По дорогам России. Рассказ пятый

Скоморох идет!

   Что это за тряпичная кукла валяется среди твоих старых игрушек? У неё волосы торчком, у неё рубаха в крапинку и колпак. У неё улыбка во весь рот, во весь нос, во все уши.
   Узнали Петрушку? Ещё бы не узнали: на руку надевают его, и он кивает и машет короткими ручками:
   – Здравствуйте, юные зрители! В кукольном театре Петрушка выскакивает из-за ширмы. Там теперь его дом.
   А когда-то он жил прямо на улице, при странном сооружении, похожем на перевернутый стог сена. Были у стога снизу две ноги, а сверху торчала матерчатая кукла. Сооружение довольно быстро двигалось, меся лаптями грязь по дорогам: это был скоморох – бродячий актёр. Над головою его был обруч, прикреплённый прутьями к плечам, обруч обшит тряпкой, тряпка падала до колен и у поясницы схвачена была веревкой.
   Куклы на краю обруча размахивали палкой, и водили под уздцы деревянную лошадку, и очень смешно дрались. А пищали ещё смешнее – это скоморох к нёбу приставлял машинку из бересты, чтобы писк получился.
   – Ай, скоморохи, люди весёлые!
   Шёл скоморох по деревне. Бросали бабы подойники, бросали мужики грабли, все сбегались, и даже старики подходили словно нехотя – не стариковское, мол, дело смотреть потеху. Но всё же смотрели.
   Имели при себе скоморохи не только кукол, но ещё у них были волынки и гусли. Водили за собою учёного медведя, дрессированную обезьяну или козу.
   Ходили скоморохи по Руси издавна, знали их многие деревни, и города тоже знали. Видели их при дворе князя Святослава Ярославовича, где они так потешали всех, что гости под стол валились от хохота.
   Без них ни одно большое дело не обходилось, и они объявлялись всюду: на праздниках, на свадьбах, на похоронах. Или просто так.
   Людей набивался полный дом, и в окошко ещё с улицы заглядывали, как скоморох по горнице суетится, на полусогнутых ногах приплясывает и лопочет смешные слова про смешные истории, а потом пойдет колесом и кувыркнётся через голову.
   Веселое дело – глядеть на скомороха! Только быть скоморохом невесело.
   В царствование Ивана Грозного был, рассказывали, случай. Скоморохи табором подошли к Кремлю, ждали, когда их пустят на большой праздник по случаю обручения царя. Из мутных окошек кремлёвского терема видно, как по ночам табор жжёт костры на реке, и слышно было, как в ночной тишине плачут скоморошьи дети.
   Утром сваты пошли к царской невесте передать волю царя, чтобы шла замуж. В тот час обезьяна, что привели с собою скоморохи, сорвалась с цепочки, забралась на кремлёвскую колокольню и стала качаться на колокольной верёвке, отчего пошел великий звон не ко времени, и невеста от этого звона упала в обморок.
   Поднялась суматоха. Царь, рассвирепев, приказал колоколу вырвать язык, обезьяну – плетьми, скоморохов – палками и гнать из Москвы.
   Когда кончилась расправа, скоморохи ушли. Обезьяну, которая идти не могла, перебинтовали тряпками и несли на руках. А на телеге ехал немой колокол, его тоже велено было выгнать.
   – Ай, скоморохи, люди весёлые!
   Веселье лежало в телеге, на соломе, тряслось по ухабам, лечилось от палок. Веселье вставало, охая, на ноги, шло потешать людей.
   И когда многие скоморохи стали уже селиться в городах, их всегда всюду звали, если у кого какое событие:
   – Приходи, скомороше!
   Поправлял скоморох рубаху, подпоясывался потуже, шапку на голову – шёл работать. Без его работы какая людям жизнь?

