С. Георгиевская. Бабушкино море
"Ужотко"
Вот она, бабушка, папина мама, стоит на платформе и смотрит из-под руки прямо на площадку вагона, который ещё постукивает и
покачивается с разбега. На бабушке чёрная шерстяная юбка, белая широкая кофта и платочек. Она совсем не похожа на кавалера ордена Ленина,
хотя на кофте у неё и в самом деле орден Ленина.
Папа говорил про бабушку "кавалер", а она, оказывается, просто старушка. Или, вернее сказать, старуха, потому что старушки бывают поменьше ростом и потолще, вроде маминой мамы, бабушки Капитолины, а эта бабушка высокая и костистая. Лицо у неё худое, строгое, как будто недоброе, а глаза прозрачные, как бутылочное стекло.
– Здравствуй, Зинаида! – говорит бабушка Лялиной маме, которую видит первый раз в жизни. И они целуются.
Ляля стоят сбоку и смотрит на бабушку.
– Это Ольга? – наконец говорит бабушка и глядит на Лялю своими бутылочными глазами. – Подойди-ка поближе, внука, дай на тебя посмотреть!
Бабушка смотрит на Лялю. Смотрит на её клетчатую ярко-красную пелеринку, на красную острую шапочку с кисточкой и покачивает головой. Что-то вздрагивает у неё в самых уголках губ, словно она хочет засмеяться. Но бабушка не смеётся, а гладит Лялю по голове своей жёсткой большой рукой, и с Ляли слетает шапочка.
Шапочку поднимает какой-то старичок с серьгой в ухе и кнутовищем в руке. От старичка сильно пахнет одеколоном.
– Ишь, надушился! Знакомься, Митрич! – говорит бабушка старичку, когда он подаёт Ляле шапочку. – Внучка Ольга, меньшого дочка!
Старичок знакомится: перекладывает кнутовище из правой руки в левую, низко наклоняется к Ляле и смеется. От смеха дрожит и блестит в его ухе большая серьга.
– Наш конюх колхозный! – говорит бабушка. – Подавай, Митрич!
Конюх смотрит па Лялю, и губы у конюха аккуратно складываются трубочкой, будто бы для того, чтобы засвистеть...
– Ивашок! – говорит он шёпотом и смотрит на Лялю. – Ой, копия...
– А?!. Да!.. – говорит бабушка, тоже смотрит на Лялю и вдруг отворачивается.
Старичок почему-то испуган. Он быстро уходит и подаёт к платформе чёрную узкую бричку на высоких колёсах... Такую Ляля видела в цирке. Только в цирке бричка была побольше.
– Погоняй, – сурово говорит бабушка, когда все размещаются в бричке.
– Но-о-о-о!.. – кричит старичок.
А лошади нисколько не боятся его крика. Они мелко перебирают ногами, бегут трусцой, и бричка подскакивает на колеях и выбоинах пыльной дороги.
Бабушка, мама и Ляля едут мимо маленьких белых домов, обсаженных деревьями. За плетнями, средь зелёных деревьев, прямо на улице, стоят белые печки. Из печек идёт дым.
Улица в этом городе очень длинная. Горячий ветер легонько шевелит пыль на дороге. По тротуару неторопливо и без звонков, разомлев от жары и редко-редко нажимая на педали ногами, едут босые велосипедисты. На улицу выбегают хозяйки и смотрят на бричку и бабушку. Хозяйки стоят и глядят им вслед, а бабушка ни на кого не смотрит. Она сидит прямая, неподвижная, высоко подняв голову.
Бричка доезжает до края улицы и поворачивает. Внизу, под обрывом, видно что-то широкое, огромное. Это – море. Оно до того большое, что когда Ляля глядит в ту сторону, у неё сжимается сердце и хочется протянуть к нему руки. От моря дует тёплый большой ветер – такой большой, что всё вокруг, куда ни погляди, так и ходит, так и колышется. Колышутся листья, колышутся ставни на окнах, колышутся чёрные сети рыбаков, развешанные вдоль берега на острых брусочках.
Увидев бабушку, рыбаки снимают шапки. Бабушка поджимает губы и кивает им из своей брички.
– Степановна! – кричит бабушке какой-то усатый человек, выходя из большого деревянного дома. – Ну, что, привезла своих?!.
