С. Георгиевская. Бабушкино море (часть V)
"Сам виноградник"
– Мама! – говорит Ляля и просыпается.
Окно в её комнату широко распахнуто. Со двора, кружась, залетают в окошко мухи и вьются в тёплой жёлтой пыли.
По комнате с кухонным полотенцем в руках, то подпрыгивая, то приседая, скачет тётя Сватья. Она громко стучит об пол каблуками и размахивает полотенцем. Мухи, которых она подгоняет полотенцем, перепугавшись, садятся на потолок.
– Ишь ты!– удивляется тётя Сватья.
Подбежав к окошку, она роняет на табуретку кухонное полотенце и, перегнувшись через подоконник, смотрит в сад.
– К дождю, – говорит она.– Не иначе, к дождю...
А рой мух, которых больше не отгоняют, залетает из сада в комнату и, тихо жужжа, кружится над наклонённою головою тёти Сватьи.
– А мамочка улетела, мой ладненький, – говорит Сватья, смотрит в синее небо и машет руками, как крыльями.– Как встала утром, в шестом часу, так сразу и улетела. Оказия им вышла. Нежданно-негаданно машиной до самого самолёта...
Ляля сразу садится на кровати. Она ещё не совсем поняла, что случилось.
– Оказия? – испуганно спрашивает она.
– Оказия, оказия... – успокоительно кивает головой тётя Сватья.– Инструктор из рай-треста приезжал на легковой. Сам вызвался подвезти. Ещё бы, такая интеллигентная дамочка, капитанская жена!.. Как не сделать уважения! Уж она стояла, стояла, мамочка, над кроваткой над твоей, смотрела, смотрела, а будить не решилась. Пожалела, махнула ручкой, да и пошла. И бабка твоя до станции с ней поехала. Охота, конечно, как следует невестку проводить... Кто знает, скоро ли доведётся свидеться... Ишь! Гляди, так и вьются, так и летают!.. – тётя Сватья подпрыгивает и с размаху ударяет полотенцем по стене. – Всю ночь, поверишь ли, деточка, пироги пекла... Еле-еле упаковали в два ящика: от весенней камбалы остались, – такие два славные ящика! – тётя Сватья опять замахивается полотенцем. – Мать и взять не хотела. "Куда? – говорит. – Ведь мне, – говорит, – самолётом до Сочи от Краснодара всего часа три лёту..." Не хотела, да бабка обидится. Как не взять?!
Тётя Сватья в последний раз, что есть мочи, хлопает полотенцем и закрывает окошко.
Ляля смотрит на тётю Сватью, на её усталое, раскрасневшееся лицо...
– То есть как это так уехала? – говорит она шёпотом. – Очень странно. Из-за какой-то оказии даже не попрощалась!..
Ляля молча спускает ноги с кровати, шевелит ладошками и губами. Из всех щелей, из всех закоулков комнаты, из чужого комода, из угла, где стоит чужой самовар, ползёт на неё тоска.
"...Уехала? Как же так? – Ляля не может вздохнуть. – Уехала и слова не сказала..." Чтобы не заплакать, она поджимает сухие, отчего-то горькие губы.
– Ой, аккурат бабуся! – восхищается тётя Сватья. – Копия, самый портрет! Будто снимали картину.
Ляля встаёт и медленно надевает платье.
Она умывается под рукомойником, не замечая, выпивает кружку сливок, съедает пирог... Грустно смахнув со щёк крошки, а заодно и слезу, она принимается искать шапочку и пелеринку. Их нигде нет.
– Тётя Сватья, – говорит наконец Ляля, – где моя шапочка и пелеринка?..
– А бабуся в рундучок велела припрятать, – отвечает тётя Сватья. – Еле-еле дождалась, чтобы мамочка укатила. "Материи, – говорит, – на рукава ребёнку пожалели..." Бабка тебе хороший полупальтик и шапку справит. Лучше прежнего. Она у тебя не жадная.
Опустив голову, Ляля выходит в сад.
"...Уехала на оказии", – думает она, и от этого странного, незнакомого слова ей становится так грустно, грустно, что слёзы комом подступают к горлу.
