Идущий через века (о Микеланджело Буонарроти)

МИКЕЛАНДЖЕЛО, ФЛОРЕНТИЕЦ


   Микеланджело Буонарроти (1475–1564). Со старинной гравюры

   Микеланджело – скульптор, живописец, архитектор – родился и вырос во Флоренции. Свою родную Флоренцию художник не забывал нигде.
   Когда его скульптуру "Пиета" – "Оплакивание" – римляне приписали другому ваятелю, Микеланджело вознегодовал не только за себя... Ночью с резцом и светильником в руках вошел он в часовню, где стояло его создание, и при трепетном свете – в первый и последний раз в жизни! – вырезал на мраморе: "Микеланджело Буонарроти, флорентиец, исполнил". Так заявил он о себе и о милой своей Флоренции. Разве не о ней, не о ее сынах думал он, когда творил из мрамора эту группу, полную чистой печали?
   Он гордился своей родиной, ее неукротимым боевым духом. Ведь Флоренция Микеланджело, Флоренция XV–XVI веков, была не просто итальянским городом, как сейчас. Тогда это было свободолюбивое государство, республика, пытавшаяся отстаивать свою независимость от Рима и от иностранцев. Победы и поражения Флоренции были для Микеланджело кровным, личным делом.

      Пиета

   Он любил свою Флоренцию и за то, что в ней процветали искусства. Под старость, рассказывая о себе своему ученику и биографу Вазари, художник помянул, что кормилицей его была жена каменщика...
   – Из ее молока я извлек резец и молоток, – добавил он.
   В этой мудрой шутке много правды. Если не с молоком кормилицы, то все же с самых ранних лет впитал Микеланджело красоту искусства. Прекрасные здания и статуи окружали его на улицах Флоренции – родины замечательного скульптора Донателло, родины Леонардо да Винчи...
   В "Садах Медичи", где находилась художественная школа для одареннейших юношей Флоренции. Микеланджело познакомился с ослепительно прекрасными творениями древних греков. Правитель Флоренции Лоренцо Великолепный принадлежал к роду Медичи, ненавистному свободолюбивым флорентийцам. Но Лоренцо любил и понимал искусство... И в школе, созданной им, все было пронизано тем новым духом, которым повеяло в Италии еще с XIV века. Ученики этой своеобразной "академии художеств" горячо спорили о красоте. Посмеивались над ханжами-монахами. Читали вслух божественные стихи Данте, тоже флорентийца!..
   Все начиналось заново в Италии в ту революционную эпоху. Рассеивался черный туман средневековья, когда человек был придавлен страхом перед Богом на небе и его всемогущими слугами на земле, боялся думать, боялся чувствовать. Земная жизнь, столько времени почитавшаяся "греховной", вновь открывалась ему во всей полноте, и он дивился ей, как дивился совершенству греческих статуй, извлеченных из земли... Человек, личность, действительно возрождалась. Так и называется эта великая эпоха – "Возрождение". Колыбелью Возрождения была прекрасная Флоренция.
   Под синим небом Флоренции мальчик – Микеланджело покупал на базаре морских рыб, чтобы воспроизводить их причудливую окраску.
   Во Флоренции пытливый юноша тайком анатомировал трупы, постигая законы человеческого тела, красоте которого он будет поклоняться всю жизнь...
   Во Флоренции и для Флоренции создал великий скульптор Микеланджело одну из любимейших своих статуй – своего гиганта "Давида".

ОСВОБОЖДЕННЫЙ ГИГАНТ


   Давид (фрагмент)

