О фильме "Обыкновенный фашизм"

   – Хитрый кот...
   – Умный кот...
   – Грустный лев в зоопарке...
   – Моя мама – самая красивая...
   На экране – рисунки детей. Даже самый умный кот вздрогнул бы, увидев свое изображение в тетрадке малыша: это же ни на что не похоже! – подумал бы он. А у "самой красивой" мамы глаза совы, прическа веником и будённовские усы.
   В затемненном зрительном зале нарастает смех.
   А мне делается страшно. За вас. Я сжимаюсь в кресле и жду. Я-то знаю, что сейчас будет.
   Начинается фильм выдающегося кинорежиссера Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм" по сценарию М. Ромма, М. Туровской и Ю. Ханютина.
   Для вас фашизм и мировая война, в которую он ввергнул человечество, – это история. В школе история иногда кажется скучной. Александр Македонский, Наполеон, Гитлер? Тройка по истории? Чепуха. Зато слава лучшего математика класса.
   А фашисты между тем – живы-здоровы. Во многих странах собираются банды молодых парней, дерут глотки и мечтают стрелять в людей. Поэтому фашизм – не история.
   Человечество ставит своих часовых – чтобы фашизм не прошел во второй раз. Одним из часовых антифашизма стал и Михаил Ромм.
   Его творческая вахта оказалась нелегкой. Создателями картины просмотрено около двух с половиной миллионов метров пленки – фашистской хроники предвоенных и военных лет, нашей собственной военной хроники. Вам трудно представить себе эту цифру. Сырьем для "Обыкновенного фашизма" явились ленты хроники, равные по общей длине тысяче фильмов! Обычный фильм идет полтора часа. Тысяча картин продолжалась бы полторы тысячи часов. Если сидеть в просмотровом зале киноархива по пять часов в день – работы будет на триста дней, с выходными днями – на год.
   Но главное – не в цифрах. Надо помнить, что создателям фильма пришлось просматривать не веселые комедии с увлекательным сюжетом, а бесконечные марши заводных убийц, полыхание факелов и костров, истребление людей.
   "Я стал собирать материал по следующему принципу – рассказывает режиссер. – В одну коробку – всего Гитлера, в другую – всего Геринга, в третью – возложение венков, в четвертую – парады, в пятую – восторженные вопли толпы, в шестую – солдатский быт…"
   А потом отобранный материал соединялся в различных сочетаниях. Выбор сочетаний называется монтажом.
   Приведу пример.
   В фильме есть такой кадр. Послевоенная Варшава. Балкон очень высокого дома – возможно, Дворца науки и культуры. Чья-то рука запускает бумажный самолетик, самый обыкновенный, каких вы десятки делаете сами.
   Варшава с высоты балкона. Самолетик парит над городом, причудливо, вслед за ветром, меняя направление. Следя за его полетом, аппарат захватывает новые, прекрасные кварталы возрожденной из руин польской столицы. Долго в тишине парит над городом бумажная птичка...
   И рядом – другой кадр: самолеты – настоящие, со свастикой, – сбрасывают бомбы на многострадальную Варшаву. Город в огне. Его не узнать. Не солнечное, а черное небо в дыму...
   Что дает такое сопоставление кадров?
   Сталкивая их, режиссер заставляет зрителя еще острее испытать радость жизни, жажду мира и ненависть к войне, к массовому истреблению одним народом другого. Режиссер заставляет зрителя думать.
   Такое стремление режиссера не случайно. "Обыкновенный фашизм" – это фильм-размышление. И размышление это посвящено не столько фашистам-убийцам (на эту тему уже создано множество фильмов и будет, наверное, создано еще), сколько "мирным" фашистам, будням фашистской Германии и ее праздникам.
   Будни фашизма – это работа. Работа по уничтожению старой культуры. В фильме показано, как на немецких площадях полыхают костры из книг. Этот жуткий ночной кадр трагичен.
   Покончив с книгами, фашисты принялись за интеллигенцию. С книгами было проще: они покорно горели. А писатели, художники, музыканты – эти не хотели молча исчезнуть. Они бунтовали: писали книги, симфонии, картины. Это было уже слишком. Начались аресты и расстрелы. "Актерам и художникам нужно время от времени грозить пальцем", – сказал Гитлер.