– Скоро ли доведётся свидеться? – шепчет Ляля слова Сватьи. – Да!.. А сама обещала пробыть со мной целое утро... И на станцию взять обещала... Обманула. И даже в глаза мне не поглядела... Испугалась, взяла и тихонько надолго кинула!
Так думает Ляля. А где-то далеко неутомимо шумит и гудит что-то очень сильное. Всё бьётся да бьётся, как у человека сердце.
Это море...
"Я одна. Подкинули..." – Ляля оглядывается и ложится на землю за будкой Тузика. Она плачет.
...От земли и трав пахнет нежным, чем-то совсем незнакомым, чем-то, на что проливались большие дожди, что сушилось на солнце и обдувалось солёным и вечно куда-то бегущим ветром.
Из будки выходит Тузик. Идёт, гремя своей длинной цепью. Он виляет хвостом и деликатно обнюхивает Лялину ногу.
Ляля, всхлипывая, обнимает Тузика.
Тузик рад. Он ложится брюхом на землю, вытягивает вперёд лохматую морду и закрывает глаза.
– Нас теперь двое, Тузик... Подкинули! – плачет Ляля.
И вдруг из-за бабушкиного сарая, словно два игрушечных дятла из деревянной коробочки, выскакивают белокурые головы.
– Гей! – шепчет Люда. – Слышь?..
– Всё слышь! – отвечает Ляля сквозь слёзы.
– Так там телега с бухгалтером едет на виноградник...– громким шёпотом говорит Люда. – Дозрел! Слыхала?..
– Всё слыхала! – шёпотом говорит Ляля.
– За телегой по следу пойдём, – говорит Света.
– По следу!.. – шёпотом повторяет Ляля.
Люда и Света выскакивают из-за бабушкиного сарая, но перед тем, как выскочить, они зачем-то оглядываются. Потом ложатся в траву и ползут к забору. Оглянувшись в последний раз, Люда и Света медленно проползают в щёлку забора.
Вся сжавшись, Ляля проползает сквозь щёлку следом за Светой и Людой.
Взявшись за руки, Люда, Света и Ляля бегут по широкой пыльной дороге. Под их ногами клубится пыль.
– Ой-я-я! – кричит Света.
– Ой-я-я! – отвечает Люда.
– Ой-я-я! – повторяет Ляля.– Ой-я-я!
...Широкий и длинный ветер бежит рядом с ними по дороге бабушкиной станицы. Он свистит им в уши. Вот тронул дерево в чьём-то чужом саду. Вот раздул потихоньку Лялино платьице.
Он с обеих сторон дороги. Он всюду. Вот клубится пылью под их ногами. Вот тянется впереди протяжным и узким облачком.
Длинный ветер! Широкий! Ползучий! Летучий! Он кружится впереди...
Неправда. Это вовсе не ветер. Это кружатся колёса телеги.
Телега трясётся по пыльной дороге.
– Скорей! – кричит Люда.
– Скорей! – повторяет Света.
– Ой-я, скорей! – говорит Ляля.
– Ой-я, скорей! – говорит ветер и, что есть духу, свистит у Ляли в ушах.
Догнав телегу, Люда, Света и Ляля берутся за руки и бегут за телегой, не отрывая глаз от сё вращающихся колёс. Бегут, что есть духу. Трусцой.
Телега сворачивает. Человек, который сидит на телеге, лениво оглядывается.
Оглянувшись, он замечает Люду, Свету и Лялю.
Их лица и ноги покрыты пылью. Крепко вцепившись друг в дружку, они тащатся по дороге, как запряжённая тройка. Они запыхались.
– Ей, так чего ж?.. – усмехнувшись, вдруг говорит человек на телеге. – Не по пути ли делом? Должно, поспешаете на виноградник?.. Садитесь. Может, и подвезу. Доедете до самого виноградника.
Услыхав это, девочки останавливаются, опускают головы и, переглянувшись, толкают друг друга.
Конюх осаживает и говорит:
– Пошевеливайся, пошевеливайся, детвора!