Бричка останавливается.
– Председатель колхоза! – говорит бабушка маме про усатого человека.
Мама быстро снимает перчатку, наклоняет набок голову и пожимает руку человеку с усами.
– Внучка Ольга! – говорит бабушка усатому и смотрит на Лялю.
– Поздоровайся, Ляля, – говорит мама.
– Эх-ма! – кричит председатель густым голосом и выхватывает Лялю из брички.
Прямо перед собой Ляля видит два больших чёрных глаза. Они выглядывают, словно из лесу, из-под густых, кустистых бровей. Ляле щекочет лицо седой лохматый ус.
– Да неужто Коськина дочка! – восхищается председатель. – А я твоего папаню вот эдакого, поменьше тебя, знавал... Хорош был паренёк... В люди, конечно, большие вышел, а я пареньком знавал. Ну, ну... – вздыхает он, увидев, что Ляля не улыбается. – Ну, ну... – и быстро ставит её на землю.
– А тощенькая она у вас отчего-то? – говорит председатель бабушке.
– Хворала, – вежливо отвечает мама. – Скарлатина была, с осложнением на оба уха.
Председатель вздыхает.
– Ничего, раздобреет! – решительно отрезает бабушка и выходит из брички.
Все идут в дом.
Хороший дом у бабушки. Не то чтобы большой, но больше всех соседних домов. Стены у него белые, как сахар, и он весь обсажен деревьями. Посреди двора стоит будка, а в будке живёт пёс. Пёс тихонько, но сердито ворчит.
– Молчать, Туз! – на ходу говорит бабушка.
Туз замолкает, а Ляля садится на корточки, вытягивает руку и говорит:
– Тузик, пузик!..
– Известно, дитё, – вздыхает отчего-то председатель.
Мама, бабушка, Ляля и председатель заходят в комнату. В комнате бабушкиного дома перед окошком с марлевой занавеской стоит стол, накрытый вышитой скатертью. У стола сидит старушка. Вот она-то уж не старуха, а настоящая старушка! Низенькая, толстенькая, с мягкими седыми волосами и мягкими ласковыми руками.
– Сватья, – объясняет бабушка.
Сватья поднимается, смотрит на всех голубыми добрыми глазками и часто-часто мигает.
На широком столе кипит самовар. По скатерти расставлены кувшины и кувшинчики, и много-много всего в кувшинах, и кувшинчиках, и на больших тарелках.
– Садитесь, – говорит бабушка и почему-то низко кланяется Лялиной маме. – Закусывай, Зинаида.
Мама краснеет и тоже почему-то низко кланяется бабушке. Потом она застенчиво снимает шляпку и садится к столу.
Лялю усаживают между мамой и тётей Сватьей. Ей накладывают полную тарелку всякой еды – ватрушек, пампушек и коржиков. Ляля потихоньку ест и слушает, о чём говорят большие. Говорят про неинтересное, и Ляля начинает помахивать ногой и постукивать каблуком о ножку стула.
– Переломилась? – вдруг говорит бабушка. – Ступай на волю, там разгуляешься.
– Ватрушечку, деточка, захвати... – вся сияя, говорит Ляле тётя Сватья.
Ляля берёт ватрушку и бежит в сад.
Посреди сада, кружочком растут кусты. Можно спрятаться среди этих кустов. Можно долго сидеть, притаившись между ветвей, а все в доме будут её искать и думать, что Ляля пропала.
Всё вокруг жужжит, звенит и стрекочет. Тонко и звонко поёт свою песню муха над Лялиной шапочкой. Ходит петух у сарая бабушкиного дома. Он откидывает назад широкую, ярко-рыжую шею, вздрагивает, застывает на месте и громко орёт.
Ляля медленно отворяет калитку и выходит на улицу. Серой, широкой дорогой спускается к морю пыльная улица.
Тишина. Изредка слышны у моря пронзительные и острые в неподвижном воздухе выкрики...
– А-а! – говорят внизу.
– У-у! – отвечает кто-то сверху.
И опять тишина. Медленно вьётся шмель над Лялиной шапочкой, поёт свою летнюю песенку.
И вдруг Ляля видит, что напротив бабушкиного дома, за плетнём, сидят какие-то двое на корточках.
