Девичья команда

   На дворе давно стояло лето, горячее лето сорок второго, когда старшина Петров простился с госпитальной койкой. Он подтянул голенища, и тяжесть сапог вернула ему чувство опоры под ногами. Он опоясался ремнем, сказал себе: "здоров!" и дела опять обступили его.
   А дела были вот какие: еще до той, январской, пули (и точно – дуры!) старшина пустил рапорт по начальству. Так, мол, и так, прошу направить во вражеский тыл с боевым заданием. Имею-де опыт подрывника. И пусть, мол, земля горит под ногами оккупантов.
   Дельно написал, складно, а ответа все не было.
   Пошлют? Не пошлют? Должны послать...
   Обстрелянный, пыльный грузовичок прикатил его в родную часть. Прошла неделя. Старшине эти дни казались проведенными зря. Наконец его вызвали в штаб.
   – К делу, старшина! – голос командира звучал весело. – Приказ насчет тебя уже получен!..
   (Пошлют! – стукнуло сердце старшины.)
   – Будешь обучать пополнение добровольцев, – продолжал командир. – Справишься, я уверен. Народ там грамотный. Городские. Из Ленинграда...
   (– Да как же так? – молча взмолился старшина. – Обучать пополнение – это тот же госпиталь!)
   – А командир гнул свое:
   – У тебя, Петров, соображение развито. Ты мину, можно сказать, сквозь землю различаешь. Новичков только с тобой и посылать на разминирование. А не то подорвутся девушки, жалко будет...
   (– Ну, это уж слишком, – уныло промолчал старшина. – Вот незадача! Метил во вражеский тыл, а угодил просто в няньки!!)
   Старшину Петрова жгла обида, а командиру он сказал:
   – Есть принять пополнение!

ПОЛЯ СМЕРТИ

   Он увидел лица восковой желтизны и прозрачности, с острыми скулами, с блеском в огромных от худобы глазах. Но блеск тот не был от слез – жгуче и сухо блестели глаза ленинградок. Вчерашние школьницы, они держались не хуже заправских солдат.
   – Надо бы с ними помягче, – подумал старшина, – и так хлебнули горя минувшей зимой. Или нет, надо с ними построже: чем лучше вышколен минер, тем выше его шансы уберечь руки-ноги и самую жизнь.
   Спустя несколько недель – первый выход на минное поле. Старшина, казалось, впервые в жизни готов был разорваться на части, так он хотел поспеть всюду. Его белоснежный подворотничок раскис от пота.