Люда и Света наступают на колесо и быстро переваливаются в телегу. Лялю они втаскивают за руки.
Телега трогается. В ухе у конюха поблескивает серьга.
– Митрич! – обрадовавшись, узнаёт Ляля.
Телега едет вперёд по мягкой, пыльной дороге и подпрыгивает на камешках. Услышав грохот, выбегают из хат ребята. Они долго глядят на телегу, на Свету, на Люду и Лялю и, задумавшись, прикладывают ко лбу козырьком ладошки.
Телега едет вперёд. Вслед за нею тянется узкое пыльное облако.
Она едет мимо белых домов и мимо колодцев. Она объезжает серое здание клуба с большими колоннами. На стенке клуба висит плакат: "Боевик! "Воздушный извозчик".
– А как вернёмся, так сходим в кино-о, – тяжело дыша, говорит Света и помахивает запылившимися ногами, свисающими с телеги.
– Это у вас красивый дом! – запыхавшись, говорит Ляля и застенчиво смотрит на Люду.
– Говоришь! Только разве же это дом? Это ж Дом культуры! – отвечает Света.
А телега уж проехала клуб. Она едет теперь мимо маленького зелёного дома с квадратной вывеской: "Банк". Она едет мимо большого сада, мимо базара, мимо железнодорожных бань, мимо белого дома с надписью: "Школа юнг".
Под крышей школы словно повис резной треугольник из камня, словно повисли на стенах узенькие балкончики, перевитые плющом.
"Ух, и большая, ух, и красивая бабушкина станица! – думает Ляля. – Как город! Даже ещё красивей, чем город".
В городе есть только большие дома, а нет такого большого ветра и зелени. У бабушки зелень так и ползёт из каждого пятачка земли. У бабушки зелень под каждым забором.
Вон колышутся жёлтенькие травинки под чьим-то чужим окошком. Вон летит по ветру прогорклый дымок.
– Отчего там дым?.. Там пожар?.. – шёпотом говорит Ляля.
– Не пожар: рыбозавод, – коротко отвечает Люда. – Неужто не слышишь копчёности?..
Завод большой. Его двери распахнуты. Из двери тянет запахом рыбы и соли.
У порога завода, наклонившись над бочкой, стоит какая-то женщина в белом фартуке. Рукава у неё закатаны. Блещут на солнце от соли и рыбьей чешуи её большие, сильные руки.
А вот подальше, как грядки, тянутся маленькие канавки. На дне канавок остаток усохшей воды.
– Гляди!.. Рыбоводная станция, – толкая Лялю, говорит Света. – Видишь ямки? Туда рыбу из моря заводят. Малька...
– А отчего же рыбы там нет? – осторожно поглядывая на Люду, говорит Ляля.
– А потому, что рыбу запускают в прудок с весны,– усмехнувшись, вдруг говорит человек на телеге. – А когда подрастёт, так ей, стало быть, тесно в стоячей воде. Обратно тикает в море метать икру... Лето, – значит, подрос малёк, в море ушёл.
Красивый дом у бабушкиного малька. Над высохшими от солнца прудами стоят большие деревья – ивы с гнущимися до земли длиннющими ветками. Над крышей дома по ветру кружится флюгер.
...Всё гуще, всё шире стелется по ветру жёлтый дымок. Что-то словно трубит и бьётся в дыму. Ляле кажется, что это стучит земля.
Телега медленно объезжает верфь.
Весь в лесах стоит обнесённый высоким забором вытащенный из воды пароход.
Ляля сидит на телеге и смотрит на море.
За телегой бегут собаки. Подвывая, они принюхиваются к её пыльному следу. Пахнет дёгтем. Им скучно. Знакомый запах. Позёвывая, собаки нехотя возвращаются по домам.
Теперь с двух сторон телеги – поля. Они жёлтые. Это цветут подсолнухи.
Потом поля становятся очень похожи на большую зелёную щётку, они покрываются жёсткой щетиной. Это торчат из чёрной земли жёлто-зелёные стебли дозревающей кукурузы.
