Поездка в Лондон (гастроли театра С. Образцова в послевоенные годы)

   Для того, чтобы всё было понятно, надо сперва сказать, кто я такой. Фамилию мою вы уже прочли в верхнем углу этой страницы. Зовут меня Сергей Владимирович. По профессии я актёр и режиссёр. Руковожу Государственным Центральным театром кукол. Театр этот помещается в Москве, на площади Маяковского. Каждый день в нём идут спектакли для ребят и каждый вечер – для взрослых. Театр выезжает в другие города Советского Союза, а иногда ездит и в другие страны.
   Семь лет тому назад мы играли в Германской Демократической Республике. Однажды в городе Дрездене меня попросили приехать на завод оптических приборов, чтобы показать мои концертные номера с куклами. После концерта рабочие завода подарили мне замечательный фотографический аппарат "Контакс". Я очень благодарил их за такой прекрасный подарок, но вначале не знал, что с ним делать, потому что совсем не умел фотографировать. Конечно, я и сейчас не научился снимать, как настоящий фотограф, но очень полюбил мой фотоаппарат и, куда бы ни ехал, всегда беру его с собой.
   Летом прошлого года Общество англо-советской культурной связи пригласило наш театр в Лондон. На маленьком пароходе "Белоостров" мы вышли из Ленинграда по русской реке Неве и через семь дней вошли в английскую реку Темзу. Первое, что я начал ловить в объектив фотоаппарата, были чайки. Нам казалось, что они летели за нами от Ленинграда до самого Лондона, но, конечно, это были разные чайки. Сперва нас провожали чайки двух противоположных берегов Финского залива: русские и финские. У них приняли эстафету чайки шведские и передали её немецким чайкам Кильского канала и Эльбы. Те проводили нас до Северного моря, а морских чаек европейских берегов сменили их сестры с южного берега Британского острова, которые передали нас чайкам Темзы.
   Днём, в солнечную погоду, чайки на синем небе были белыми, как носовые платочки; вечером они становились розовыми, а когда попадали на закатное облако, то казались вырезанными из чёрной бумаги.
   Когда мы причалили к пристани Хельсинки, был дождь. Вот почему фотография получилась мутная. По деревянному трапу к нам на пароход поднялись новые пассажиры – финны, едущие в Швецию и Англию. Их родственники стояли под зонтиками за натянутой верёвкой, что-то кричали на незнакомом нам языке и махали на прощание руками. Не думайте, что все дома финской столицы похожи на деревянный домик, стоящий у пристани. Наш театр несколько лет тому назад играл в Хельсинки. Это красивый город. В нём много хороших домов и замечательный парк, в котором живут ручные белки. Этот парк находится на горе – как раз над головами людей, стоящих под зонтиками.

***
   После Хельсинки вышли в открытое море. Постепенно завязываются знакомства. Три весёлых финских девушки знают четыре русских слова, два шведа – десять слов по-английски. Вполне достаточно, чтобы вместе кормить чаек или обсуждать, какую выдержку надо делать, если чувствительность плёнки двадцать одна дина, а диафрагма – одиннадцать.
   Снимать есть что. Во-первых, – чаек, во-вторых, – друг друга, в-третьих, – смешного короткопалого щенка капитана, в-четвёртых, – пароходы.
   Открытое море оказалось совсем не безлюдным. И сзади нас, и впереди, и навстречу шли грузовые пароходы. На высоких мачтах флаги самых различных государств: английские, немецкие, французские, голландские, шведские, норвежские, итальянские, финские, американские, турецкие.
   На вторые сутки мимо нас поплыли бесчисленные острова и островки: гранитные, лесистые, украшенные игрушечными домиками под красными крышами.
   С капитанского мостика раздался свисток, и на мачту вполз квадратный флаг. На морском языке это значит: "Просим лоцмана". На моторном катере прибыл лоцман и влез к нам по верёвочной лестнице.
