Сердечное искусство (об Исааке Левитане)

УЧИТЕЛЯ ХУДОЖНИКА

   Хоронили Саврасова. Народу в больничном дворе собралось немного. Ученики художественных школ оживленно толковали о своем. Никто из них не встречался со старым художником, его смерть их не волновала. Тем заметнее была искренняя печаль на лице красивого, не очень молодого уже человека...

   И. Левитан. Портрет работы В. Серова.

   – Левитан... Исаак Ильич пришел, – зашептались ученики при его появлении.
   Кивнув им головой. Левитан отошел в сторону. Отсюда, с Калужской улицы, открывался великолепный вид на Воробьевы горы, на Москву-реку, уходящую в осенний туман. Но Левитану было сейчас не до красот. Умер Алексей Кондратьевич. Нет больше Саврасова.
   ...С саврасовской мастерской связана вся юность Левитана – горькая, счастливая, нищая. Кажется, во всем Московском училище живописи, ваяния и зодчества не было ученика бедней, чем Исаак Левитан. Круглый сирота, оставшийся без всяких средств, он даже жилья в ту пору не имел. Не раз приходилось ночевать в пустующем верхнем этаже училища, где, по преданию, бродили привидения. Призраки не пугали Левитана.
   Опасней был живой солдат Землянкин, по вечерам обходивший здание.

   И. Левитан. Осенний день. Сокольники, 1879.

   Первые радости искусства в памяти Левитана были неотделимы от чувства голода, настороженности, стыда. В училище многие смотрели на него с любопытством. Самолюбивый юноша считал, что виной этому – его жалкая одежонка. Он и не подозревал, что внимание было скорее лестным. Одних поражала редкая красота Левитана – в те годы он походил на кудрявого итальянца с площадей Флоренции. До других дошли слухи о его даровитости.
   "Талант", – говорили у него за спиной. А "талант" терпеливо дожидался, пока товарищи разойдутся по классам. Только тогда он обращался к буфетчику Моисеевичу с застенчивой просьбой: дать в долг (опять в долг!) дневное пропитание – кусок хлеба с колбасой да стакан молока.
   Не было места для работы, не было красок, и все же Алексей Кондратьевич Саврасов, ведший мастерскую пейзажистов, заметил страсть юноши к искусству, любовь его к природе. Да и кто мог оценить эти свойства лучше, чем автор картины "Грачи прилетели"?!
   Сам он, Саврасов, был влюблен в русскую природу. Случалось, он входил в мастерскую сияющий и торжественно, как о большом событии, возвещал:
   – Дуб расцвел, дети мои!
   Тотчас вся мастерская во главе с учителем отправлялась за город, в Сокольники, писать расцветший дуб. Весной занятия "саврасовцев" шли в зеленеющих рощах и полях. Писали самозабвенно, до темноты. До поздней ночи спорили о написанном. В горячих спорах, в общении с природой крепло дарование Левитана.
   Все глубже постигал он красоту скромной природы Подмосковья, отыскивал в самом простом и обыкновенном трогательные черты.
   Учителями Левитана в этом направлении были прекрасные пейзажисты: Саврасов, а поздней Поленов.
   Третьим учителем была русская природа.

ДВА ИМЕНИ

   Левитану не было двадцати лет, когда Третьяков купил у него для своей знаменитой галереи картину "Осенний день. Сокольники". Женскую фигуру, идущую по аллее, молодому пейзажисту помогал писать товарищ по училищу, портретист Николай Чехов.

   И. Левитан. Берёзовая роща, 1885–1889.