– Ты гляди, – говорит человек, который сидит в телеге, конюху Митричу. – Гляди, что значит природа! В прошлом году, как было дождей побольше, так на одном стебле в среднем по пять кочанчиков уродилось. А в этом году, как больше засухи, так в среднем, скажем, на стебле по три кочанчика вызревает. Но гляди: кочаны-то какие!.. В одном кочане будет, скажем, по два кочана...
– Ничего себе кукуруза...– нехотя отвечает Митрич.
А человеку хочется поговорить.
– Ты откудова будешь, девочка? – спрашивает он у Ляли. – Что-то я тебя не припомню.
– С под Ленинграда, Сущёвой внука, – запыхавшись, отвечает Света.
Ей всё ещё кажется, что он может раздумать. Скажет: "Осаживай, конюх! Чего сидишь, детвора? Хватит! Тикайте обратно..."
– Так, так... Сущёва, значит? Константина, что ли, дочка?
– Константиновна, – отвечает Ляля.
– Да что ж ты мне сразу-то не сказала? Эх ты, Константиновна! – говорит человек и вдруг улыбается. – С наших мест паренёк. В капитаны, конечно, вышел. А вместе играли. Кубанец, да...
Он опять задумывается. Тут Света совсем успокаивается. Она вытягивает затёкшие ноги и удобно ложится в телеге.
А телега то вздрагивает на ухабах, то мягко катится по пыльной дороге. Она едет к самому винограднику. Едет мимо железнодорожной станции и платформы с низкой дощатой крышей. Едет мимо узкой будочки привокзального сторожа, мимо кустов и кустиков, мимо стоящих шпалеркой у самой дороги маслин. Она едет мимо цветочных полей и одинокого камышового дома, похожего на будочку. Тут живёт старичок – полевой сторож. Вот он и сам стоит у заросшей цветами канавки и глядит на них из-под полей своей островерхой лохматой шляпы.
Поля шляпы повисают точь-в-точь так же, как и крыша его домика.
Вот на краю дороги серый колодец.
...И вдруг Ляля видит, что рядом с колодцем лежит пустырь. Над чёрной землёй торчит чёрный остов большого дома. Как чёрные руки, висят под крышей облупившиеся шершавые балки. Робко чернеет дом средь зелёных полей и словно не радуется теплу.
– Отчего этот дом сгорел? – говорит Ляля.
– Как отчего? Твоя бабка пожгла! – отвечает Люда, жуя травинку, и одобрительно смотрит на обгорелый дом. – Твоя бабка – ого!..
"Но это же очень плохо – поджигать дома", – хочет сказать Ляля и не решается. Она понимает по Людиному "ого!", что здесь поджигать дома считается отчего-то очень хорошим.
Издалека виднеется жёлтая камышовая крыша. Какая-то ползучая зелень обвила её до самых труб. Митрич правит прямо в ту сторону и вдруг круто осаживает лошадей. Телега, дёрнувшись, останавливается.
– Приехали, – говорит Митрич. – Вылезайте!
Как томно ногам после долгой езды! Что-то тягучее, колкое, щекоча, бежит от пяток к затылку. В ушах гудит. Всё хочется ехать, ехать и ехать.
– Приехал! – кричат из дома с большой камышовой крышей. – Бухгалтер приехал!
Из дома сейчас же выходит какой-то старик. Он одет в синий китель, как Лялин папа, и чёрные узкие брюки. На руке у него колечко.
– Эх, Лукич, Лукич! – укоризненно говорит бухгалтер и причмокивает губами. – Эх!.. Срываешь, старик, доставку. Почему не поставил в "Рыбкооп" виноград?..
– Вспомнили-таки наконец! – хитро отвечает старик. – А я жду, чи вспомнят чи нет...
Бухгалтер, сердито хмурясь, входит в избу. За ним семенит старичок.
Девочки остаются одни, посреди дороги.
Выскакивает из лужи гусь и отряхивается. Пробегает мимо гусыня с жёлтыми гусенятами. Потом бегут два маленьких жеребёночка. От полей пахнет сладким: то ли дождём, то ли пылью, то ли скошенным сеном.
– На виноградник что-то охота,– говорит Света.
