии. Персия! Как она придавлена, в каком она презрении! Я должен освободить страну моих отцов, страну моего народа. Я должен. Но как?"
Долго обдумывал Кир предстоящее ему дело. И наконец решил, что без хитрости ему не обойтись.
И вот что он придумал.
Кир написал письмо, поставил подпись Астиага, запечатал. И объявил всем, что письмо это получил от царя.Чтобы прочитать письмо, он созвал персов – всех, кто мог прийти на площадь. Персы собрались, всем было важно знать, что пишет царь их соплеменнику Киру.
Кир вскрыл письмо и прочел его вслух. В письме говорилось, что царь Астиаг назначает своего внука Кира военачальником персов.
Известие это было принято хорошо. В первый раз с тех пор, как Мидия поработила Персию, военачальником над персами является перс. Сразу какие-то неясные, но радостные надежды засияли в глазах людей, какое-то оживление появилось в разговорах... В один голос они приветствовали своего нового военачальника Кира.
– Теперь, персы, слушайте меня, – сказал Кир, чувствуя, как радость и надежды народа приподнимают его и наполняют его сердце смелостью. – Предлагаю вам явиться сюда завтра с косами в руках.
Кир позвал не всех персов. Он отобрал наиболее уважаемых и влиятельных людей из рода Пасаргадов, Марафий. Маспий... Пасаргады – род, откуда происходят персидские цари. Из Пасаргадов и дом царского рода Ахеменидов, к которому принадлежал отец Кира, а значит, и сам Кир.Когда те, кого позвал Кир, явились к нему с косами в руках, он приказал им выкосить за один день огромный луг, совсем заросший бурьяном и терновником. Персы недоумевали, однако тотчас принялись за работу. Они верили, что Кир назначен Астиагом управлять ими, а при имени Астиага каждого пробирала дрожь. Они радовались, что военачальником назначен именно Кир – молодой перс, умный, рассудительный, смелый... Они только не могли понять, что придумал Кир и зачем заставил делать эту трудную рабскую работу.
К закату солнца луг был скошен. Он лежал чистый, росный, только косматые кучи бурьяна чернели на нем.
К концу работы Кир явился на луг.
– Я вижу, вы сделали то, что я велел. И сделали хорошо, хотя, как видно, вам пришлось как следует потрудиться. Теперь я прошу вас всех явиться сюда завтра, но предварительно хорошо омывшись.
Все так же недоумевая, персы разошлись по домам.
Ночью Кир приказал согнать в одно место отцовские стада – коз, овец, быков. Всю ночь шли приготовления к пиру: резали скот, жарили мясо, запасали вино.
Камбиз ни во что не вмешивался. Он подозревал, что Кир затевает опасное дело, но понимал, что удержать и помешать ему он уже не сможет. Со страхом и радостной надеждой он следил за его распоряжениями и не мешал Киру. Да и как помешать, если сам Астиаг назначил его военачальником!
Утром персы явились снова в ожидании: что же Кир заставит делать сегодня? Кир встретил их любезной улыбкой и пригласил расположиться на лугу. Слуги поспешно стали разносить мясо и вино, а Кир ходил среди гостей, угощал, приветствуя их, как самых лучших друзей и родственников. И по всему лугу зашумело веселье.
Пир окончился только к вечеру. Но прежде чем гости разошлись, Кир обратился к ним:
– Что вы предпочитаете, персы: вчерашнее или сегодняшнее? Персы с улыбкой переглядывались.
– Между этими двумя днями большая разница! – отвечали они.
– Вчерашний день – одни лишь тягости, а сегодня – только удовольствия!
Кир тотчас подхватил эти слова.
– Таково ваше положение, персы, – сказал он. – Если вы последуете за мною, то будете пользоваться этими и многими другими благами, будете свободны от работ, которые дают только рабам. Если же не захотите, то будете обременены так, как были вчера. Поэтому идите за мною и будьте свободными. Я чувствую, что божеским определением назначен я выполнить это дело. А вас я считаю ничем не ниже мидян и к войне не менее их способными. Поэтому отлагайтесь от Астиага немедленно.
Слова эти были неожиданны и потрясающи. Восторженный гул долго стоял над лугом, где догорали пиршественные костры. Персы давно были готовы вступить в бой за свою свободу, но у них не было вождя.
Теперь вождь явился.
ПЕРВЫЙ БОЙ ПОЛКОВОДЦА КИРА
Так как у царя Астиага по всей стране бродили "подглядыватели и подслушиватели", то он очень скоро узнал, что происходит в Персии.Астиаг был вне себя.
– Что он там делает! – кричал Астиаг, Что он задумал? Я знал, я чувствовал. Боги не обманывали меня, они меня предупреждали!
Астиаг приказал немедленно послать вестника в Персию. Пусть Кир сейчас же явится ко мне!