   Что же осталось после всех этих мероприятий? Авторы фильма вместе с нами размышляют об этом.
   Они показывают нам президиум немецкой Академии наук. В зале люди в военной форме. Мы сразу догадываемся: здесь оставили тех, кто оказался верен фашизму.
   А вот Академия права. В зале – люди в военной форме. Это "юристы", которые оправдали фашизм. Кстати, именно эта академия приняла постановление, что нелюбовь к фюреру – уголовное преступление.
   А вот совещание сельских хозяев. В зале – люди в военной форме. Сельскими хозяевами смогли остаться те, кто оказался полезен фашистам.
   Как видите – снова монтаж. Монтаж, заставляющий задуматься над вырождением народа, который прогнал настоящих писателей, ученых, художников, – прогнал или уничтожил. И оставил хулиганов и неучей вершить новую "культуру" фашистского рейха.
   В фашистской Германии начали твориться странные вещи. С людьми происходили удивительные превращения. Будто на территорию страны проникли мириады микробов, от которых люди глупеют, теряют человеческий облик, утрачивают человеческую личность.
   Школа. Детей учат писать. Но все они выводят одну и ту же фразу: "Хайль Гитлер".
   Стадион. Юношеский праздник. На огромном поле телами детей выложены слова: "Мы принадлежим тебе".
   А голос режиссера Ромма за кадром говорит:
   "Дети еще не понимают, что стыдно принадлежать кому бы то ни было, хотя бы самому фюреру. Они смотрят на него с обожанием. А ведь им еще придется каждый день и каждый час в течение долгих лет слышать, что он непогрешим, что он всегда прав, что он великий, что он мудрый!.."
   Как вы думаете, может ли один человек быть всегда правым? Может ли он оказаться мудрее целого народа? Имеет ли он право безоговорочно повелевать каждым, диктовать свою личную волю военным и писателям, ученым и художникам, дипломатам и поэтам?..
   На берлинской "художественной" выставке, среди несчетных изображений фюрера, имелся скульптурный портрет мужчины с надменно закинутой головой, идеально прямым носом, светлыми волосами и сильно развитыми мышцами шеи. Таков был выработанный эсэсовской наукой тип породистого немца. Этой породе людей, по мысли фашистских теоретиков, надлежало повелевать другими.

Эти два кадра из фильма мы сознательно поставили рядом. На них – страшные минуты жизни двух мальчиков, почти сверстников. Один становится убийцей, другой – жертвой...

   От теории до практики – один шаг. Гитлеровцы принялись за национальную, расовую чистку своей страны и захваченных территорий. Нужно было освободиться от евреев, поляков, венгров, чехов. Начались облавы, погромы, аресты целых семей. Потянулись специальные эшелоны. Стали заполняться концлагеря и гетто.
   Маяковский мечтал о том времени, когда "поплавки слов" – тех слов, с которыми поэт стремился покончить, – останутся только в словарях. Если по совету Маяковского обратиться к словарю, ну, хотя бы к распространенному словарю С. И. Ожегова, то мы прочтем:
   "ГЕТТО, нескл., ср. В средние века: особые еврейские городские кварталы, за пределами которых евреи не имели права селиться и которые сохранились в некоторых странах, где существует расовая дискриминация. Существование гетто – одно из крайних проявлений расового шовинизма".
   То, что было придумано в средние века, в эпоху инквизиторов, немцы возродили в середине двадцатого века. В картине "Обыкновенный фашизм" показано гетто. Заглянем в монтажную запись.
   Объясню вам, что значит такое расположение текста и примененные в нем обозначения.
   1210 – это порядковый номер кадра. "Общ." – сокращенное обозначение слов "общий план", что означает охват кинокамерой широкой картины, без подробностей, без деталей. ПНР – сокращенное слово "панорама". "5 м 08 к." – это продолжительность, точнее – длина эпизода или сцены. Эта длина измеряется метрами и отдельными кадриками; в данном случае метров – 5, кадриков – 8. Первый столбик – описание того, что мы в данном случае видим. Второй столбик – текст, произносимый диктором или актером во время прохождения соответствующего эпизода. Для того, чтобы текст как можно точнее соответствовал изображению на экране, слова в монтажной записи нередко обрываются даже посередине. Сейчас вы это увидите.