И, будто это подслушав, выходит из дома старичок и за ним бухгалтер.
– Пошли, детвора, – говорит старичок.– Поглядите-ка виноградник. Не бывали ещё на самом на винограднике?
– Не бывали,– говорит Света.
Все идут от дома гуськом по узкой тропинке. Проходят большое поле, усаженное арбузами. Проходят другое поле, с недозрелыми помидорами.
Лялю хватают за платье жёлтые маленькие колючки.
Высоко над полем на вбитых в землю шестах висит, как будто под самым небом, какая-то будочка. Это сторожка.
Свесив ноги, сидит в сторожке мальчишка в красноармейской шапке.
– Сторожев сын! – говорит Света. – Живёт на самом на винограднике.
И она вздыхает.
Так вот он, сам виноградник!..
Справа и слева тянутся коридоры и коридорчики с расчищенными дорожками. Стены в тех коридорах – кусты, подхваченные хорошо натянутой проволокой. По дорожкам ходят босые девушки с садовыми ножницами. Они стригут виноград и складывают его в большие корзины.
На весах стоит виноградарь и смотрит туда и сюда.
Один глаз у него побольше другого, и лицо от этого у виноградаря очень хитрое.
– Дивчата, – говорит виноградарь, – угощайте гостей!
– А хай берут! – говорят девушки.
Они сразу приносят откуда-то огромную деревянную чашку, такую, в которой дома стирают бельё. В чашке горой лежит виноград.
– Нажимай, детвора! – говорит бухгалтер и отворачивается.
Жарко... Присев вокруг чашки, в рое мошек и мух, толкая друг друга, девочки отрывают от виноградных гроздей большие холодные ягоды. Ягоды словно покрыты испариной.
Далеко за виноградником слышится гул, протяжный, долгий и тонкий звон.
Это лето гудит вокруг. Гудит тишина. Земля, подсолнухи, рельсы, птицы и мошки...
Словно стеклянные, глядят на Лялю из зелёных кустов желтоватые ягоды винограда. На них мельчайшие капельки, будто ягоды запотели от чьего-то дыхания.
Ляля встаёт, осторожно идёт по жёлтой дорожке, садится на корточки у куста и указательным пальцем трогает виноград.
– Эту, что ли хочешь? – говорит какая-то девушка, наклонившись над Лялей. – Вот эту тебе интересно?
Девушка взмахивает над кистью садовыми ножницами. Из куста вываливается тяжёлая кисть.
– Чего глядишь? – говорит девушка.– Видишь, что режу, – значит, держи...
Ляля оглядывается и смотрит на девушку. Тут она замечает, что лицо у девушки отчего-то вымазано извёсткой, как будто она клоун.
– Ты чего смотришь? – смеётся девушка.
И видно из-под извёстки, что лицо у неё краснощёкое, а зубы белей извёстки.
– Тебя, что ли, тоже помазать мазилкой, чтоб солнце не напекало?.. Ой, кукла!..
Девушка смотрит на Лялю, на её тощие ноги, торчащие из-под короткого платья, смотрит на Лялины узкие туфельки.
– Ой, кукла!.. – говорит девушка, кладёт в карман садовые ножницы и берёт Лялю на руки.
– Может, хочешь кавунчика или огурчика? - говорит она.
– Спасибо, я не хочу, – говорит Ляля.
– Ой, куклу, куклу несу! – говорит девушка, измазанная извёсткой, и громко смеётся. – Ой, кукла, глядите!
Девушки со всего виноградника обступают Лялю.
– Ты чья дочка? – говорят они.
– Она Сущёва, Сущёва дочка! – кричит Света.– Варвары Степановны, бригадирши, внука...
Девушки переглядываются.
– О, сущёвская! – говорит одна.
А Ляля сидит наверху, на руках девушки, вымазанной извёсткой, и смотрит. Сверху ей виден весь виноградник, со всеми его коридорами и коридорчиками. Ей видны кусты молодого сада, примыкающего к винограднику. Ей видны огромные жернова с деревянной ручкой. Какая-то женщина крутит ручку. Вместе с ручкой крутятся жернова. В ведро вытекает сок винограда, а рядом стоит деревянная бочка в обручах.