      Издали все это напоминало картину сенокоса. И в руках у девушек – чем не грабли? Злые слепни гудели над полем. "В полном разгаре страда деревенская" – вертелась в голове Петрова строка из школьной хрестоматии. – Как там дальше? А!.. Некогда вспоминать!
   Но то, что издали напоминало грабли, на самом деле называлось "щуп", инструмент простой и незаменимый – всего лишь палка с железным наконечником.
   Смотри под ноги, сапер! Проткни щупом ту пядь земли, куда ступит твоя нога.
   Трава погуще. Кучка прошлогодних мертвых листьев. Внимание, сапер! Здесь надо ковырнуть щупом.
   Куст краснотала. Не придумаешь лучшего места, чтобы спрятать осколочную мину. Гляди в оба, сапер, нет ли рядом оттяжки, тонкой-тонкой струны, привязанной к взрывателю. Заденешь ее ногой – конец!
   Что там с Шурой Меньшовой? Задумалась, закусила губу. Старшина заторопился к ней. В траве лежала деревянная коробка, заляпанная черными жирными буквами. Одна ее стенка отвалилась и лежала рядом, гнилушка гнилушкой. Мина была видна как бы в разрезе. Внутри желтела толовая шашка, точь-в-точь кусок хорошего, довоенного мыла. Прочие части слились в сплошной ком ржавчины.
   – Идите, Меньшова, на край поля, – буркнул старшина. – Я сам займусь. Противный случай.
   Петров, морщась, взял мину в руки. Вставить предохранительную чеку было некуда, дырочка для нее заросла ржавчиной. Петров скорее почуял, чем увидел, что там, под слоем ржавчины, в пружине ударника просыпается упругость, продремавшая много недель. Он взялся за ударник и почувствовал каждой клеточкой тела, что пружина сильнее, чем его пальцы.
   Он швырнул мину прочь и повалился набок. Грохнуло.
   С края поля трудно было разобрать, что случилось раньше: упал ли старшина, взорвалась ли мина? Оттуда донесся истошный крик: "Девочки, старшина подорвался!"
   – Только без слез, товарищи девушки. У нас это не принято, – старшина деловито отряхивал гимнастерку...
   Потом выпадали дни много хуже этого. Дни, после которых девушек мучили страшные сны. Ночами в землянке раздавались крики: "Куда ты! Куда ты! Там мины! Мины!"
   Потом было много тяжкой работы в Луге, в городке, который немцы, уходя, начинили минами от подвалов до крыш. Поленница дров – заминирована! Копна сена – заминирована! Колодец – заминирован!
   Потом была Долина Смерти. Так прозвали люди цветущую пойму речки Воронки, впадающей в Финский залив недалеко от Копорья. В этих местах, прежде густо населенных, после ухода немцев стояла мертвая тишина. Тишина до звона в ушах. Или то ветер звенит оттяжками мин?
   Вся долгая война была потом.
   Но вот так, по-девчоночьи, попросту, перепугались они только тогда, в тот момент, когда увидели упавшего старшину и услышали первый взрыв.

ЧАСЫ

   Зимой сорок четвертого года девичья команда прибыла в Павловск. Отсюда только что ушли немцы. Над парком, краше которого нет на свете, стоял столб дыма до небес: горел знаменитый дворец. В его подвалах оккупанты оставили бомбы, готовые вот-вот взорваться. Их успели обезвредить. Мины лежали в аллеях, под мраморными мостиками, у пьедесталов статуй.
   Как-то раз минеры забежали погреться в хорошенький домик, глядевший окнами в парк. Здесь даже стекла уцелели, на обоях не было пятен, а в углу поблескивали лаковым футляром старинные часы с гирями. Их, видно, давно не заводили. Они не шли.
   Солдаты сидели тихо. Уют разморил их.
   – А мы в мирное время гуляли в этом парке, – вздохнула Валя Родионова. – Дворец был какой красивый! Помню, экскурсовод завел для нас часы с фигурами – Любовь и Смерть. Они играли, музыка была нежная-нежная. Кстати, почему эти стоят? Давайте потянем гири. Вдруг и эти с музыкой?
   – Ты бы, Родионова, не прыгала, как коза. Допрыгаешься! – подал голос солдат Черняков, парень настолько застенчивый, что иные из девушек его никогда не замечали .– Может, там, внутри, эта самая смерть и сидит!
   – Вот новости! – фыркнула Валя. – Пауки там сидят с тараканами, да и те, скорее всего, повымерзли!
   Однако сержант Вера Александрова рассудила иначе:
   – Кончайте перерыв, девушки! Марш на улицу! А ты, Черняков, останься и посмотри.
   Снаружи часы были как часы, ничего подозрительного. Черняков чуть приоткрыл боковую дверцу и запустил палец в щель. Так и есть! Палец коснулся тонкой струны. Солдат просунул под дверцу кусачки и чик! – перерезал проволоку. Вздохнул с облегчением. Открыл часы. От гвоздика в дверце струна уходила к механизму гирь (еще раз – чик!), а дальше исчезала под обоями. Черняков пощупал стену. Все верно! Под обоями открылся тайник, а в нем, по всем правилам фашистского коварства, была оставлена противотанковая граната. Попробуй кто поднять гири, граната непременно взорвалась бы.
   – Век живи, век учись! – ахнули девушки, когда Черняков показался на пороге хорошенького домика с гранатой в одной руке, с запалом от нее – в другой.