Увидев Лялю, те, кто сидят на корточках, выходят на улицу. Это девочки. Ляля смотрит на девочек. Девочки смотрят на Лялю.
Молчат.
И вдруг одна девочка, та, что поменьше, манит Лялю рукой и делает ей непонятный знак указательным пальцем.
– Что? – спрашивает Ляля и бежит им навстречу.
– Ишь, расфрантилась, – говорит одна девочка шепотом и толкает другую.
– А шапка-то, шапка, а на носу-то кисточка, словно у индюка, – тоже шепотом отвечает другая.
– Что? – удивившись, говорит Ляля.
– Индюк! – говорит меньшая девочка громко и показывает пальцем на Лялину пелеринку.
– Индюк! – повторяет старшая, и обе смеются.
Ляля молча стоит против девочек. Ей бы хотелось заплакать, но она не может.
Опустив голову, очень медленно Ляля идёт домой – к маме и бабушке.
– Ляля, хочешь малины? – говорит мама, когда. Ляля подходит к столу. – Я выдерну хвостики из ягод.
Ляля стоит возле мамы, низко опустив голову.
– Что с тобой? – говорит мама.
Ляля не отвечает.
– Нет, что случилось всё-таки? – отставив тарелку, спрашивает мама.
Ляля видит, что мама, встревожена.
– Индюк! – говорит Ляля и тихонько всхлипывает.
– Что такое? – не понимает мама.
– Индюком обозвали... – говорит Ляля ещё тише и опускает голову совсем низко.
– Ну полно, девочка, полно, – шепотом говорит мама и берёт Лялю за руку. – Не хочешь же ты в самом деле, чтобы я пошла на улицу драться с ребятами за тебя.
– Конечно, может, по-городскому одета, не видывали... – виновато вздыхает председатель.
– Что?! – говорит бабушка, словно проснувшись.– Индюком обозвали? Кто? Кто сказал "индюк"? Укажи! Да что же это такое? Как так? – и вся покрывается красными пятнами.
Ляля молчит.
Тогда бабушка шумно отодвигает стул и берёг её за руку. Большими шагами она выходит во двор. За ней, подпрыгивая и всхлипывая, семенит Ляля.
Бабушка, широко распахивает калитку.
– Кто сказал "индюк"? – говорит она и отпускает лядину руку.
За плетнём тишина. Только над лопухами мелькают две белокурые головы, но сейчас же прячутся.
– Ужотко!!! – говорит бабушка и широким шагом возвращается в дом.
"Ты таскала меня за волосы"
Открыв глаза, Ляля смотрит на потолок.
На потолке большое пятно. Мелкая рябь гармошкой бежит по низкому потолку. В окошко влетает ветер. Он шевелит накрахмаленную занавеску... Гомонком, непривычным шелестом бьётся в окошко улица.
Кругом так тихо... и вдруг не своим, а каким-то удивительным, тонким голосом заорал под окошком петух.
Ляля жмурится. Но уже не может заснуть. Она открывает глаза и видит комод. Он накрыт толстой вязаной скатертью. "Что такое? Откуда здесь этот комод?" – думает Ляля и вспоминает, что это она не дома, а у бабушки.
– Мама! – зовёт Ляля.
Вместо мамы к ней наклоняется тётя Сватья – Анюта. Она часто, часто мигает ясными глазками.
– А мамочка спит, – говорит Сватья. – Бабка сказывала – не будить. "Нехай, – говорит, – отдохнут с дороги. Оне городские. Привыкли вставать не раньше часу восьмого, а то и девятого. Так ты, – говорит, – не буди. Ходи, Анюта, на цыпочках..." И вот я с шестого часу, детка, на цыпочках. Только, если ты, значит, сама по себе пробудилась, так и ладно, вставай, одевайся. Я сметанкой напою. Бабка велела! Наша сметанка – что твоё масло. Такая у нас сметанка, что у вас в городу такой и не слыхано... Ну, вставай, вставай!..
Ляля садится на кровати и, осторожно свесившись, заглядывает в тёмную дверную щелку соседней комнаты.
В той комнате ставки ещё плотно закрыты. Сквозь узкую трещину, между окном и ставней, тянется плоский лучик. Бабушки нет. Но в нежно-серой тени белеет на одеяле мамина маленькая рука со знакомым колечком... Из тёмной комнаты пахнет тёплым и душным.