"Как тут хорошо!.. – словно прислушиваясь к чему-то, думает Ляля. – Какая бочка большая, как пахнет славно, какие красивые, зубчатые листочки!.."
По винограднику ходит бухгалтер. За ним семенит старичок и бредёт виноградарь. Он глядит на свой виноградник и отчего-то хитро улыбается.
"Хорошо бы гут жить, – вон как тот мальчик в сторожке! – думает Ляля. - Ходила бы я по коридорчикам, подстригала бы виноград..."
Небо красное. Солнце проводит чуть видимую светящуюся полоску далеко, за широко раскинувшимися полями.
Чаще становятся тени. И вдруг зажигается в ярком свету виноградная кисть. Свет бежит сквозь каждую её ягоду. Ягоды светятся, как малюсенькие фонарики с зажёгшимися изнутри свечами.
Потом они гаснут. Красное небо словно заливает последней красной краской куст на дорожке.
– Пора! – говорит бухгалтер.
И все возвращаются к дому, где живёт хозяин – Лукич.
– Заночевали бы лучше, чем в темень гонять,– говорит, останавливаясь у дома, Лукич.
– Ну, ну! – отвечает бухгалтер. – Какая такая темень? Светлый день на дворе.
Он садится в телегу. Девочки тоже садятся.
– Да ты ж того, хоть сколько-нибудь! – кричит Лукич. – Чуть было не позабыл!
Он вбегает в дом и выносит оттуда корзинку, прикрытую сверху большими листьями.
– На вот, бабке своей отдашь, – говорит он Ляле, – пусть поглядит, какой урожай. Скажешь, гостинец от кума, от Лукича.
– Спасибо, дядя, – отвечает Ляля и осторожно берёг корзинку из больших загорелых рук.
– Эх ты! – говорит Люда шёпотом. – А ещё городская!.. Какой он тебе дядя? Он же вам чужой, – значит, дяденька!
Ляля ничего не отвечает и, осторожно приподняв большие листья лопуха, заглядывает в корзинку. Под пушистыми листьями нежно светятся прозрачные ягоды винограда.
Телега трогается.
Медленно, словно нехотя, катится она по освещённой последним солнцем красной дороге. Далеко, далеко по широким полям бегут другие, незаряженные лошади. На передней сидит мальчишка с большой хворостиной.
Солнце скатывается всё ниже. Теперь только узкий кусочек солнца торчит над краями поля.
Нежно гикая, догоняет маму-лошадь маленький жеребёночек. Он заблудился. Жеребёнок кричит: "И-и!" – и скачет по мягкой траве на нетвёрдых и тонких ножках.
– И-и! – задравши узкую морду кверху, кричит жеребёнок.
– И-и! – отвечает лошадь.
Темнеет. Темнеет. Совсем темно.
– Дядь, а дядь, – спрашивает у бухгалтера Света, – а это правда, что в поле волчица живёт?
– Чего? – говорит бухгалтер и вздрагивает: он задумался.
– Волчица? – спрашивает бухгалтер. – Да, безусловно. В поле живёт волчица. А ты как думала?
Посреди поля машет длинными рваными рукавами большое пугало. На него надета шапка зюйдвестка.
Зажигаются в небе звёзды. Темны поля. Не видно подсолнухов и кукурузы, перехитрившей дождик. Горят своим тусклым светом в тёмной граве светляки...
Телега едет по тёмной, широкой, длинной дороге...
Девочкам холодно. В поле темно.
Долго едет телега. Девочки дремлют, прижавшись друг к другу. Дремлют бухгалтер и конюх Митрич.
...Вот крайние хатки бабушкиной станицы. Она светит из темноты целой цепью неровных огней. Белеют первые хатки. Сквозь марлевые занавески в окошках виден жёлтый свет электричества.
– Вон твой дом, гляди! – говорит Света.
И Ляля видит раскрытые ставни бабушкиного дома. Кто-то ходит по комнате. На занавеске мелькает тёмное. Это тётя Сватья. Калитка заперта на задвижку.