   По извилистым проливам между островками "Белоостров" прошёл шхеры и вошёл в гавань Стокгольма. Это столица Швеции. Здесь наш пароход стоял полтора дня, потому что из его трюма разгружались бочки с чёрной икрой.
   За это время мы обежали много километров улиц, длинные залы королевского дворца, картинную галерею и огромный парк-музей, в который свезены со всей страны старые крестьянские избы, колодцы, мельницы, деревянные церкви.
   Погода была солнечная, и поэтому город казался особенно красивым. В нём много набережных, мостов и мостиков, много старинных зданий, много бульваров, садиков, парков и очень много цветов.
   В середине второго дня бочки с икрой были выгружены на берег. Новенькую "Победу", смирно стоявшую на нашей палубе, большой железный кран поднял, как спичечную коробку, прямо в синее небо и, прокатив по воздуху над нашими головами, осторожно поставил на чужую землю. Теперь она будет бегать по улицам шведской столицы.
   По трапу поднялись новые пассажиры. Русский, финский и шведский языки совсем перепутались, и только смеялись все одинаково понятно. А как же не смеяться, если у капитанского щенка лапы такие короткие, что вверх по лесенке он ещё кое-как взбирается, а вниз спуститься не может, визжит и лает!
   Мимо уже знакомых нам лесистых островков-курортов и островков-крепостей, мимо белопарусных яхт и прыгающих, как водяные жуки, моторных лодок, мимо узеньких байдарок, устроенных так, будто в них сидят только верхние половинки людей, отчаянно размахивающие своими доисторическими вёслами, мимо неуклюжих барж и военных кораблей "Белоостров" вышел в море. Оно темно-синее и от края до края покрыто грядами белой пены. Значит, будет шторм. Утром следующего дня так мотает, как будто наш "Белоостров" не пароход, а пустая бутылка. Ветер – девять баллов, Это уже настоящий шторм. Бывает, конечно, и десять и даже двенадцать, но и девяти вполне достаточно, чтобы понять, что такое море, особенно если пароход, на котором едешь, невелик. На палубе не то что ходить, а и стоять-то можно с трудом, но зато смотреть очень интересно. С высоких, как горы, волн ветер срывает пену, превращая её в кисею брызг, а солнце в каждой такой кисее зажигает столбики радуг. Большие пароходы качаются медленно и солидно, а маленькие окунают свои носы в воду, и волны обдают их с носа до самой кормы. Только чайки летают всё так же спокойно и даже застывают я воздухе, распластав крылья, словно они не чайки, а бумажные змеи, которых кто-то держит невидимой ниткой.
   Шторм бушевал и ночью и утром следующего дня, а потом вдруг исчез, будто его и не было. По ласковой, тихой поде спокойно идёт яхта, и мелкая рябь, бьётся у её белого эмалевого борга. Это мы вошли в Кильский канал. От Балтийского до Северного моря он пересекает Западную Германию.
   На набережной шлюза мелкими камешками выложены два больших чёрных орла, а между ними метровыми мозаичными буквами написано, что шлюз этот построен в 1914 году императором Вильгельмом Вторым. Это год начала Первой мировой войны. Через четыре года Вильгельм уже не был императором.
   По Кильскому каналу мы плыли целый день. Мимо домиков с черепичными крышами, мимо рыболовов с удочками, мимо детей, которые махали нам руками, подпрыгивали и что-то весело кричали. Вечер пришёл тихий и тёплый. Тень от коротколапого капитанского щенка стала похожа на длинноногого жеребёнка. К плещущим у берега жёлтым струйкам воды боком спустилась ворона и стала пить. Выскочила и перевернулась в воздухе золотая уклейка. По воде побежали стеклянные круги. Туман дырявой кисеёй прикрыл заливной луг. Зажглись мирные уютные бакены. Сладкий запах рыбачьего костра смешался с густым запахом скошенной травы и сырой прибрежной осоки. Где-то щёлкнул соловей. Ему ответил другой.
   А в это время матросы на пароходе снова плотно завинчивали иллюминаторы, потому что впереди у нас было Северное море, а там уже не соловьи, а штормы.