   В этом последнем из перечисленных кадров режиссер прибегает, как вы видите, к крупному кадру ("Кр."). Это необходимо ему не только для того, чтобы мы могли подробно разглядеть детский рисунок.
   Режиссеру важно подчеркнуть, что и на пороге смерти маленький человек остается человеком, художником. Приведу вам включенный в фильм рассказ Михаила Ромма об этих детях:
   "Дети рисовали, вспоминали прошлое, и прошлое казалось им светлым. Ведь ребенок-то рожден для счастья. Они наблюдали настоящее и мечтали вот так уехать из гетто (на экране – детский рисунок: паровоз, вагоны...). Но они уехали вот так (на экране – настоящий товарный состав; двери запломбированы или зарешечены досками). Большой писатель и великий педагог Януш Корчак пошел в гетто и отказался выйти оттуда. Он до конца оставался с детьми. И был увезен вот в таком эшелоне. До последней смертной минуты он был с детьми, он рассказывал им сказки и был найден мертвым в газовой камере. И мертвые дети обнимали его".
   Все это случилось потому, что одни люди возомнили себя лучше других. Здесь – глубокие корни фашизма.
   Авторы фильма снова и снова заставляют зрителя задуматься: все ли корни фашизма в сознании людей сегодня уничтожены? Так ли это? Разве не видим мы и сегодня в разных странах те же приемы воспитания мальчиков и девочек, какими пользовался Гитлер?
   Рецепты – старые, знакомые. Молодежь "освобождается" от искусства и литературы, от обязанности думать, разбираться в сложных вопросах жизни, политики, творчества. Молодежь "освобождается" от чести и совести – иметь эти качества становится неудобным, даже опасным. Мозг, лишенный пищи и упражнений, начинает вырождаться. Зато богатое развитие получают кулаки...
   Но ведь эти самые мальчики и девочки, раньше чем подвергнуться обработке на одинаковость, на стандарт, тоже рисовали умных и хитрых котов, грустных львов в зоопарке, своих самых красивых мам!
   Они позабыли об этом. Теперь они пишут и рисуют не то, что им хотелось бы, – они кричат "хайль!"
   А за их спинами стоят те, кто сам своими руками никого не убивает. Теоретики, вдохновители, философы фашизма, – они не стреляют, они лишь науськивают, лишь подводят под кровавые дела "научную базу", – и неизвестно, не страшней ли они для мира, чем юнцы с автоматами на груди.
   А за спинами теоретиков стоят те, кто платит деньги.
   Они в свое время, когда в Германии назревала революция, "открыли предохранительный клапан" – призвали Гитлера к власти.
   Они же, если сочтут нужным, дернут за веревочку – и где-нибудь задергается, вскинув руку, очередной "фюрер" – марионетка.
   Пластит, и напалм, и свастики, намалеванные на гранитных надгробьях нацистских жертв, – всё это "обыкновенный фашизм".
   Но такое не может, не смеет быть в нашем мире обыкновенным.
   Финал картины потрясает. Заканчивает свой рассказ за кадром режиссер Михаил Ромм. "Человек рождается прекрасным, плохих детей нет, – говорит он. – Все дети во всем мире хороши, все зависит от того, что мы с вами вылепим из этих детей, во что мы с вами превратим их..."
   И вдруг начинает звучать голос маленькой девочки, которая рассказывает сказку о курочке-рябе:
   "Жили были дед да баба..."
   А на экране сменяются лица – остриженные наголо женщины, мужчины, юноши. Лица людей, сожженных в фашистских концлагерях.
   Они наплывают на зрителей в немой тишине зала плавно, все увеличиваясь, будто волны какого-то нездешнего моря. Они наплывают все ближе, и мы видим теперь только глаза. Глаза, полные тоски, боли, невысказанных вопросов. Глаза тех, от кого не осталось даже пепла...
   "– Яичко не простое, а золотое..." – неторопливо, безмятежно ведет свою сказку маленькая девочка. Волны прошлого, плывущие на экране, еще не тревожат ее. Это живая девочка, это наша современница. Она никогда не была в фашистском концлагере смерти и ничего еще не знает о судьбе тысяч своих сверстниц.
   Кем она будет? Врачом? Учительницей? Поэтом? Инженером?
   Для того, чтобы дети превращались в настоящих, хороших, честных людей, и сделан фильм "Обыкновенный фашизм".