В деревне

   Ну и вьюга разыгралась под рождество! В печах кто-то выл и плакал, ветром сорвало соломенную крышу с крайней избы, и хозяин, выбежав ночью во двор, после божился, что видел на трубе своей черта, который дым забивал лапами обратно в трубу и был доволен этим безобразием. К полудню буря улеглась, и деревня про неё забыла: много у всех хлопот было перед праздником.
   Женщины таскали горячие пироги из печи. Вечером сидели семьей за столом. В углу горела лучина. Огромные тени ходили по стенам, старухи тихо пели красивые, таинственные песни.
   Вдруг в окно заглянул чёрт с рогами, ухмыльнулся и исчез. Тут в сенях затопало, зашумело, зазвенело, и в комнату ввалились чудища с косматыми мордами, с бумажными розами, воткнутыми в голову.
   – Ряженые!
   Малые ребята с перепугу полезли под стол да на полдороге увидели, что вслед за жуткими гостями вошла коза на двух ногах, обутых в лапти, со шкурой длинной и чёрной. Ну и коза! Тащил её на веревке дед, а она упиралась и вертела тощей, как у гуся, шеей. Дед с козой разговаривал, показывала коза разные фокусы, но вдруг загрустила, повалилась на бок и затихла: померла. Тут все хором грянули песню:
   – Где коза ходит, там жито родит!
   И коза вскочила и стала плясать, и все плясали вокруг, пока коза шкуру не сбросила – под шкурой оказался мальчишка. Все веселились, хотя никто не знал, почему такое ликование, если коза воскресла. Но мы с вами знаем: это память о Дионисе и его чёрном козле. Память, которая вышла из Греции и добрела до России, до глухой деревни, и там поселилась.
   А в деревне постоянно думали о земле, о посеве и жатве. Как и тысячи лет назад, поражало чудо-зерно, которое умирает зимой и проснётся к лету, и над ним заводили древнюю ворожбу, на которой снова рождался театр.
   Песенка "Где коза ходит", которую до сих пор знают деревенские ребята, – это древнейшее заклинание земле, тёмному и непонятному подземному миру, куда уходили зерна. А коза – помните? – с незапамятных времен была посредником между царством подземным и людьми. Всё это забылось.
   Но вокруг искусственной козы возникал театр. И дед с козой были актёрами. И все ряженые, что ввалились в дом, тоже рядились цыганами, барынями, чертями, смертью и просто как почуднее, и много было всяких театральных игр, которые знали по деревням и умели представлять в лицах. Были весенние представления – русалии, были праздники-театры в осеннюю пору, но в рождество и под Новый год представления были самые интересные, они разгоняли тоску унылых зимних дней.
   И в рождественское утро просыпались ребята и лезли с печи проворно, ибо ждали большой радости, когда внесут через порог деревянный кукольный дом с тремя этажами, оклеенный розовой бумагой, с блестящей звездой на крыше. Жили в домике куклы с неподвижными руками, раскинутыми в стороны: злая кукла царь Ирод, который приказал убить малых деток, солдаты Ирода в шлемах из фольги. А на нижнем этаже ютился веселый тряпичный люд – цыган с цыганкой, казак с казачкой и другие, они шутили, пели, плясали.
   Этот домик назывался вертеп – кукольный театр. Кукол водили снизу, на проволоке. Вертеп был маленькой моделью великого театра средневековых мистерий. Он пришёл в Россию через Польшу, и куклы играли те же сцены, что некогда исполняли жители целого средневекового города. И здесь, как и в те времена, трагедия сменялась комедией, и после печали зрители могли посмеяться вдоволь.
   ...И была ещё в России настоящая народная драма. Называлась она "Царь Максимилиан и его непокорный сын Адольф" и тоже приходилась внучкой мистерии. Тут уже мастерили настоящие театральные костюмы: аксельбанты из цветной стружки и лыка, пышные золотые эполеты, серебряные шапки величиною с ведро и деревянные сабли.
   Шли по домам. Посреди комнаты становился сам царь, грозный и великолепный, вокруг него свита. Он вызывал непокорного сына Адольфа, их разговор кончался скверно, царь приказывал казнить сына. И приказывал старику-гробокопателю зарыть убитого.
   Старик же прикидывался глухим и глупым, передразнивал суровую царскую речь самым потешным образом, и трагедия незаметно превращалась в комедию. А так как в комедии все обходится благополучно, Адольф воскресал ко всеобщей радости.
   Учёные находили сходство между судьбой Адольфа и Диониса. А в старике-гробокопателе они видели смутные черты, роднящие его с шутами Шекспира. За стариком русской драмы и за английским шутом стояла общая стихия великих европейских карнавалов, которые бушевали по Европе, как море. И в "Царе Максимилиане" слышны последние всплески карнавального смеха. Драма оказалась такой живучей, потому что гибко пристраивалась к современности.
   Власти к народным драмам относились с опаской. Гонение шло на ряженых, много раз запрещали водить козу, русалии проклинала церковь за то, что тут есть нечто от дьявола. Спустя века, когда в дьявола уже не верили, все равно чуяли, что от театра исходит нечто излишне свободное, не в меру вольное. А эти шутки! Шутки не нравились всегда.
   Веселью объявили войну. Сквозь века пробирался по России из Европы вечный странник – театр-бродяга. Пробираться было все труднее. Театр помер и угас. До наших дней почти ничего не дожило. Пятьдесят лет назад этнографы последний раз повстречались с "Царём Максимилианом", в 1965 году видели вертеп в украинском селе Городжив.
   Это были последние встречи.

