Вадим Шефнер. Зеркало


   Трудно сказать, как зарождаются стихи, откуда они приходят. Ведь поэзия – дело непланируемое. Вдруг всплывет со дна души какая-то строчка – и к ней, как кристаллик к кристаллику, прирастают другие строчки. И в результате получается стихотворение. А иногда не получается. Иногда оно вроде бы и выкристаллизовалось, да нет в нем внутренней игры, нет жизни. Порой же в удавшемся стихотворении, в результате работы над ним, неудачной оказывается именно та первая строчка, из-за которой все и началось. И приходится ее вычеркивать и заменять другой. Но она сделала свое дело. Так зерно, брошенное в землю, умирает, но дает жизнь колосу.
   Да, трудно объяснить, как зарождаются стихи. Но, наверняка, у каждого поэта есть и такие стихи, о которых он может рассказать более подробно. В 1941 году я был красноармейцем в батальоне аэродромного обслуживания, наша часть стояла возле Ленинграда, в блокаде. В 1942 году я был переведен в армейскую газету Ленфронта "Знамя победы", стал часто бывать в Ленинграде. В городе в те дни много было разрушенных зданий, глаз уже привык к этому. Но около некоторых разбомбленных домов люди невольно замедляли шаг. Я помню здания, где бомба отвалила фасадную стенку, раскрыв внутренность комнат. Там висели картины, даже мебель стояла, – и только людей там не было, они или спаслись, или погибли.
   В одном таком странном разрушенном доме на стене, на высоте пятого или шестого этажа, висело зеркало. Кажется, это было в доме, что стоит (он давно восстановлен) на углу Моховой и улицы Пестеля. В зеркале отражалось небо, облака. Было в этом что-то очень грустное – даже на фоне маловеселого 1942 года в блокированном Ленинграде.
   Я тоже замедлил шаги возле этого здания. "Что видело это зеркало? – подумал я. – Чему еще суждено в нем отразиться?"
   Об этом тогда я написал стихотворение.

Зеркало



Как бы ударом страшного тарана,
Здесь половина дома снесена,
И в облаках морозного тумана
Обугленная высится стена.

Еще обои порванные помнят
О прежней жизни, мирной и простой,
Но двери всех обрушившихся комнат,
Раскрытые, висят над пустотой.

И пусть я все забуду остальное
Мне не забыть, как на ветру дрожа,
Висит над бездной зеркало стенное
На высоте шестого этажа.

Оно каким-то чудом не разбилось.
Убиты люди, стены сметены, –
Оно висит, судьбы слепая милость,
Над пропастью печали и войны.

Свидетель довоенного уюта,
На сыростью изъеденной стене
Тепло дыханья и улыбку чью-то
Оно хранит в стеклянной глубине.

Куда ж она, неведомая, делась,
Иль по дорогам странствует каким
Та девушка, что в глубь его гляделась
И косы заплетала перед ним?..

Быть может, это зеркало видало
Ее последний миг, когда ее
Хаос обломков камня и металла,
Обрушась вниз, швырнул в небытие.

Теперь в него и день и ночь глядится
Лицо ожесточенное войны.
В нем орудийных выстрелов зарницы
И зарева тревожные видны.

Его теперь ночная душит сырость,
Слепят пожары дымом и огнем.
Но все пройдет. И что бы ни случилось
Враг никогда не отразится в нем!

Не зря в стекле тускнеющем и зыбком
Таится жизнь. Не зря висит оно:
Еще цветам и радостным улыбкам
Не раз в нем отразиться суждено!

1942 г.


Гравюра А. Овсянникова.