   Несколько десятков лет вздымалась она над площадью, эта огромная мраморная глыба, привезенная во Флоренцию из Каррары. Мрамор сверкал белизной, но форма его была грубо искалечена. Какой-то незадачливый скульптор пытался обтесать его и бросил работу, только продырявив глыбу.
   От этой обезображенной глыбы отказался в свое время Донателло. Леонардо, в зените славы и сил, не счел возможным приложить к ней свой резец. И вот теперь перед гигантским куском мрамора стоял двадцатишестилетний Микеланджело.
   Нам нетрудно представить его себе: современники обстоятельно описали его облик. Среднего роста, мускулистый, с характерным профилем: переносица перешиблена еще в юности, в азартном споре, нижняя губа слегка выдается вперед, – некрасивое, мужественное, выразительное лицо... Маленькими карими глазами скульптор буквально впивается в глыбу.
   Наконец он дает согласие. Хорошо, он попытается оживить мертвое...
   Глыбу обносят загородкой. Три года "врубается" в нее Микеланджело – яростно, страстно, как всегда, и полном одиночестве. Осторожными, но уверенными ударами откалывает он мрамор, снимает слой за слоем, словно освобождая то, что спрятано внутри.
   Он, Микеланджело, всегда утверждал, что в каждом куске мрамора заключена своя статуя, надо только убрать лишнее. Воображение рисовало ему замысел так явственно, как будто он уже воплощен...
   Обычно, прежде чем перейти к мрамору, скульптор лепит статую из более послушного материала глины. Глиняную модель он в том же размере "переводит" в мрамор. Глина – как бы черновик, ведь на глине можно исправлять ошибки, что-то углубить, что-то сгладить...
   У Микеланджело, когда он ваял "Давида", не было ничего, кроме двух маленьких эскизов, двух восковых фигурок в несколько сантиметров высотой... Без "черновика", сразу "набело" врубался он в мрамор, не терпящий поправок, и каждый удар его руки был безукоризненно точен.
   Как это удавалось ему? Что приходило ему на помощь? Глубокое знание анатомии, навык, приобретенный трудом?.. Конечно, и это. Познания и труд необходимы художнику. Но ничто не возместит ему той врожденной силы, которую можно развить, но нельзя приобрести. Силы, для которой нет у нас другого названия, чем "творческий гений".
   ...Когда загородку убрали, изумились даже флорентийцы, избалованные произведениями искусства. В свободной позе, слегка отставив левую ногу, уходя в небо кудрявой мраморной головой, высился перед ними гигант – прекрасный, могучий юноша. Сжимая левой рукой пращу, был он готов к отпору. Как воин стоял он, как защитник Флоренции от врагов. Как человек невиданной красоты тела и духа... Но только не как "святой Давид", о котором говорится в церковных книгах.
   Библейское сказание повествует, что слабый отрок, почти мальчик, Давид, защищая свой народ, поверг великана Голиафа. Микеланджело сделал великаном самого Давида, отважный, сильный дух воплотил он в мощное тело атлета. Не очень-то посчитался Микеланджело со священным текстом!.. Впрочем, так поступали и другие мастера Возрождения, вливая в старые мехи религиозных сюжетов новое вино, новое содержание...
   Но есть в "Давиде" нечто свойственное только одному Микеланджело, характерное лишь для его бурной творческой личности. Хотя мраморный гигант показан еще до поединка с врагом, мы доподлинно знаем, каким будет Давид, когда разгорится бой, столько скрытой мощи в этих великолепных мышцах, в повороте головы, так сосредоточенно, грозно юношеское лицо! Давид пока спокоен, но в этом покое чувствуется напряжение страсти, затишье перед бурей.
   "Террибилита", – говорят итальянцы, пытаясь обрисовать творчество Микеланджело. "Террибилита" – сила переживаний, внушающая страх. В передаче этой силы Микеланджело не имеет равных.

ТРАГЕДИЯ ГРОБНИЦЫ

   Примерно через год после того, как мраморный гигант был водружен на главной площади Флоренции, Микеланджело вновь покинул родной город. Папа Юлий II вызвал его в Рим и заказал ему свою гробницу... Творческие замыслы теснились в голове художника, и он разработал проект великолепной гробницы, украшенной множеством статуй. Проект как будто понравился папе, и художник, полный радужных надежд, уехал в Каррару за мрамором.
   Так в 1505 году началась эта долгая история, которую биографы Микеланджело называют "трагедией гробницы". Трагедия гения, зависящего от причуд "сильных мира сего".
   Когда художник, мечтая скорей приступить к желанному труду, вернулся в Рим, папа уже охладел к своей затее. Кажется, кто-то внушил ему, что строить себе гробницу – дурная примета. Так или иначе. Юлий не проявил к художнику никакого внимания. И оскорбленный Микеланджело тут же самовольно покинул Рим.
   Тогда папа послал за ним. Он тоже был с сильным характером, этот самовластный старик, при случае легко сменявший молитвенник на боевое оружие... Слабо разбираясь в искусстве, он кое-что понимал в людях. Он не желал терять Микеланджело и настаивал на его возвращении.
   Художник упорствовал. Но здравый смысл, а главное, жажда воплотить дорогой ему замысел в конце концов взяли верх. Микеланджело вернулся к папе.
   И тут папа поступил с ним так, как в мифах поступали с героями древние боги. Он наложил на него тяжкие испытания: прежде чем начать гробницу, Микеланджело должен расписать потолок Сикстинской капеллы, часовни.
   И опять художнику пришлось смириться, – мечтая о желанном труде, взяться за нежеланный. Впрочем, он скоро увлекся им со всем неистовством своей натуры.