УКРАЛИ БОМБУ

   К подлости привыкнуть невозможно и, хотя шли уже последние недели войны, девушки из команды Петрова ходили мрачные, неразговорчивые:
   "Господи, до чего ж эти звери дошли!"
   Да, страшные следы оставили фашисты в освобожденной Эстонии. Мины находили на полях, на огородах, на тропинках, по которым бегают ребятишки к речке рыбу удить. И хорошо, если находили! А то что ни день, то с одного хутора, то с другого приходили известия о нелепой гибели ни в чем не повинных людей. Девушки работали с ожесточением – больше мин успеешь обезвредить за день, от темна до темна, больше жизней будет спасено.
   И надо же, такой, можно сказать, глупый случай! Не какая-нибудь там мина замаскированная, а здоровенная авиабомба не разорвалась и лежит себе прямо под окнами небольшого домика, в котором живет бедная крестьянская семья! Хозяева домика вроде даже привыкли к бомбе. Во всяком случае, хозяин равнодушно скользит по ней взглядом, когда возвращается вечером с работы, а хозяйка – "цып-цып-цып!" – кормит возле бомбы кур, и огненно-рыжий красавец петух с удовольствием расхаживает по стальной громадине: сверху ему удобнее следить за курами.
   А ведь страшное может случиться каждую минуту. Сверкнет пламя, заходит ходуном земля, и тогда не то что от петуха перышек – от дома щепочек не останется! Недаром строг приказ начальства: такие вот штуковины ни в коем случае не трогать, взрывать на месте. Но это значит... Да, крестьянскому дому все равно конец.
   Тяжело было Петрову говорить об этом со старым эстонцем.
   – Вы спасете корову, курей ваших, вещички вывезете, главное, сами целы будете, – говорил старшина. – А дом вам отстроить помогут.
   Но старик, путая русские и эстонские слова, все просил, объяснял: "Всю жизнь работали... Своими руками... Здесь росли наши дети..."
   – Не могу, – отвечал Петров, – приказ есть приказ. Утром будьте готовы к переезду. Будем взрывать...
   Настало утро. Быстрым шагом, словно стараясь убежать от лишних переживаний, подошел Петров к месту назначенного взрыва... Вот еще!... Бомбы не было! Примятые желтые травинки обозначали место, где она лежала. А самой бомбы весом в сто кило как не бывало!
   Неужели старики ухитрились перетащить бомбу подальше от жилья? Все равно ее надо обезвредить. Нет, хозяева уверяли, что знать ничего не знают.
   Похоже, они были удивлены не меньше, чем старшина. Но куда ж она делась, эта проклятая бомба?!
   Вечером к старшине явилась с робким рапортом Валя Александрова.
   – Мои-то чего натворили...
   Старшина собрал девушек.
   – Знаете, что полагается за неподчинение приказу? – начал он с яростью в голосе. А потом махнул рукой:
   – Рассказывайте, как вы это ухитрились?
   – Мы же осторожно... мы же ученые... – наперебой заговорили девушки. – Мы ее аккуратно так, на носилочки, и как больного... Через каждые пятьдесят шагов менялись, целый час несли... А взорвали в поле...
   – Вы же рисковали жизнью!
   – Очень уж стариков жалко было, – негромко сказала Лиза Самойлович. – И так люди навидались горя от этой войны проклятой.

* * *

   Вот что писал старшина Петров в последнем донесении начальству: "На личном счету Родионовой Анны – более 10000 обезвреженных мин, Корнеевой Валентины – 7500, Самойлович Елизаветы – 6500, Симачевой Антонины – 6800..."
   Вспомните о них, когда идете без опаски по лесной тропинке, по цветущему лугу, по берегу реки!

Рисунки В. Орлова.