   Вот так и в стране, по которой плыл наш пароход. Простые люди этой страны хотят мирной жизни, хотят, чтобы дети их были счастливы и веселы, а крупные фабриканты и заводчики, американские и немецкие торговцы оружием, с помощью клеветы, лжи, денег и страха стараются сделать всё, чтобы был шторм, чтобы опять была война.
   Тридцать шесть часов болтало нас в шторме Северного моря, пока мы наконец не вошли в устье Темзы. От моря до Лондона шестьдесят километров. Мы проплыли мимо Гринвичской обсерватории, иначе говоря, пересекли тот самый меридиан, который географы изобрели, во-первых, для того, чтобы легче было измерять земной шар, а во-вторых, для того, чтобы было за что ставить школьникам двойки, если они про этот меридиан не знают.
   Потом мы увидели слева старинный парусный корабль с пушечными люками. Это оказался фрегат адмирала Нельсона, а с правой стороны шли военные корабли, украшенные флагами: это король шведский ехал в гости к королеве английской.
   Потом появился лес пароходных мачт и труб. Это были верфи и доки Лондона. Океанские пароходы стояли у причалов, как большие белые дома.
   Наконец мы подошли к маленькой пристани, где нас уже ждали представители Общества англо-советской культурной связи. Они посадили нас в автобус и через весь город повезли в гостиницу. Город очень большой: второй по величине в мире. Большой, но низенький. Высоких домов мало.
   Через свинцовую Темзу перекинуты широкие мосты. На набережной Темзы стоит и здание парламента, а рядом с ним – высокая башня с часами, которую называют Большой Бен. Часы эти бьют низким колокольным басом.
   В Лондоне живёт английская королева Елизавета Вторая. Я её видел только в журнале да ещё на экране кино.
   Живёт она в Букингемском Дворце, который охраняют королевские гвардейцы, пешие и конные. Каждое утро происходит торжественная смена караула.
   Перед решёткой дворца и гвардейскими казармами собирается очень много любопытных. Раздаются трубные сигналы и громкие крики команды. Военный оркестр играет марши, и под них строятся и перестраиваются ряды гвардейцев в красных куртках. У пехотинцев высокие медвежьи шапки, надвинутые на самые глаза. У конников медные, сверкающие на солнце каски с белыми султанами. Наконец все занимают свои места и замирают, будто их заколдовала фея из царства Спящей красавицы. Если бы чёрный конь изредка не взмахивал усталой головой, можно было бы подумать, что и он и сидящий на нём всадник – это раскрашенная скульптура. А пехотинец в медвежьей шапке, стоящий на часах около старинного замка Тауэр, казался хорошо сделанной куклой. Неожиданно кукла зашевелилась, прошла, как заводная, несколько шагов, высоко подымая ноги, и опять замерла. Но если вглядеться в неподвижное лицо куклы, можно увидеть, как поблескивают под мехом шапки живые глаза.
   Самый богатый район Лондона называется Вест-Энд. В переводе это значит "западный конец", или "западный край". Здесь находятся дорогие гостиницы, рестораны, театры, кино. Здесь стоят особняки фабрикантов, владельцев больших магазинов, директоров акционерных обществ и трестов.
   На жилых улицах перед каждым подъездом садик, а в садике – розы, пионы, астры.
   На торговых улицах – Риджент-стрит, Оксфорд-стрит, Пикадилли – нельзя ни пройти, ни проехать. Целая река людей течёт по тротуарам, а сами улицы буквально забиты машинами. Двухэтажные красные автобусы идут один за другим, упираясь тупыми носами в тупой хвост впереди идущего. Между ними, как коровы среди слонов, протискиваются легковые машины и самых новейших марок и совсем старые, у которых колёса на спицах. Среди этого стада, как овцы, мечутся низенькие мотоциклетки, и совсем уж собачонками кажутся велосипедисты. Всё это несётся не по правой стороне улицы, как у нас, а по левой, да ещё и молча, без гудков, так как в Англии гудки запрещены. И к тому и к другому мы долго не могли привыкнуть. Всё время нам казалось, что кто-нибудь нас раздавит.
