История трех натюрмортов, или рассказ о золотом кубке, подсолнухах и селедке на розовой оберточной бумаге

Что такое живопись?

   Это – умение изображать красками то, что художник видит: природу, людей, сцены жизни. С помощью красок художник раскрывает свои мысли и чувства, рассказывает о том, каким он видит окружающий мир и каким бы он хотел его видеть...
   Пятьдесят-шестьдесят веков прошло с тех пор, как первобытный человек в лохматой звериной шкуре собрал разноцветную глину, и на гладкой, отполированной дождями и ветром скале появилось первое цветное изображение. Изображения охоты на зверей найдены во многих уголках земли: у нас в Сибири, в Каповой пещере во Франции, в знаменитых Альтамирских пещерах Испании, в пустыне Сахара.
   Менялись исторические эпохи, менялись содержание и характер живописи. Сотни тысяч картин разных жанров написаны тысячами художников: натюрморты, пейзажи, интерьеры, сюжетные – батальные, исторические, бытовые.
   Ты, не зная того, знаком со всеми жанрами живописи. В четыре года ты нарисовал кривобокий синий круг с усами, а потом поводил кистью в красной краске, и на листе бумаги возник синий кувшин с красными розами. У тебя получился натюрморт.
   Летом ты был на даче, собирал землянику, видел ежика. И вскоре нарисовал картинку с ежиком, радугой, зелеными деревьями. Это был пейзаж.
   Однажды ты заболел, мама не пустила тебя в детский сад. Ты сидел грустный, вспоминал, как твои друзья играют в вашей большой игровой комнате, и нарисовал эту комнату: окна с пестрыми занавесками, разноцветные стены, столы и стулья, игрушки. Получился интерьер.
   Вскоре ты нарисовал другую картинку. Существо без шеи, с птичьими лапами вместо рук, в круглых серьгах, в полосатом мамином платье. Взрослые посмеивались и говорили: "Совсем малыш, а нарисовал маму точно! Характерный овал лица, веселые глаза, и серьги ее, и платье!" Так ты нарисовал портрет.
   Батальные картинки ты тоже рисовал. Кони, похожие на тигров, летели во весь опор, а впереди Чапаев с саблей, бурка развевается по ветру. Эту картинку взяли на выставку и назвали ее "В атаку".
   Осенью, когда ты пошел в школу, учительница сказала: "Нарисуйте свой двор". Ты нарисовал девятиэтажный дом, снежную гору, снеговика, своих приятелей, играющих в снежки. Веселая, хорошая дружная жизнь – это была сложная бытовая картинка...
   Сколько знаменитых пейзажистов, портретистов, баталистов разных эпох можно назвать? Сколько известных всему миру картин? Даже в шести тяжеленных томах "Истории искусств" (а в каждом из них почти по тысяче страниц) рассказано не о всех художниках и упомянуты не все картины.
   У меня есть любимые художники и любимые картины. Я думаю о них, вспоминаю их, иду к ним в музей или ищу репродукции этих картин в книгах. Каждая такая встреча, как встреча с давним другом, радостна и глубока.
   Прежде всего я познакомлю тебя с картинами того жанра, который ты освоил раньше остальных. Сегодня мы побываем в трех разных эпохах и увидим три натюрморта трех, непохожих друг на друга художников.

Золотой кубок


   Виллем Кальф. Натюрморт. 1660.