Зато как светло у Ляли в комнате с растворенным окошком! Даже пол здесь тёплый и яркий.
Ляля одевается и выходит в сад.
Утро. В саду ни души. В ярко-синем небе стоит горячее солнце. Оно подымается всё выше, высоко, высоко... Оно палит сверху землю и траву. В будке под тёплым солнышком дремлет пёс. От нечего делать Ляля садится на траву. Она сидит, широко раскрывши рот, слегка скособочась, крепко сжав худые немытые руки. "Чем здесь пахнет? Наверно, ветром. Здесь не так, как дома, не так, как на даче..."
Ляля тихонько встаёт, открывает калитку и смотрит, нет ли на улице девочек. Крепко держась рукой за бабушкину калитку, она останавливается на дороге.
С обеих сторон белой от пыли дороги всё те же белые домики с печками во дворах. На белых домиках камышовые крыши. "Разве такие крыши не промокают, когда идёт дождик?" – думает Ляля.
...И вдруг она замечает, что на пригорке лежат три лодки. Их зачем-то перевернули вверх дном.
Днища лодок залиты смолой, смола густая, а днища широкие. Рядом с лодкой лежит комочек, сетей...
Ляля видит, что на верёвке у противоположного дома сушится скатерть. Вдруг эта скатерть падает на траву, и видно, что скатерть вся в клеточку. Нет, это не скатерть, а тоже сетка, и какая большая, длинная... Ляля никогда не видела такой длинной сетки. Чтобы лучше разглядеть её, Ляля отпускает калитку и делает шаг вперёд. В это время из соседнего дома выбегают девочки. Те самые, что вчера сказали "индюк".
Ляля видит теперь, что одна из девочек, та, что побольше, коротко острижена. Личико у неё остренькое, волосы золотисто-красноватые, как будто она лисичка.
Та, что поменьше, катится следом за большой на толстых коротких ногах в коричневых тапочках.
Увидев Лялю, меньшая девочка останавливается и открывает рот.
Ляля смотрит на девочек, девочки смотрят на Лялю. Молчат.
– А как тебя звать? – ни с того, ни с сего говорит меньшая.
– Ля-ля! – медленно отвечает Ляля.
– А меня звать Света, а её звать Люда! – выпаливает младшая девочка и ковыряет в пыли носком своей тапочки.
– Ты откудова будешь? – спрашивает старшая девочка, похожая на лисичку.
– Из Ленинграда, – шепотом отвечает Ляля.
– С-под Ленинграда?.. А правда, что бригадирша Варвара Степашина – тебе бабка?
– Правда, – вздохнув, отвечает Ляля.
– А мы на море идём, – говорит, задумавшись, младшая девочка и продолжает копать в пыли своей тапкой.
– Я с вами – можно? – решившись, вдруг говорит Ляля.
И Ляля идёт с девочками. Она семенит своими блестящими туфельками по пыльной дороге. С каждым шагом из-под ног у неё вздымается узкое пыльное облачко.
И вот они подходят к обрыву. Обрыв глинистый, без ступенек. Сверху виден кусочек берега и моря.
– Я первая! – говорит Люда.
И вдруг она берётся руками за выступ скалы, наступает на камень и сразу прыгает вниз.
– Ну, теперь кто? Чтой ли, ты? – говорит Света.
– Чтой ли, я, – отвечает Ляля.
Она храбро подходит к скале, посапывает и вцепляется пальцами в колкий бурьян. Бурьян обжигает Лялины руки. Из-под её лакированных туфелек сыплется глина.
– Уф ты! – кричит снизу Люда.– Слезать не умеет!
Ляля вся замирает: она вцепилась руками в крепкие, сухие стебли.
– Эй ты, отпущай! – кричит Люда.
– Отпущаю! – кричит Ляля.
– Да руки пущай! Руки! – кричит Света.
Ляля медленно разжимает руки и от страха закрывает глаза. Она падает. Нет, она тихо скользит.
Часто, мелко и дробно крошится глина под Лялиными подмётками: ползучая дорога сама несёт её.
– Ну ладно, всё! Приехала! – говорит Света.
И Ляля открывает глаза. Она стоит на берегу.