   Дельфийская Сивилла (фрагмент росписи потолка Сикстинской капеллы)

   Двадцать месяцев провел он на лесах под потолком капеллы, лежа с кистью в руке на спине. Он так испортил себе зрение, что долгое время мог читать письма, только подняв их вверх... В шутливом стихотворении – Микеланджело был и поэтом! – он писал, что из-за этой работы у него вырос зоб, затылок прирос к спине, борода стала дыбом... И все же он работал один, без помощников.
   Папе не терпелось взглянуть на то, что сделал Микеланджело.
   – Скоро ли ты кончишь? – торопил он, хмуря кустистые брови.
   – Кончу, когда буду доволен.
   – Смотри, чтоб я не сбросил тебя с твоей вышки!..
   Но вот наконец леса сняты. Подобрав сутану, папа решительно переступает через доски и смотрит, на потолок... Что ж, на потолке написано то, что и должно украшать стены часовни: сцены из священной истории.
   Хорошо, что папа не очень тонко разбирается в искусстве! Иначе он заметил бы, что священная история, написанная могучей кистью "его" художника, слишком человечна!.. Жизненной правдой дышат сцены "потопа". Человеческой мудростью и энергией исполнены лица пророчиц-сивилл. А сам господь бог, творящий небо и землю, скорее похож на художника, охваченного неудержимым порывом вдохновения. Как прекрасно, как одухотворенно лучшее из его созданий – первый человек, Адам! Не во славу бога – во славу человека, его разума и творчества, созданы эти "божественные фрески".
   К счастью, папа не видит этого. Его беспокоит другое.
   – Надо бы пройтись золотом, – замечает он. – Бедно все это...
   – Те, что изображены здесь, тоже были бедны.
   Ответ звучит почти грубо. Но папа уже привык к строптивости "своего" художника и не обращает на нее внимания.
   Не обращает внимания папа и на фигуры, написанные в оконных арках-люнетах, на женщин с грустными, озабоченными лицами, на скорбные фигуры странников... У одного из них вид затравленного. Другой точно пишет просьбу о помиловании... Как попали они в часовню. Эти обыкновенные, "мирские" люди? И почему они так грустны?..
   Много позднее исследователи ответят на этот вопрос. Как раз в те годы, когда Микеланджело работал в часовне, Флоренция была захвачена испанцами. Многие из ее жителей скитались без крова, многие флорентийские матери потеряли тогда детей... О них, о бедах своей родины, видимо, думал художник, расписывая люнеты. И эту работу он делал не по приказу папы...

   Гробница папы Юлия II

   ...А "трагедия гробницы" продолжалась. При жизни Юлия художнику удалось изваять лишь малую часть тех статуй, о которых он мечтал. Но какие это были статуи!.. Моисей, полный праведного гнева, фигуры рабов, красоте и выразительности которых до сего времени дивится мир.
   Умирает Юлий II. Его преемники еще меньше интересуются гробницей... Они поручают Микеланджело все новые и новые дела, а главный замысел его жизни – гениальный замысел! – остается неосуществленным.
   Идут года... Почти семидесятилетним стариком заканчивает художник то, что замыслил еще в молодости... Но разве это та гробница, то гармоничное сооружение, о котором он мечтал?!. Из-за равнодушия тех, кто давал средства для работы, все обеднено, пропорции нарушены… И все же статуи Моисея и рабов, украшающие гробницу папы Юлия II, делают ее одним из величайших памятников искусства...
   И кто, кроме узких специалистов-историков, кто вспомнил бы о существовании этого папы, не будь на свете строптивого художника Микеланджело?!