   Что такое натюрморт? "Натюр" – "естественный", "природа"; "морт" – "мертвая". Значит, "натюрморт" – "мертвая природа"? Голландцы называли такие картины stilleven – неподвижная натура, а англичане – still life, что можно дословно перевести: остановившаяся, замершая жизнь. Знаешь, как в игре в лапту: "Замри". Не исчезни, не умри, а замри, останови свое движение.
   Натюрморт молод, ему около четыреста лет. В сравнении с твоими двенадцатью возраст почтенный. Но если вспомнить, что наскальным изображениям пятьдесят тысяч лет?
   Возник натюрморт во Фландрии в конце XVI века. Как это возник, удивляешься ты, разве раньше никто не рисовал цветов, тарелок, фруктов?
   Нет, не рисовал. Живопись была подчинена церкви, и художники изображали только религиозные сюжеты.
   В конце XIV века в Италии, а потом постепенно во всех странах Европы начался переворот в сознании, в культуре, названный позднее Возрождением. Возрождение было как пробуждение после долгого сна. Первым проявлением его была безграничная и ненасытная любознательность, побуждавшая людей узнавать все об окружающем их мире.
   Значительные географические открытия расширили представление человека о земле, а страны, имевшие доступ к морским путям, превратились в сильные торговые державы, Фландрия и Голландия в том числе.
   Характерной чертой эпохи Возрождения был интерес к реальной жизни, к ее красоте и силе. Дворцы украшали живописью, фресками, а по примеру знати и купцы стали свои более скромные жилища украшать картинами не только с изображениями сцен жизни, но и предметов, окружающих человека. Предпочтение было отдано вещам, ранее невиданным: персидские ткани, венецианское стекло, индийские украшения, тонкий китайский фарфор, заморские цветы и фрукты – все, что привозили отважные мореходы в трюмах кораблей, стали изображать на картинах.
   Фламандские натюрморты, предназначенные для пиршественных залов, были велики по размерам и до краев заполнены грудами дичи, мясных туш, всевозможной зеленью, морскими рыбинами. Яркие, броские, грубоватые по цвету картины в полный голос славили щедрую природу.
   Голландские натюрморты намного меньших размеров, намного лаконичнее по выбору предметов. Это не груды плодов, а одно яблоко, зеленая ветка, тарелка. Они красивого золотистого, коричневатого колорита.
   Знаешь, я испытываю удивительное волнение... Сейчас мы увидим давно полюбившуюся мне картину. Давным-давно, когда я была такой, как ты, и зачитывалась книгами Дюма и Вальтера Скотта, я увидела репродукцию натюрморта: кубок, лимон, фрукты. Кубок заворожил меня: мне представилось в нем колдовское зелье, а срезанная лимонная пахучая кожица, влажно блестящая, кислая, прозрачная мякоть мне показались созданными тоже колдовской, нечеловеческой рукой.
   Позже я узнала, кто написал эту картину – это был голландский живописец Виллем Кальф. Перенесемся во времени – в тот день, когда художник положил последний мазок и отодвинул законченный натюрморт в сторону.
   1660 год...
   Островерхие аккуратные голландские домики с башнями и башенками, узкие улочки.
   Вот и дом художника под красной черепичной крышей с кирпичной трубой и флюгером-всадником на скачущем коне. Какой ветер! Всадник так и крутится, не быть бы буре! Закутаемся в длинные плащи, надвинем шляпы, чтобы стать похожими на жителей второй половины XVII века. Мы сделаем вид, что пришли покупать картину.
   Берись за ручку молотка, висящего сбоку узенькой двери. Не бойся, стукни по двери раз-другой.
   Дверь распахнулась, служанка-девочка твоих лет в длинной шерстяной юбке цвета обожженного кирпича и белом чепце, наглухо скрывающем волосы, испуганно отпрянула в сторону и позвала хозяина. Все же мы показались ей странными.
   – Здравствуйте, господин Кальф, мы хотим купить у вас картину!