В городе

   А в русском городе на масленицу гулял на площади народ, разодетый по-праздничному. У кого нарядные рукавицы, у кого шаль с розами. Гуляли прачки, мастеровые и крестьяне, приехавшие из деревень. Приезжали гимназисты, врачи, адвокаты и поэты. Все гуляли. Гуляла праздничная толпа, грызла орехи, уплетала горячие пышки с лотка и золотые пряники.
   Тут-то мы и встретим... кого бы вы думали? Арлекина! Это тот самый Арлекин, итальянец, уроженец Бергамо, в костюме из пёстрых лоскутьев. Как занесло в зимнюю русскую стужу эту южную птицу? Ну да, ведь комедия дель арте добралась и до России.
   Сказать по чести, он изрядно обнаглел с тех пор, как мы с ним расстались, из слуги он превратился в главного героя. Его убивал Пьеро (в народе его зовут попросту Мельником), а он воскресал. Впрочем, воскрешала его добрая фея, которая появлялась в костре бенгальского огня. И тут начиналось! Арлекин мстил. Он выскакивал отовсюду: из мешка, из ящика, из кипящего котла. Он прыгал в зеркало, летал по воздуху, он загнал всех врагов своих в ад. В аду стояли черти ростом до потолка, а добрая фея женила нашего героя на Коломбине, и его враги превращались в свиней и ослов прямо на глазах у публики.
   Всё это происходило в балагане большом сооружении, построенном специально к празднику. В балагане пахло свежей стружкой и красками, горели керосиновые лампы, толпился народ и в воздухе стоял хохот и крики.
   А вокруг балагана на площади стояли фанерные будки, балаганчики, домики, и в каждом было что-нибудь диковинное: показывали двухголового испанца, женщину с рыбьим хвостом и другие хитрые фокусы.
   Ещё стоял на площади очень высокий ящик-ширма. При ширме сидел на возвышении дед-раешник в шапке с лентами. Он созывал народ, тараторя длинные стихи про всех подряд: про купчиху, про воришку, который вон сейчас лезет в карман зеваке; про свою жену Маланью Роговну: она лихо печёт пироги из подметок. А из-за ширмы выскакивал всклокоченный Петрушка.
   Пьесы с Петрушкой всегда были очень просты. Петрушка торговался с цыганом из-за лошади, дрался с полицейским, был убит, вскакивал опять. Был он от природы весел, болтлив, труслив и сущий бездельник. Что и говорить, он никогда не отличался примерным поведением и приличным нравом. Но его очень любили зрители во все времена. Любили его проделки, его улыбку во все уши и его замечательное свойство – всегда оказываться победителем.
   Петрушка был весьма простецкий малый, но родословную имел знатную. В предках его числились куклы, известные в Азии с незапамятных времен. А также итальянская кукла Пульчинелла, которая в кукольном театре копировала Пульчинеллу из комедии дель арте.
   Петрушка оказывался сродни всем своим веселым братьям по празднику, и само собой получалось, что и Арлекин, и старик-гробокопатель, и дед-раешник, и дед с козой, и шут, и ряженый – все они выходцы из одной семьи – из древнего вольного, веселого карнавала. Конечно, Петрушка многим не нравился, а особенно полицейским, которых сердило, что Петрушка бьёт палкой по тряпичной голове полицейского-куклу. Не нравились и балаганы: много разных людей собирается, все хохочут. Чего, спрашивается, хохочут?
   И балаганы закрыли. Не стало в праздник нарядной толпы на площади, не гремела музыка, не пищал больше Петрушка. На всякий случай убрали и карусели, даже столбы срыли. И землю притоптали.

"А из земли выходит Джон-Ячменное зерно..."

   Вы и сами знаете, что театры бывают разные. Вот театр оперы и балета, там в воскресенье утром можно посмотреть балет "Золушка", а в театре драмы идут пьесы Чехова и многих других драматургов.
   Но театр, о котором мы поведали в пяти рассказах, совсем другой. Возникал он в разные эпохи. Возникал стихийно, как явление природы. Никто его не придумывал, никто не сидел вечером за столом, сочиняя для него пьесы.
   И мы говорили, что он чем-то похож на фантастический корабль, который плывёт сквозь туманы, сквозь тысячелетия. Разные страны – его гавани. На борту его бородатый халдей, одетый богом Эа. Юноша с козлиной шкурой на смуглых плечах но имени Дионис. Жонглёр, бросающий в воздух яблоки и кинжалы. Ремесленник, одетый в белую рубаху и привязавший крылья к плечам, – исполнитель мистерии. Шут в рогатом колпаке с бубенчиками. Арлекин в черной маске. Ряженый из глухой русской деревни. Скоморох с Петрушкой в руках. И ещё много толпится разного театрального люда, всех не перечислишь.
   Мы побывали с ним в Вавилоне, Иудее, Греции, во Франции и Англии. Мы видели его в Италии и распрощались с ним в России.
   Рано или поздно люди прощаются с ним, как со своим детством, ибо он рождение и детство каждой театральной культуры, которая потом вырастет и перейдет с площадей и дорог жить в самом красивом здании в городе, в театре.
   Да и немало ему выпадает всегда всяких неприятностей и гонений, так что в конце концов приходится уходить со сцены.
   И он уходит. Идут годы. Все забыто, и люди отправляются в театр смотреть пьесы, написанные хорошими драматургами. И вдруг...
   Вдруг раздвигается занавес, и на сцену выходит Бригелла! В своём костюме, отделанном цветными полосками, выходит как ни в чем не бывало, будто у себя в Венеции! И московские зрители что есть силы аплодируют "Принцессе Турандот", сказке Карло Гоцци, в которой любой итальянец шестнадцатого века, окажись он в зале, тотчас узнал бы приёмы озорной комедии дель арте.

Рисунки И. Галанина.