Молодой Кир встретил вестника очень спокойно. Он только что сошел с коня, вернувшись из дальней поездки: он ездил вербовать войска.
Кир стоял в простой кожаной одежде, в грубом плаще из толстой шерсти, который так хорошо защищает в непогоду. Кир в то время еще не знал роскоши и не стремился к ней. Только ножны его короткого, широкого меча, висевшего по персидскому обычаю у него на правом боку, сверкали золотом и дорогими камнями.
Кир выслушал приказание царя Астиага. Явиться в Экбатан, во дворец с семью зубчатыми стенами, и там умереть мучительной смертью! Разве не знает он своего деда?
В черных глазах Кира засветилась насмешка, похожая на угрозу.
– Передай царю Астиагу: Кир приедет к нему, и даже раньше, чем царь того желает. С трепетом принес вестник царю эти дерзкие слова. И Астиаг тотчас приказал мидянам готовиться к войне. Мидия встревожилась, зашумела.
– Ты не приедешь! – повторял Астиаг, грозя Киру. – Тебя привезут ко мне!
Он еще не знал, как накажет Кира. Но что наказание будет страшным, это он знал. Со всех сторон Мидии шли в Экбатан отряды, вооруженные мечами, стрелами и копьями. Готовили обозы с продовольствием. Сгоняли скот, который на войне должен следовать за войском.
Чтобы подготовиться к походу, понадобилось немало времени. Целый год прошел в этих сборах и приготовлениях. Астиаг хотел хорошенько снарядить свои войска, чтобы сразу усмирить восставшую Персию.
Но и через год Астиаг не тронулся с места. Ему захотелось отдохнуть перед войной. Астиаг не спешил, он был уверен в победе. Такое ли грозное государство Персия, чтобы Астиагу беспокоиться? Да и персы еще могут одуматься и прийти с повинной. Нельзя же всерьез принимать такого полководца, как этот мальчишка Кир.
Однако время шло, а персы по-прежнему отвергали власть Астиага. Надо начинать войну. Мидийские войска готовы. Но кого же назначить полководцем?
И тут боги помрачили рассудок царя: он назначил своим главным военачальником Гарпага. Астиаг забыл, что он сделал этому человеку. Гарпаг, выслушав приказ, опустил ресницы, чтобы царь не увидел, какой жестокой радостью загорелись его глаза.
Гарпаг не стал медлить, он тут же повел войска на персидскую границу.
Царь, глядя из-за золотых зубцов своей крепости, как сверкают под солнцем копья уходящих солдат, сжимал бескровные губы с затаенным торжеством. Скоро эти войска вернутся обратно: Гарпаг – опытный воин и полководец, ему ничего не стоит усмирить Персию. Войска вернутся, а вместе с ними придет в Экбатан Кир. Вот тогда Астиаг поговорит с ним!
Каждый день Астиаг ждал вестей о победе мидян. Но вести пришли странные, ошеломляющие. Мидийские войска не стали сражаться с персами! В бой бросилась только небольшая их часть, не знавшая о сговоре Кира и Гарпага. А остальные или открыто вслед за Гарпагом перешли на сторону персов, или просто бежали, не желая сражаться.
Лишь только Астиаг услышал о таком позоре, он грозно воскликнул: – Несдобровать же Киру! И тотчас велел позвать магов.
– С кем из богов совещались вы, когда велели мне отослать Кира в Персию? Что видели вы, предсказывая мне мою судьбу?
Маги молчали, дрожа от ужаса. Они уже знали, что их ждет смерть. – Если вы могли предвидеть, что так случится со мной, то предвидели ли, что случится с вами?
– Без тебя мы погибли бы, царь, – отважился возразить один из магов. – Твой сон предсказывал...
– Я знаю, что предсказывал мой сон, – прервал Астиаг, – мой сон предсказывал, что вы будете висеть на кресте!
Маги с воплями упали перед Астиагом. Они умоляли помиловать их и не казнить такой страшной смертью. Но Астиаг позвал охрану и приказал немедленно распять магов.
Стража схватила магов. И вскоре они уже висели на деревянных крестах, руки и ноги их были прибиты гвоздями к перекладинам, и стоны их разносились далеко вокруг. Люди слышали их, но каждый спешил прочь.
– Да минует нас гнев Астиага! Астиаг не оставался в бездействии. Проклиная Гарпага, проклиная себя за то, что доверился изменнику, он поспешно вооружал всех, кто еще мог носить оружие. И, кипя негодованием, не в силах спать по ночам, забыв о еде и отдыхе, Астиаг сам повел свое войско в поход против персов.
Три года длилась эта война. Напрасно стремился Астиаг разбить Кира и снова привести в подчинение Персию – он проигрывал сражение за сражением. Но он не успокаивался, он продолжал наступать, собрав в свои отряды даже мальчиков и стариков. Он все еще надеялся победить.