   Художник минутку помедлил, переложил палитру со свежими красками из левой руки в правую, поправил белый воротник, оттеняющий выразительное лицо с пристальными, внимательными глазами, и приглашающим жестом повел палитрой в глубину дома.
   Входим в комнату с побеленными стенами и плитчатым полом. Вдоль стен – темные от времени лавки и стол. Свечи в литых тяжелых подсвечниках. Громоздкий мольберт обращен к оконцам, забранным решеткой.
   Мальчик, бледнолицый и светлоглазый, удивленно следил за нами, не отрываясь от своего дела: он растирал краски. В то время приготовить краски было делом сложным, не то что теперь: пошел да купил в магазине набор тюбиков.
   – Сколько времени ты тратишь, чтобы приготовить краску?
   Мальчик опустил светлые глаза и промолчал.
   Мастер Кальф улыбнулся:
   – Смущается, он новичок. На три щепоти красок уходит четверть дня. Работа кропотливая, воспитывает терпение, качество для художника немаловажное. Через год, другой начнет грунтовать холст: грунт для картины, что фундамент для дома... Какую картину вы хотите купить? Или закажите по своему вкусу. Может, вы хотите видеть на полотне заморские раковины, кораллы?
   Я нетерпеливо оглядываюсь. Где же моя картина? На деревянном постаменте бархата, серебряная тарелка, лимон с надрезанной кожицей, высокий бокал, розовые персики, оливковая ветвь и... кубок, сложнейшей чеканной работы, поблескивает таинственно и призывно.
   – Где картина, на которой кубок, лимон и ветка?
   Виллем Кальф, чуть прищурившись, пристально взглянул на меня и повел рукой в сторону мольберта со свежегрунтованным холстом, только что натянутым на подрамник.
   – Я начну писать ее сегодня.
   Я дотрагиваюсь до кубка и ощущаю не холод металла, а тепло, словно сделан он был из неведомого сплава. Неужели я решусь открыть крышку? Нажимаю на замочек! Крышка отскочила, мелькнуло что-то голубоватое, как дымка, и крышка мгновенно захлопнулась. Что это?
   Художник с любопытством наблюдал за мной.
   – Я привез кубок из Парижа. Он удивительно красив... – Художник положил палитру на подставку мольберта, взял со стола подсвечник со свечами и, высоко подняв его, осветил стену. – Я написал много картин с этим кубком. Быть может, вам понравится одна из них.
   И что же мы видим? Стена увешана небольшими картинами, среди которых пять, нет, шесть были родными братьями моей любимой картины: небрежно брошенный бархат, персики, кубок... Странное чувство охватило меня, словно меня обманули.
   Я невольно отшатнулась от стены и протестующе взмахнула рукой. Кальф понял мой жест по-своему.
   – Вы правы, – сказал он, – это не очень удачные картины. Мне кажется, сегодня я начну писать лучше. Я собирался написать эту картину для себя, но желание заказчика...
   Кальф грустно взглянул на пустой еще холст и вдруг стремительно наклонился к палитре, схватил одну из кистей, быстрым, легким артистичным движением положил мазок желтого кадмия почти в середине холста, шагнув назад, полюбовался им.
   – Извольте, запишу картину за вами. Приезжайте через месяц. Закажу и раму черного дерева, с узором...
   Нам пора уходить.
   ...Так начинался натюрморт. К концу XVII века этот жанр постепенно сник, из парадного, торжественного он превратился в обыденный.
   Даже такому блестящему живописцу, как Кальф, приходилось следовать вкусам заказчиков. Свое виртуозное мастерство Виллем Кальф расходовал на создание маленьких стандартных шедевров.
   Постепенно натюрморт перекочевал из мастерских больших художников в классы художественных академий: восковые яблоки, кусок грязно-серой ткани, глиняные чашки. С рисования натюрмортов начал свой нелегкий путь в искусстве и другой художник. Теперь отправимся в его эпоху – во вторую половину XIX века.