   Каждый хозяин магазина или торговой фирмы старается, чтобы покупатели шли к нему, а не к другим. Поэтому на улицах очень много всяких вывесок, реклам, плакатов, надписей, больших раскрашенных щитов. Ими покрыты все свободные стены домов, заборы, станции метро. Каждая реклама старается обратить на себя внимание чем-нибудь неожиданным и удивительным. На огромном щите, величиной чуть ли не с целый дом, нарисован страшный тигр с протянутой лапой и оскаленной пастью. Это реклама бензина "Эссо". А на плакате, висящем в метро, нарисована жёлтая жирафа с чёрными пятнами, а рядом жирафёнок совсем без пятен и такой беленький, что от него даже свет идёт во все стороны. И этот плакат тоже к зоопарку никакого отношения не имеет. Это реклама стирального порошка. Он так хорошо отстирывает грязь, что когда мама-жирафа помыла этим порошком своего сына, на нем не осталось ни одного пятнышка.
   Вечером, когда становится темно, на торговых улицах Вест-Энда загорается световая реклама. Белые, желтые, красные, зелёные, синие буквы, слова, рисунки вспыхивают, гаснут, вертятся, движутся, меняют цвета. Самая большая световая суматоха происходит на площади Пикадилли-Сёркус.
   Вот огромная, очень сложная, всё время меняющаяся реклама американского напитка Кока-Кола. Она занимает несколько этажей дома. Рядом с ней такая же по высоте реклама английского черного "гинес". Она много уже и, значит, меньше, но устроена хитрее. Почти во всю её высоту сделан светящийся циферблат часов. Часы идут. Все прохожие проверяют по ним время, а значит, глядят не на американскую Кока-Кола, а на английское пиво.
   Часам к одиннадцати вечера почти все рекламы и витрины тухнут. Улицы становятся пустыми и безлюдными: лондонцы рано ложатся спать.
   В Лондоне много больших парков. В самом центре города знаменитый Гайд-парк. Он соединяется с другим парком, который называется Кенсингтонские сады, потому что там стоит Кенсингтонский дворец. Оба эти парка ничем не разделены. Это просто один большой парк. На его траве разрешается и лежать и сидеть, да и ходить по ней можно сколько угодно. Трава не мнётся, потому что очень коротко подстрижена.
   Через весь парк проходят длинные пруды, называющиеся Серпентайн, что в переводе значит "змея". В этой "змее" можно купаться и кататься по ней на лодках.
   Есть ещё в этом парке и маленький круглый пруд, на котором лондонские ребята пускают покупные или самодельные парусные лодки. Надувая паруса, лодки плывут, натыкаясь на лебедей, диких уток и чаек, которые совсем не боятся ни лодок, ни людей и берут хлеб прямо из рук. И голуби тоже.
   Даже воробей – и тот сел на мой указательный палец и клевал крошки с ладони. Сфотографировать этого я не смог, потому что руки были заняты.

***
   Так же, как и в Москве, Ленинграде или Киеве, на больших перекрёстках Лондона стоят регулировщики движения и горят светофоры. Но ведь бывают иногда улицы, на которых перекрёстков мало. По этим улицам машины несутся особенно быстро.
   Как же такую улицу перейти пешеходу?    В Лондоне для этого выдумана особая система. На асфальте поперёк всей улицы накрашены белые полосы. Это места перехода. "Зебра-кросс", то есть "перекрёсток-зебра". Стоит пешеходу вступить на эту "зебру", как все машины обязаны остановиться и ждать, пока он перейдёт дорогу.
   Если такой пешеход будет переходить медленно, он сильно задержит движение, а если кинется с тротуара слишком быстро, шофёр не успеет затормозить. Вот почему на расклеенных по городу плакатах и написано: "Не ползи, как черепаха, и не скачи, как заяц!"