   С этого времени и началось знакомство Левитана с семьей Чеховых. Но с Антоном Павловичем, с писателем Чеховым, он подружился поздней, уже окончив училище.
   На первый взгляд это была обычная дружба двух молодых, неугомонно подвижных людей. Три лета подряд гостил "Левиташа" у Чеховых в Бабкине. И все эти летние месяцы были заполнены шутками, веселыми шалостями. Переодетый бедуином или же чеченцем, Левитан разыгрывал сцены, которые тут же на ходу придумывал Антон Чехов. Вдвоем они ходили на тягу и не столько охотились, сколько "слушали" красоту леса... "Поэтичное Бабкино", – говорил Левитан. Здесь начал он писать свою "Березовую рощу", свежую, пронизанную солнцем.    Никто лучше Антона Павловича не умел излечивать Левитана от припадков тоски и неверия в себя, которым художник был часто подвержен. И все же они были разными: сдержанный, слегка насмешливый Чехов и Левитан, порывистый, неровный, болезненно самолюбивый... Не это ли свойство и было причиной ссоры, на долгое время их разлучившей? Но как радовались оба, когда ссора была забыта! Писательница, друг чеховского дома Щепкина-Куперник, примирившая друзей, вспоминает, как в тот день подергивались влажным блеском прекрасные глаза Левитана, как весело сияли обычно задумчивые глаза Антона Павловича.
   Оба они ценили друг друга. "Ты поразил меня, как пейзажист", – писал пейзажист Левитан Чехову, перечитав его "Пестрые рассказы".
   "Это – такой огромный, самобытный, оригинальный талант", – говорил о Левитане Чехов. Он не говорил это Левитану в глаза. В глаза они больше подшучивали друг над другом.
   Но дело не только во взаимном уважении и не в мелких размолвках. У этой дружбы более глубокие корни. Чехов и Левитан одинаково понимали красоту в искусстве, а это случается не часто.
   И Чехов и Левитан умели видеть поэзию в самом обыденном, повседневном. Оба не любили ярких, дешевых эффектов. Левитан опасался не в меру кричащей краски, так же, как Чехов – пышной фразы. Искусство Левитана, так же, как искусство Чехова, благородно-сдержанное и вместе с тем душевное. И нередко, когда мы хотим описать задумчиво тихий пейзаж или же полного внутреннего изящества человека, мы вместо объяснений просто говорим: "чеховский", "левитановскнй", невольно ставя два эти имени рядом.

УНИВЕРСИТЕТ ХУДОЖНИКА

   Саврасовская мастерская была для Левитана хорошей школой. И все же настоящая, "высшая" школа началась за порогом училища, в самостоятельной работе, в единоборстве художника с природой, с ее дразнящей и ускользающей красотой.
   Мало чувствовать прекрасное, надо суметь передать его. Как часто порывистый, требовательный к себе художник изнемогал в этой борьбе, отбрасывал начатое, снова принимался за кисть!.. Сокольники, Саввина слобода близ Звенигорода, Бабкино, Останкино – вот места этих бескровных сражений. Здесь Левитан одержал немало побед, но ему казалось, что он еще не нащупал чего-то самого важного... Волга, полноводная Волга, вдохновившая в свое время Репина, влекла к себе художника. Наконец он попал на Волгу.
   Великая река встретила Левитана неприветливо. Лил дождь. Волга была серой, холодной. "Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце и явилась мысль, не уехать ли обратно" – писал с волжских берегов художник Чехову.
   Однако прошло несколько дней, и Левитан "почувствовал" Волгу. Один за другим писал он этюды. В воображении рисовалась большая картина. Первой волжской картиной Левитана стала "Вечер на Волге".

   И. Левитан. Вечер на Волге, 1887–1888.

   Давайте сосредоточим внимание на картине так, чтобы совсем не замечать окружающего. Перед нами Волга в дождливый холодный вечер. Недвижные серые воды отражают небо, покрытое тучами... Нерадостно, неприютно здесь на первый взгляд. Но чем дольше и внимательней будем мы смотреть, тем сильней нас охватит чувство простора и воли. Сколько скрытой мощи в этой недвижной реке, какие гигантские пространства расстилаются за ней!
   И краски, которые мы восприняли вначале как тускловатые, бедные, оказываются вовсе не бедны. Конечно, это не яркие краски пасмурного вечера, но какое здесь богатство оттенков, какое многообразие и тонкость переходов от белого к черному! И как стройно, правдиво и гармонично передал это художник!
   В своих подмосковных пейзажах Левитам уловил застенчивую прелесть, трепетность, "усталую нежность" русской природы. Теперь он увидел в ней новое. Он почувствовал скрытые в ней могучие силы.
   Еще не раз Левитан приезжал на Волгу. Особенно полюбился ему тихий городок Плес. Художник писал его в золотой закатный час, после дождя, в сумерки... Иные из волжских картин полны прелестей "левитановской" задумчивой грусти. Но в иных звучат бодрые, звонкие ноты, они точно пронизаны свежим речным ветром.
   – Знаешь, на твоих картинах даже появилась улыбка, – сказал о таких полотнах Чехов.

ТОЧНО ЛИ НЕТ ЧЕЛОВЕКА?