Подсолнухи


   Винсент Ван-Гог. Натюрморт. 1888.

   1888 год. Юг Франции. Городок Арль. Лето. Бедная, почти нищая гостиничная комната. Дешевые, в цветочках, обои. Шаткий стол, несколько табуретов и стул потерялись среди подрамников, картонов, листов бумаги, нервно скрученных тюбиков красок, разнокалиберных кистей. Уличный фонарь заглядывает в окно и мягко освещает рыжие вихры спящего в ветхом плетеном кресле человека. С правого плеча свешивается всесезонная потертая куртка. Трубка зажата в левой руке, в правой – тюбик великолепной краски зеленого Веронезе. Перед нами Винсент Ван-Гог. Неистовый подвижник живописи. Нищий, полуголодный, больной, страдающий. Винсент вырос в обеспеченной буржуазной семье, по традиции своего класса он должен был заниматься предпринимательством и торговлей. Он и прошел по всем уготованным ему ступеням, вернее, неистово пронесся: был книготорговцем и проповедником, учителем и продавцом картин, вынашивая одну всепоглощающую мечту – стать художником. Он жаждал написать красками цветущие весенние деревья, бездонную синеву летнего неба, рыжие сполохи солнечного утра.
   В двадцать семь лет, в возрасте достаточно зрелом, он посадил сам себя за незримую ученическую парту и принялся рисовать, рисовать, рисовать, приучая свои пальцы, держащие кисть и карандаш, стать послушным орудием своих глаз, приучая свои глаза видеть все тоньше. Только душу и сердце свои ему не надо было учить: они горели день и ночь, полыхали пламенем, сжигали! Еще рисунок, еще этюд.
   Пришел, наконец, счастливый 1888 год, когда Ван-Гог понял: он стал художником.
   Здесь, в Арле, он без устали пишет картины, которые, правда, пока никто не покупает. Упоен солнцем, красками и теплом лета. На подоконнике недописанное письмо: "Солнце и свет, который за неимением слов можно назвать только желтым, бледно-зеленовато-желтым, бледно-золотисто-лимонным. Как прекрасен желтый свет!"
   Он ищет этот феерический желтый свет во всем, всегда. Вот, выходя из привокзального кафе, купил апельсины. Принес и высыпал на стол. Подумав, сложил их в корзину. Поставил зеленую бутылку и, лихорадочно следя за убывающим светом дня, стал бросать, швырять молнии красок на звонкий бубен холста. Кисть носилась по туго натянутому холсту в бешеной пляске, танцевала весело и упоенно.
   Желто-зеленый свет разливался по комнате, нежно переходя с апельсинов на стены, пронизывая воздух, зачаровывая солнечный луч, скользнувший в окно. Винсент сам удивлялся тому, как быстро, молниеносно быстро научился он писать картины. В ежедневных муках разочарований и открытий победила выношенная мысль: прежде чем писать картину, ее надо придумать, всю увидеть внутри себя, взвесить точно, отбросить заранее лишнее, выделить главное. Быстро схватить смысл увиденного, передав свою мысль, свое состояние руке, заставить ее соединить нужные краски в единственно возможный сплав.
   Вот и подсолнухи, принесенные с прогулки, он писал подряд несколько дней, но не одну картину, а разные. На первой они свежие и нежно-солнечные. На другой – яростные солнечные сполохи. На третьей – увядшая, ушедшая жизнь.
   Последняя точка – блик на крайнем цветке, слабый, едва-едва проявленный. Все... День угас. Еще днем были черные деревянные планки и натянутый на них кусок грубого серого холста. А сейчас вечер, и на мольберте дышит новорожденная картина...
   Мы с тобой видим художника в лучшие годы его жизни, его творчества, когда он наконец обрел таинство соединения красок, когда он упивался своим умением подчинять себе все материалы, при помощи которых художник может изображать желаемое.
   Он рисовал тушью, писал акварелью, маслом. Рисовал и писал не только натюрморты, вернее, не столько натюрморты, сколько пейзажи, портреты, сюжетные картины. Мог ли он предполагать тогда, в 1888 году, что все его картины, все рисунки, все черновые наброски будут тщательно рассмотрены, изучены, сотни раз напечатаны в каталогах выставок... Десятки книг о его творчестве, альбомы репродукций его работ вышли в мире тысячными тиражами. Почему? Нельзя заставить восхищаться искусством, если оно не восхищает, нельзя заставить назвать художника своим, если картины или рисунки его тебе безразличны. Каждый выбирает себе художника, близкого по мыслям и чувствам. Ван-Гога выбрали миллионы.
   Неистовый труженик искусства. За десять таких кратких и таких долгих лет своего творчества он создал пятьсот рисунков и триста картин.
   Уйдем потихоньку, унося след обыкновенных, купленных в лавочке папаши Танги масляных красок, которые, пройдя через плоскую фанерную палитру и неистовую кисть Ван-Гога, превратились в бесценно-неповторимые...

Селедка на розовой оберточной бумаге


   К. С. Петров-Водкин. Селедка. 1918.