   Я очень люблю животных. Когда мы с моим братом были мальчишками, у нас всегда была всякая живность. И когда теперь я бываю в других странах, непременно захожу в магазины, на рынки, где продаются звери и птицы, и, конечно, в зоопарки.
   В каждой стране можно увидеть разных интересных животных и птиц, которых раньше не видел и знал только по картинкам. В больших аквариумах Монте-Карло я видел совершенно невероятных океанских животных и рыб – живых акул, осьминогов, спрутов, гигантских крабов. В Китае – удивительных, золотых рыбок с глазами, как бинокли, и хвостами, как огромные банты.
   В зоологических магазинах Лондона много интересных птиц и зверей, привезённых из Индии, Австралии, Африки, Южной Америки: обезьяны, синие с золотом попугаи ара, маленькие разноцветные колибри, похожие на живые ёлочные игрушки. Когда хозяин одного магазина узнал, что я из Советского Союза, он очень просил меня, если я ещё раз приеду в Лондон, привезти ему сибирского щегла. Оказывается, они очень ценятся в Англии.
   В Лондоне хороший зоологический сад. А за городом есть ещё один. В нём многие звери живут совсем на свободе или на огромных, огороженных решёткой полянах. Обезьяны бегают среди посетителей и пристают к ним. А если дашь такой обезьяне конфетку, то она либо просто уложит её за щёку и станет клянчить другую, либо залезет на дерево и начнёт её есть.
   Когда мы были в зоопарке, шёл мелкий дождик, и многие животные попрятались. Потом вышло солнце, и все вылезли греться: и жираф и пеликан, а из слоновника вывели большого индийского слона, на котором могут кататься посетители парка.
   Ист-Энд – восточный конец, восточный край города. Это очень большой пролетарский район, в котором живут главным образом фабричные и заводские рабочие, докеры, кустари.
   Ист-Энд – это руки Лондона, те самые руки, которые построили дворцы, театры, музеи, особняки и магазины Вест-Энда и наполнили эти магазины обувью, платьем, посудой, мебелью. Руки, которые выгружают кофе, сахар, уголь и лес, апельсины и руду с океанских пароходов, приходящих из Европы, Африки, Америки, Азии, Австралии, и грузят на эти пароходы станки и автомобили, электрические лампы и сыр, сталь и пиво.
   В Ист-Энде много старых домов, построенных ещё во времена Диккенса. Мрачные, закопчённые дома, которые сами лондонцы окрестили трущобами.
   Когда попадаешь на такую улицу и ходишь по лабиринтам тесных дворов, переходов, низких арок, тёмных железных лестниц, не защищенных ни от дождя, ни от ветра, всё время кажется, что из-за какого-нибудь угла выйдет Давид Копперфильд, а из окна подвала выглянет головка той самой девочки из подземелья, про которую я читал ещё в детстве и о которой так горько плакал, когда она умерла. Мне тогда было восемь лет, меньше, чем многим из вас. Но, по правде сказать, у меня и сейчас глаза сыреют, когда я читаю про эту девочку.
   Во всех районах Лондона можно встретить дома, разрушенные войной, но в Ист-Энде их особенно много. Вероятно, потому, что фашисты, стрелявшие по Лондону ракетными снарядами, старались попасть в верфи и доки.
   На развалившихся стенах уже растут и трава, и кусты, и чахлые деревца. В бывших подвалах навален мусор, цветут крапива и чертополох.
Конечно, и на этих пустырях можно играть в прятки или в ковбоев Техаса, но, когда смотришь на ребят Ист-Энда, играющих среди развалин какого-нибудь дома, всё время думаешь, во-первых, о том, как важно бороться за то, чтобы на земле был мир, а во-вторых, о том, как жалко, что здесь, в рабочем Ист-Энде, почти нет ни парков, ни скверов, ни садиков. А ведь садик – это мечта каждого англичанина, каждого лондонца. Такая уж у них традиция. В доме должен быть камин и перед домом – садик.