Впереди, перед нею, море. Оно всё зыблется и блестит так, что на него больно смотреть. Оно всё золотое... А там далеко, на колеблющейся воде, белеют мелкие точки. Их много-много.
– Что это? – спрашивает Ляля.
– Как – что? Ясно, байда! – отвечает басом Люда.
Ляля никогда и не слыхала, что такое "байда". Она хочет опять спросить, но взглядывает на Люду и почему-то не решается. В это время откуда-то из-за мыска выходит лодка. Лорка идёт, накренившись набок, и парус над ней так сильно натянут, как будто сейчас порвётся... Лодка, быстро уходит в море. Там её парус тоже становится белой точкой. Ах, так вот оно что такое "байда"!..
– Рыбалят, – говорит Света, снимает тапки и входит в воду. Она входит в виду и поднимает юбочку.
– Тепло? – спрашивает Люда.
Но, видно, Свете не очень тепло, потому что вместо того, чтобы сказать "тепло", она ёжится и отвечает: "Приятно".
Девочки раздеваются, а Ляля стоит и смотрит на девочек.
– Чего ж ты стоишь? – говорит Люда. – Купайся. Одёжу не унесут.
Тогда, поглядев на них, Ляля тоже снимает платье. Потом разувается. Но в воду она не идёт, а стоит на тёплом песке. В её голую пятку впивается ракушка.
– Будто зыбь? – говорит Люда и входит в воду. Там она садится на корточки, кричит: – У-уф! – потом плоско и тесно соединяет ладошки.
Руки её ножом врезаются в волну, потом ладошки разъединяются и разгребают воду. Люда принимается бить пятками, и брызги столбом взлетают-вверх. Вот уж она далеко от берега. Ляле видна теперь только Людина голова, вся облепленная мокрыми волосами, да куча белых брызг.
– До-го-няй! – кричит Люда и перевёртывается на спину.
Она лежит на волне, как на кровати, лежит, а не тонет. Море то приподымает её, то тихонько опускает вниз.
– Люд-ка-а! – кричит Света у бережка.
Она смотрит на Люду и трёт потихоньку ногу об ногу. Потерев друг о дружку ноги, Света падает в воду. Упав, она бьёт по воде ногами, оглядывается и плюётся. Над ней подымается белый высокий столб.
– До-свиданьица! – говорит Света и ныряет в воду.
Над водой подымается её толстая ножка. Ляля смотрит, раскрывши рот, как Света, кивает ей ногой.
"Счастливые, им хорошо. Отчего им так хорошо? А мне страшно. Я не хочу, чтоб мне было страшно!" – думает Ляля.
Ляля входит в воду по щиколотку. От холода дыханье у неё на минутку обрывается. И вдруг, неизвестно почему, ей становится весело-весело! Она с размаху плюхается в воду, машет руками, как Люда. Потом подпрыгивает, как Света, и тут у неё из-под ног исчезает дно.
Где дно?! Дна нет.
– А-а!! – кричит Ляля. – Нет дна! Ой, нет дна! Утону!
И тонет.
Вот уже её голова под водой, а руки торчат высоко над водой. Лялины пальцы сами сжимаются и разжимаются, будто хватая воздух. Ляля захлёбывается. Она глотает горько-солёную воду...
Дна нет.
И вдруг рядом с ней появляется под водою какое-то жёлтое пятно.
Оно растекается и колеблется. Длинные щупальца тянутся к ней. Что это? Это кто-то услышал, что Ляля кричит, и пришёл спасать ее.
– Мама, мама! – кричит под водою Ляля, захлебываясь водой.
Над её макушкой бегут пузыри.
А тот, кто пришёл её спасать, быстро и крепко хватает Лялю за волосы. Ляле тоже хочется поскорей ухватиться за этого человека. Хочется выплыть, вздохнуть, дышать.
Она рвётся из рук и то на минутку всплывает, то опять, уходит под воду. Но этот невидимый крепко держит Лялю за волосы. Он волочит её за собой.
– Ой, отпусти-те! – кричит Ляля.
Её отпускают. Ляля становится на ноги. Во рту и в носу у неё вода. Она дышит, широко раскрывши рот. Она подымает тощие руки и словно дышит руками...
Отдышавшись, она замечает Люду. Значит, это Люда её спасла!