ЕЩЕ ОДНА ПОБЕДА

   Умирающий раб (фрагмент)

   Одним из самых тяжелых испытаний, выпавших на долю Микеланджело, было создание капеллы Медичи в его родной Флоренции.
   Лоренцо хотя бы любил искусство. Наследники его не обладали и этим качеством и были ненавистны Флоренции. Изгнание рода Медичи означало победу свободы. Возвращение Медичи было ее поражением.
   И вот в 30-х годах XVI века Медичи снова вернулись во Флоренцию. Этому предшествовала война, в которой Микеланджело принимал непосредственное участие, он был главным комиссаром военных укреплений... Теперь, когда враг победил, художник ждал ареста и суровой расправы.
   Но слава Микеланджело к тому времени была слишком велика. Уничтожать его не имело смысла, лучше было его использовать. Художнику предложили работу... Родовая капелла Медичи, созданная Микеланджело могла укрепить славу этого рода, а Медичи любили славу!
   Художник стоял перед выбором: отказаться от этой работы, а вместе с ней и от всякого творческого труда: правители не простили бы ему отказа! – или же восславить своим искусством ненавистных победителей. Мысль об этом была мучительна.
   Он нашел выход. Он взялся за эту работу, закончил часовню и наполнил ее статуями. Но его творение не прославляло ни рода Медичи, ни их победы.
   Тревогу вселяет во всех входящих сама архитектура часовни. Скорбь ощущается в позах, в выражении лиц прекрасных статуй. О безысходной печали, а совсем не о величии Медичи, говорит все в этой часовне. Языком линий и форм оплакал здесь Микеланджело свою Флоренцию. Это была его победа над Медичи. Горькая победа...
   Вот она, спящая статуя Ночи. Еще при жизни своего учителя Вазари писал, что в ее фигуре "чувствуется не только покой спящего, по также скорбь и печаль человека, теряющего нечто чтимое и великое..." Вот "Утро", которое не хочет пробуждаться: слишком мрачен предстоящий день...

   Утро (фрагмент статуи с гробницы Лоренцо Медичи)

   Капелла Медичи – мраморная симфония печали, прощальный дар художника своей Флоренции. Создав эту часовню, он навеки покидает родину. Обратно он вернется только в гробу: останки его привезут во Флоренцию, чтобы предать родной земле...
   От имени своей "Ночи" Микеланджело написал четверостишие, гениально переведенное нашим поэтом Тютчевым. В горестных строках выражены те же настроения, что и в мраморе капеллы:

Молчи, прошу не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать – удел завидный...
Отрадно спать, отрадней камнем быть.

МИКЕЛАНДЖЕЛО, ОБРАЩЕННЫЙ К НАМ

   Наследие Микеланджело огромно. Здесь, в коротком очерке, не упомянуто о многих очень значительных его работах. Не сказано, например, о его грандиозном труде над собором святого Петра в Риме, Ватиканом... А ведь для Пушкина "Бонароти" был прежде всего создателем Ватикана. Вспомним "Моцарта и Сальери".
   Слава великого художника давно перехлестнула границы Италии. Микеланджело Буонарроти, флорентиец – гордость всего мира.
   Революционные эпохи всегда считали его своим. Его "Моисей" больше похож на вождя, чем на пророка. Раб, пытающийся сбросить оковы, невольно воспринимается как символ народа, томящегося в рабстве, рвущегося к освобождению...
   Мятущийся гений Микеланджело, умершего четыреста лет назад, чем-то ближе нам, чем безмятежно-гармоническое творчество иных его великих современников. В сияющее искусство Возрождения он внес ноты скорби, ноты протеста, внутренней борьбы. Все в нем смятение, гнев, страсть. Как живые, говорят с нами, живыми, его создания. Существует мнение, что он создал "идеального героя". Но слово "идеальный" как-то не подходит к Микеланджело. Его герой прошел через все муки, – и через войну тоже! – увидел жизнь во всей ее сложности, он реален. В нем – пусть он из мрамора – ощущается биение живой, горячей крови... Недаром нашего художника-реалиста Сурикова так восхитили жилы на могучих руках Моисея. ...Сам Микеланджело мало походил на "идеального героя". Неровный, неуживчивый, не всегда справедливый к отдельным людям, он был земным, погрешимым человеком, погрешимым во всем, кроме искусства. Если вы узнаете это искусство хоть немного, – хотя бы по копиям в музеях или даже по репродукциям, – у вас, несомненно, появится желание поближе познакомиться с его творцом. И, может быть, вам захочется достать книгу о его времени, о Флоренции, которую он так любил, почитать письма Микеланджело – словом, ощутить его не как полубога, а как человека, пронесшего через века свой человеческий гнев, свою боль и радость.