   Трудно осуществить эту мечту в Ист-Энде. Вот перед своим садом стоят рабочий и его сын. Только садик-то этот, к сожалению, больше похож на куриную клетку.
   А люди в этом районе живут замечательные. Однажды, проходя мимо какого-то завода Ист-Энда, я увидел, как раскрылись большие железные ворота и оттуда начали выходить сотни рабочих. Молодые, старые, смеющиеся и сосредоточенные, кто пешком, кто на велосипедах, они растекались ручьями по улицам и переулкам Лондона. Это кончился рабочий день.
   Я смотрел на их простые лица и думал о том, что многие из них сыновья тех докеров, которые в двадцатом году отказались грузить оружие для белогвардейских и иностранных войск, хотевших задушить революцию в нашей стране. Это они, лондонские рабочие, жители Ист-Энда, сказали тогда банкирам и министрам: "Руки прочь от России!"
   Вы об этом времени читаете в книгах и учебниках истории. Вашим отцам и матерям в те годы было столько же лет, сколько вам сейчас, а может, и ещё меньше, а я уже был взрослым, Я хорошо помню эти трудные и героические годы рождения нашего государства.    Вот почему я и подумал об этих годах, глядя на рабочих, выходивших из ворот фабрики. Ведь мир на земле зависит от дружбы между народами, то есть между простыми людьми разных стран.
   Война нужна только тем, кто наживает на ней деньги. А трудовому народу любой страны война не нужна. И значит, для того, чтобы бороться за мир, надо укреплять дружбу между народами, между простыми людьми всех стран. Надо укреплять дружбу и между советским и английским народами. А для этого нужно как можно лучше знать друг друга.
   Про нас, советских людей, про нашу страну много неправды писалось во многих английских газетах, и поэтому, когда лондонцы узнавали в нас людей из Советского Союза, они сразу же начинали задавать нам тысячи разных вопросов, для того чтобы узнать правду.
   Вопросы эти иногда бывали странные и даже смешные, но мы всегда внимательно отвечали на каждый вопрос, потому что почти никогда не чувствовали в этих вопросах вражды или недоверия. Наоборот, разговаривая с людьми на улицах, в автобусе или метро, мы видели глаза, в которых было много любопытства, но всегда это были добрые и дружеские глаза.

***
   Все полтора месяца мы играли в Лондоне в одном и том же театре – "Касино". Его зрительный зал и сцена находятся под землёй. Зачем это так устроено, я не знаю, но театр хороший. Сцена большая и удобная.
   Конечно, мы волновались по поводу того, как будут проходить наши спектакли. Ведь играли-то мы по-русски! Значит, зрители наши не понимали ни единого слова. Поэтому перед каждым актом английский актёр рассказывал зрителям содержание того, что они будут смотреть. В общем, после первого же спектакля мы успокоились. Зрители хорошо слушали и смотрели, много смеялись и аплодировали.
   В Англии перед каждым спектаклем или после него, даже после каждого киносеанса играется государственный гимн. Перед нашими спектаклями всегда игралось два гимна: английский и советский.
   Два раза в неделю, по средам и субботам, мы, кроме вечерних спектаклей для взрослых, играли еще и днём для детей "Волшебную лампу Аладина".
   По окончании первого детского спектакля к нам за кулисы прибежал взволнованный администратор и сказал: "Что делать? У актёрского входа выстроилась целая очередь ребят с вырезанными из газеты объявлениями. Они требуют, чтобы их пустили на сцену!" Не сразу мы поняли, в чём дело. Потом наконец разобрались. Оказывается, какая-то газета напечатала, что мистер Образцов предлагает всем зрителям-ребятам, желающим посмотреть устройство кукол, после спектакля придти за кулисы. В качестве же пропуска будет служить это самое сообщение, вырезанное из газеты. Ничего подобного, конечно, мистер Образцов не говорил, но ребятам этого не объяснишь, да, собственно, и незачем объяснять. Проще пустить их на сцену. И с этого дня после каждого детского спектакля цепочка ребят двигалась через служебный ход рассматривать наших кукол. И мы показывали им, как шагает кукольный верблюд, как устроена пасть у льва и почему летят искры из сабли Аладина.