Услышав стук, выбегает из будки Тузик и, печально склонив набок мохнатую морду, длинно и жалостно лает.
– Остановитесь, пожалуйста, дяденька! – говорил Ляля. – Вот бабушкин дом.
– Осаживай! – говорит бухгалтер.
– Спокойной ночи, – говорит Ляля, забирая с телеги бабушкину корзинку. – Спасибо, дяденька!
– Ишь ты, стало быть, хорош виноград? – усмехается Митрич.
Он причмокивает губами и едет дальше.
– Бабушка-а-а, ба, вот тебе от кума, от Лукича! – кричит Ляля ещё на улице и открывает бабушкину калитку.
Она протягивает корзинку к светящимся окнам бабушкиного дома. Она машет руками. Она захлёбывается от радости.
– Ой, правда, бабушка, правда!.. Я не просила, это он сам... Он сам догадался! – кричит на крылечке Ляля, размахивая корзинкой и открывая дверь.
Навстречу ей выходят Сватья и бабушка.
– Нашлась! – говорит Сватья. – Голубчики-светы!..
– Нашлась! – говорит бабушка. – Погоди у меня ужотко! – и берёт Лялю за руку.
– Погоди, погоди, погоди!.. – шепчет бабушка, и рука у неё дрожит.
Они входят в комнату, и бабушка словно падает на табуретку. Она, не мигая, глядит на Лялю и не выпускает Лялину руку из своей жёсткой руки.
– Где была? Не таись! Всё равно дознаюсь!.. – говорит бабушка и наклоняется к Лялиному лицу.
У Ляли от света щемит в глазах. Она мигает.
– Где была? Говори!.. – шепчет бабушка и стучит по столу своим тёмным пальцем.
– На винограднике, – шёпотом говорит Ляля и ставит на пол корзинку Лукича.
– А то в уме не держала, – откинувшись назад, говорит бабушка, – что старая бабка ума решится, по станице бегавши? То в уме не держала, что мать мне тебя доверила?..
Говори, отвечай! Ты ребёнок, кажись, не малый, грамоте обученный. Даже слишком самостоятельный. Где ж твой разум?.. Набалована у отца, у матери... Так я тебе не отец, не мать. Управу найду!..
Бабушка вытягивает вперёд худую тёмную руку. Ляля смотрит туда, куда показывает бабушка, и видит, что на стене, рядом с начищенным самоваром, висит ремень.
– Отца твоего учила, – говорит бабушка, – и тебя, коток, не задумавшись.
Ляля молчит. Она вырывает из бабушкиной руки свою руку.
Это бабушка, папина мама, учила Лялиного папу вот этим старым длинным ремнём? Её папу, в кителе с золотыми погонами?.. Да как же так?!.
Ляля сжимает руки и прижимает к глазам оба кулака. Она плачет...
Бабушка долго молчит. У двери вздыхает Сватья.
– Ну, ну! – наконец говорит бабушка. – Ну, будет, будет! Ты накормлена?
Ляля плачет.
– Ну, ну! – говорит бабушка. – И сказать нельзя. Ты что же это задумала? Хочешь над бабкой командовать? Нет, такого, милок, не будет! Я себя до такого не допущу!
Ляля плачет.
– Ну, ладно, ну, не плачь, не надо! Стели, Анюта, – говорит бабушка.
Бабушка ходит по комнате. Шаги у нее какие-то шаркающие, виноватые.
– Мама письмо тебе передала, – не глядя на Лялю, дрогнувшим голосом говорит бабушка. – На, читай!
Ляля берёт письмо руками, мокрыми и солёными от пролитых слез.
Она читает и плачет. Она стоит под лампой и держит мамино письмецо, исписанное большими печатными буквами. Буквы двоятся, троятся, сияют.
– Ой, мама, ой, мамочка! – плачет Ляля.
И мама сейчас же ей отвечает большими печатными буквами:
"Моя дорогая девочка, ласточка, Ляленька..."
А дальше Ляля не может читать от слёз...
Рисунки Н. Цейтлина.