Лицо у Люды довольное и хитрое. Люда вытащила её из воды. За косы вытащила... А, может, это она только баловалась и нарочно тянула её не за руки, а за косы?..
– Ишь ты, чуть не потопла! – говорит Света. – Идём скорее на бережок. Отогреешься...
– Не пойду!.. – икая и задыхаясь, вдруг говорит Ляля. – Людка в воде таскала меня за волосы.
– А ты ж как хотела? За пятки, чтой ли? – удивляется Люда. – Утоплых всегда таскают за косы...
И вдруг она замечает, что Ляля вся синяя.
– Идём же, ну! – говорит Люда.
Но Ляля не отвечает. Она плюёт солёной водой.
– Замёрзнешь! – кричит, испугавшись, Люда и, вдруг подхватив Лялю подмышки, волочит её за собой.
– Пусти!!!
Но Люда не слушает. Люда бежит к берегу, а Ляля бьёт ногами по воде и отбивается от Люды изо всех сил.
– Мне больно! – кричит Ляля и плачет. – Ты зачем таскаешь меня, как деревянную!
– Да ты же тонула! – говорит Люда.
– Эх, и купаться даже не может! – говорит Света, когда Ляля и Люда выходят на берег.
Ляле горько и холодно.
"Им хорошо! – задыхаясь, думает она. – Я бы тоже так плавала, если б у нас на Староневском прямо под окошками было море!.. Они здешние... Море ихнее..." И, вдруг заплакав, она кричит:
– Чтоб... чтоб такая большая и так за косы хвататься!
– Гляди-ка!.. Бабке хочет наябедничать, – толкая Свету, говорит Люда.
– Вам хорошо! Море ваше! – плача, говорит Ляля, садится на песок и торопливо натягивает платье на мокрое тело.
В это время подходят к берегу большая лодка, груженная камышом. От камышей пахнет сыростью, болотной травой и плесенью. Какой-то старик закатывает брюки и выходит из лодки.
– А зачем ему камыши? – спрашивает сквозь слёзы Ляля.
– Как так "зачем"?.. А печку топить? Разве у вас без печей живут?
Ляле стыдно сказать, что у них в городе дом без печей, без собачьей будки, без деревьев в саду, без моря.
– Печки нет, – говорит она. – Зато есть двор, и есть трубы, и паровое... И есть кочегар. Он топит один на весь двор. А в доме семь этажей...
И после войны все стёкла новые поставили, а сады у нас посредине города. Там ограды и памятники. Есть даже памятник дедушке Крылову – вот который про слона и моську сочинил. Немец в него как целил, а не попал... Он сидит на камне и вокруг петухи, и кошки, и есть журавль... Не живой, а тоже памятник...
– Завралась, – говорит Люда, – думаешь, не видали мы памятника? У нас тоже есть памятник "Жертв Революции". С флагом.
– А у нас есть поле "Жертв Революции", – говорит Ляля. – Посредине города. Всё в цепочках.
– Ой-я! – говорит Света и разводит толстыми ручками.
– Завралась! – говорит Люда. – Цепки не может быть посреди поля. Какая такая цепка?
– А вот такая! – говорит Ляля. – Можешь даже маму мою спросить.
– И спрошу, что ты думаешь?
– А мой папа был в Африке, – говорит Ляля.– Там дети бегают голые посредине города... Он сам видал.
– Так ты думаешь, мы не слыхали про Африку?! – говорит Люда. – А голые потому, что капиталисты там. Когда у нас Михайловна овдовела, так ей из Рыбтреста сразу выдали ордера на калоши и полупальтики для всех пятерых ребят. А в Африке, малолетки голые!..
– О-лень-ка! – кричит, показавшись вверху над скалою, тетя Сватья и придерживает рукой край летящей косынки. – Ты, что ж, загулялась, деточка? Мамочка кличет, по саду бегает. "Не утопла бы", – говорит. А я говорю, грех накликаете, Зинаида Михайловна! Зачем ей утопнуть? Дитё гуляет... Так ты обедать иди, Оленька. Обедать тебе сготовлено.
Ляля смотрит вверх на скалу, на тётю Сватыо, на её растрепавшиеся от ветра волосы, на её летящий платок и вспоминает, что ей и в самом деле очень хочется есть.
Рисунки Н. Цейтлина.