   В Англии есть кукольные театры, но маленькие. В них играют чаще всего только три–четыре актёра. Таких больших кукольных театров, как в Советском Союзе, у них нет. Англичане очень удивлялись, когда узнавали, что в нашем театре работает больше двухсот человек. И сами кукольные спектакли в Англии тоже меньше и по количеству кукол и по размерам декораций. Поэтому английским ребятам было интересно рассматривать и наши декорации и устройство наших кукол. Большинство детей, приходивших к нам на спектакли, были восьми-, десяти- и двенадцатилетние, но иногда приходили и совсем маленькие, даже трёхлетние. Таких ребят английские мамы водят не за руку, а на длинных вожжах. Иногда это целая упряжка, даже с бубенчиками, иногда просто верёвочка. Сперва мне показалось чудно, что маленьких ребят водят таким смешным способом, но потом я понял, что этот способ в десять раз удобнее для матери и в двадцать раз полезнее ребёнку. У него не выворачивается и не устаёт рука, не кривится позвоночник и грудная клетка. Он идёт впереди, шагает свободно и не мучается от того, что его маленькие шаги не совпадают с большими мамиными шагами.
   Конечно, такие малыши редко бывали не наших детских спектаклях. Большинство были школьники.
   Спектакль "Лампа Аладина", отрывок из спектакля для взрослых "Необыкновенный концерт" и несколько моих концертных номеров были показаны по лондонскому телевидению. В Англии телевидение очень распространено, и, значит, миллионы англичан и шотландцев видели наших кукол. После первой же передачи я начал получать письма из разных городов от совершенно разных людей. От рабочих, учителей, инженеров. Это были хорошие, добрые письма, очень дружеские по отношению к нам, советским людям. На все эти письма я, конечно, отвечал.
   Но писали мне не только взрослые, но и ребята из разных городов. Гарольд, Джейн и Кетрин написали, что Джейн больше всего понравился Аладин в пещере, а Гарольду – джин. Пятилетнему Бобу Бокману тоже больше всего понравился джин. Одиннадцатилетний Дзвид Эллиот из города Лейтона написал мне о том, что он устроил домашний кукольный театр.
   Маленькая Джанетта Шорт из города Херста откуда-то узнала, что у меня в Москве есть собака пудель и что зовут её Кора. Когда я раскрыл письмо Джанетты, из него выпала фотография собаки.
   Оказывается, у Джанетты тоже есть пудель, и зовут его Трудди. Приехав в Москву, я послал ей карточку моей Коры.
   А с девочкой Сторм Кокшот из Йоркшира у нас целая переписка. Она мне тоже прислала карточку, но уже не пуделя, а свою собственную. Кроме того, она вложила в конверт карточку своей маленькой сестры Эрики.
   Сторм и сама-то не очень большая. Ей семь лет. В письме она просила меня передать от неё привет советским детям. Об этом просили очень многие английские ребята. И я это сделал на первом же нашем спектакле для московских ребят, когда мы вернулись из Лондона.
   Для того, чтобы вы яснее себе представляли, как выглядят маленькие англичане, посмотрите на эти снимки.
   На этой странице есть фотография, которую я снял на одной из центральных площадей Лондона – Трафальгар-сквер. На этой площади бьют фонтаны, а по углам лежат четыре больших льва, на которые, как вы видите, очень любят залезать ребята.
   Ещё одну фотографию, которую вы видите на этой странице, я сделал в дальнем районе города. Очень мне понравились эти два весёлых парня, игравших в индейцев.
   А вот две последние фотографии уже сняты не мной. Это как раз и есть те карточки, которые я получил в письме из Йоркшира. Беленькая девочка – это Эрика, а темненькая – Сторм.
   Мне хотелось, чтобы вы видели тех самых англичанок, которые прислали вам привет.

Спектакль театра кукол С. Образцова "Лампа Аладина" (вначале предисловие С. Образцова)