   Натюрморт прост и сложен одновременно. С натюрморта начинают обучение, но к нему возвращается художник на протяжении всей творческой жизни.
   Отправимся к третьему удивительному натюрморту. Переносимся в тяжелый 1918 год.
   Первый год революции. Застывший, сумрачный Петроград. Голод. Разруха. Дрова, как великое благо. Хлеб – насущный и ожидаемый, необходимый для сохранения, для продолжения жизни. Без хрустящей корочки, без запаха и вкуса. Хлеб голода.
   Сегодня в свою непротопленную квартиру в бывшем дворянском петербургском особняке знаменитый художник Кузьма Сергеевич Петров-Водкин принес паек. Селедку. Да еще картошка, сваренная в "мундире", да еще хлеб. Какой будет пир! Нет, не вдоволь, сколько захочешь, сколько съешь, а по кусочку, по крошечке.
   Но остановитесь руки, собирающиеся разрезать рыбину. Это Натюрморт Времени! Пусть знают будущие поколения, как тяжело досталась революция.
   А на чем написать картину?
   Если художник хочет рисовать, он не выбирает материалы. Прекрасно, если есть твердый, шероховатый, с чуть заметной желтинкой "ватман" и нежный серебряный карандаш или послушный бархатный уголь для рисунка... Прекрасно, если есть коробка ясной и легкой "Виндзорской" акварели и ласковые колонковые кисти. Прекрасно, если есть тюбики кобальта, краплака, ультрамарина "Черной речки" и жесткие, упругие щетинные кисти с лакированными изящными черенками, настолько великолепные, что, кажется, способны сами, без направляющей руки художника, писать сильными, смелыми мазками.
   А если таких красок, бумаги, кистей нет? Тогда есть белая стена, обрывок обоев, огрызок писарского карандаша, банка плакатной грубой гуаши и вместо тонкого, привычно пахнущего полем и солнцем холста кусок видавшей виды кухонной клеенки.
   Кузьма Сергеевич, потушив нетерпение, натягивает на подрамник клеенку, достает ящик с тюбиками красок, разминает сильными пальцами застоявшуюся кисть и пишет скупой петроградский паек 1918 года. Художник положил его на глянцевую розовую вощеную, сохранившуюся где-нибудь в подвалах Невского "Пассажа" оберточную бумагу и на синий, пронзительно синий обрывок клеенки. Дело было не в скудности еды. Главным была радость ощущения нового, пронзительно яркого мира. Художник знал: суровая пора пройдет, жизнь победит.
   Этот натюрморт, может быть, самый скудный по набору предметов, но по живописности, по удивительной красочности самый яркий, самый богатый во всей истории живописи. Сопровождая каждый цвет другим дополнительным цветом, художник не изменяет их собственного звучания и придает каждому из этих цветов красивый, звучный, тонкий оттенок.
   В творчестве Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина, художника, безоговорочно принявшего революцию и утверждавшего революцию в своих теперь уже всемирно известных картинах "Петербург. 1918 год", "Смерть комиссара", натюрморт занял особое место – это лаконичная его биография.
   Только в 1918–1919 годах он написал десять натюрмортов: "Розовый" и "Утренний", натюрморты "Со скрипкой", "Со свечой" и "С зеркалом"... Позже появились "Яблоко и виноград", "Черемуха в стакане" и другие.
   Художник придавал чрезвычайное значение этому жанру живописи. В каждом из натюрмортов он решал новую творческую задачу: колорита, композиции, эмоционального впечатления. Он много занимался теорией цвета и композиции...
   Петров-Водкин был удивительно разносторонним творцом: он писал картины и панно, плакаты и проекты оформления площади в годовщину революции, он рисовал иллюстрации и обложки книг, он писал статьи об искусстве, пьесы, романы. Написал и великолепную книгу-размышление "Пространство Эвклида".
   Он был профессором Высших художественных курсов.
   Родился он в простой крестьянской семье в Хволынске. Одиннадцати лет поступил в четырехклассную городскую школу и в один из первых дней учения сделал всех удививший рисунок, до обмана иллюзорно передающий надорванный и чуть отогнутый листок тетради.
   С того "обманного листка" началась его трудная дорога в жизни и искусстве. Он исходил все приволжские бугры и древние леса близ Хволынска, много плавал по Волге, ездил в степи.
   А потом побывал в Мюнхене, и в Лондоне, и в Париже. Изучил Италию и Египет, Алжир, Карфаген, Африку.
   Учился у Александра Иванова и Валентина Серова, на картинах великих мастеров Возрождения...

* * *

   День получился насыщенный, что и говорить. Как различны увиденные картины! Натюрморт Виллема Кальфа – это жизнь тех, кто покупал картины, чьи дома эти картины украшали. Натюрморт Винсента Ван-Гога – это сам автор, сам творец, его и ничьи больше потребности и вкусы. Натюрморт Петрова-Водкина – это символ, точно обозначенная жизнь огромного города, огромной страны в год смены эпох.