Наконец, к концу третьего года войны, Астиаг был разбит. В этом последнем сражении все его войско легло на поле боя на персидской Земле. А сам Астиаг был взят в плен.
– Как ты поторопился, Астиаг, – сказал ему Кир. – Мог бы дождаться, когда я сам приду к тебе!
Астиаг в плену. Астиаг в темнице, в цепях. Астиаг в руках Кира.
"Сбылось предсказание богов! – думал Астиаг в тоске. – Они меня предупреждали, что так будет".
Но эти маги! Если бы можно было, он распял бы их и во второй раз. И в третий! И что теперь решит Кир? Что он сделает с Астиагом? А Мандана, его дочь, разве она не заступится за своего отца? Ведь он в конце концов не убил ее сына!
В то время, как пленный царь сидел и раздумывал о своей грядущей судьбе, к нему в темницу вошел Гарпаг.
В богатой кольчуге и плаще, с дорогим кинжалом у пояса, высокий, словно распрямившийся, он стоял и смотрел на Астиага. Он смотрел на него сверху вниз с высоты своего роста, и видно было, как он наслаждается этим зрелищем. Сейчас он мог как угодно оскорбить и унизить своего злейшего врага – Гарпаг так долго ждал этой минуты, и он её дождался!
– Что такое рабство вместо царской власти, – сказал он наконец с горькой насмешкой, – по сравнению с тем пиром, на котором ты так знатно угостил меня?!
Астиаг вскинул на него острые, злые глаза. В них блеснула догадка.
– Уж не причастен ли ты к делу Кира? Гарпаг усмехнулся:
– Не причастен ли! Да я сам все это обдумал. Я сам написал Киру и научил его, как надо поступить. Не причастен ли! Дело Кира – это мое дело!
Астиаг вскочил, громыхая пенью.
– Ты глупейший и бессовестнейший человек! – закричал он. – Глупейший потому, что мог бы сам быть царем, а ты сделал царем другого человека. И бессовестнейший – ты из-за пира, который тебе не понравился...
– Из-за пира! – с негодованием и слезами в голосе прервал его Гарпаг. – Из-за пира, который мне не понравился!
– Из-за пира, который тебе не понравился! – не слыша его, кричал Астиаг. – Ты из-за этого пира обратил в рабство мидян. Если уж тебе непременно нужно было другого царя вместо меня, почему же ты не сделал царем мидянина, а отдал царскую власть персу? Теперь ни в чем не повинные мидяне из господ стали рабами! А персы, бывшие рабы, стали господами их!
– Не ищи, на кого свалить вину за это, – сказал Гарпаг с презрением, – во всем, что случилось, виноват только ты сам, твоя свирепость. Мидяне не будут более несчастными под властью персов, чем были под властью безумного, бесчеловечного царя, который сам терзал свой народ!
И, более не слушая Астиага, Гарпаг вышел из темницы.
* * *
Так кончилось царство Астиага, продолжавшееся тридцать пять лет. И так началось царство персидского царя Кира.
"Астиагу Кир не причинил никакого вреда и держал его при себе до смерти", – этими словами заканчивает Геродот свое повествование о том, как молодой Кир победил Астиага и стал царем.
* * *
Кир любил персидские города Персеполь и Пасаргады. В этих городах, как наиболее укрепленных, хранились его сокровища, его государственная казна. Там же находились гробницы его персидских предков.
Но, став царем. Кир увидел, что эти города, да и вся Персия, лежат на окраине его большого государства. И что гораздо удобнее для его замыслов основать царскую резиденцию в Сузах, или в Сусах, как тогда говорили. Область Сусида находилась в глубине страны, ближе к Вавилонии, у моря, и побережье ее тянулось почти до самого устья Тигра.
Кир украсил и укрепил Сусы. Он возвел крепкие городские стены из обожженного кирпича и асфальта. Построил там дворец, который был роскошнее всех дворцов Персии и Мидии.
Однако жить там он мог только зимой. Сусида была очень плодородная страна. Река Хоасп, на которой стояли Сусы, была свежая и чистая. Но высокие горы на севере Сусиды перехватывали холодные, северные ветры, и они проходили поверху, не опускаясь в Сусы. И поэтому в летние месяцы в городе стояла такая жара, что даже ящерицы и змеи не успевали переползти улицу: сгорали посреди дороги, – а рассыпанные на открытом месте ячменные зерна начинали прыгать, как в сушильных печах. Из-за жары жителям приходилось покрывать крыши толстым слоем земли, чтобы укрыться от солнца.
Кир, выросший в холодной гористой Мидии, не выносил этой жары и на лето переезжал в Персеполь, в Пасаргады. А чаще всего – в страну своего детства, в город Экбатан, где по-прежнему за семью стенами стоял царский дворец.