   На пейзажах Левитана почти никогда нет человеческих фигур. В его картинах вы увидите домики, лодки, пароходы, иной раз мелькнет лошадка с дровнями. Все это говорит о человеке, о его жизни и труде. А самого человека нет...
   Но точно ли нет его?

   И. Левитан. Владимирка, 1892.

   Вот картина "Владимирка". Художница Кувшинникова рассказывает, как она с Левитаном – в тот год они оба работали близ Городка во Владимирской губернии – вышла на старое Владимирское шоссе. Дорога белеющей полосой убегала среди перелеска вдаль. И вдруг Левитан понял:
   – Постойте... Да ведь это Владимирка, та самая Владимирка, по которой, звякая кандалами, прошло в Сибирь столько несчастного люда...
   И он вспомнил слова песни:

Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль.
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.

   Из этой песни, из вида старой дороги после долгих поисков и работы возникла "Владимирка" – самая нашумевшая картина Левитана.

   И. Левитан. У омута, 1892.

   Другой художник, возможно, прямо изобразил бы вереницу арестантов, взметающих пыль кандалами... Левитан избрал другое. Его Владимирка безлюдна. Но такой щемящей тоской веет от этой дороги, уходящей в бесконечную даль, от облачного неба, от придорожного "голубца" со стертой иконкой, что мы сами представляем себе несчастных, бредущих в Сибирь, и, кажется, даже слышим окрики конвойных и звон кандалов...
   Картина Левитана будит все это в нашем воображении, как мотив песни, как музыка, и мы невольно чувствуем боль, сострадание, гнев – горячие человеческие чувства.

   И. Левитан. Март, 1895.

   И так с каждым пейзажем Левитана. Природа здесь всегда показана "через человека", через его восприятие. О человеческой драме говорит картина "У омута". Так ясно представляешь себе несчастную девушку, готовую броситься в теплую глубь омута: кстати, тема этой картины навеяна тем же преданием, что и пушкинская "Русалка"...
   Человеческой радостью дышит чудесный "Март". А сколько нежности и светлого, человеческого ликования в картине "Весна, большая вода", в этих тоненьких трепетных деревцах!
   Природа у Левитана пронизана человеческими чувствами. И пусть на его полотнах нет человеческих фигур, мы всегда чувствуем в его вещах присутствие большого человеческого сердца. Пейзажи Левитана глубоко человечны.

ИЩИТЕ СВОЕ!


   И. Левитан. Весна, большая вода, 1897.

   Один из учеников Левитана, насмотревшись художников-французов, начал все изображать в лиловых тонах. Тогда Исаак Ильич – в ту пору он уже руководил пейзажной мастерской, как некогда Саврасов, – добродушно упрекнул "новатора":
   – Ну, зачем это вы?! Что вы, француз, что ли? Пишите по-русски, как видите. Зачем подражать чужому, ищите свое!
   Левитан вовсе не отрицал западного искусства, он ценил многих французских мастеров. Он был против слепого, бессмысленного подражания.
   И новизну в искусстве Левитан тоже ставил очень высоко. Слова "это – так. Это – ново" были в его устах лучшей похвалой.
   Но под новизной Левитан разумел не оригинальничанье, не тщеславное желание обязательно писать "не так, как все". В природе далеко не все еще открыто. Если художник глубоко всмотрится, а главное, "вчувствуется" в нее, он непременно подглядит то, чего еще никто не видел. И это будет подлинная, правдивая, нужная в искусстве новизна.

   И. Левитан. Сумерки. Луна, 1899.

   Сам Левитан неутомимо стремился к такой новизне, непрерывно совершенствовал свой глаз и свое мастерство. Смерть настигла его в полном расцвете творческих сил – ему не было и сорока лет. Последние работы его были так хороши, что иные считали: после Левитана нашим пейзажистам уже нечего делать.
   Это не так. Как всякий большой художник, Левитан только расширил путь для тех, кто пошел вслед за ним. После Левитана был Серов, были и есть другие художники, тонко чувствующие природу. Но чудесные картины-песни Левитана неизменно восхищают, трогают, радуют нас. Глядя на них, мы еще нежней любим нашу родную землю и открываем красоту в том, что вокруг нас, к чему мы издавна привыкли. Еще больше гордимся нашим искусством, о котором так хорошо сказал Горький: "Русское искусство – сердечное искусство".