Себя, как в зеркале я вижу... (об Оресте Кипренском)

   Русский художник Орест Адамович Кипренский (1782–1836) писал портреты. С портретов, им созданных, смотрит на нас его век. Но портреты не стареют. Люди на холстах Кипренского сосредоточенно думают, глубоко чувствуют. Портреты пробуждают и в нас, сегодняшних зрителях, ответные чувства, зовут к раздумьям о мире, в котором жили те, кого запечатлел художник, и о мире, в котором мы живем.


   Портрет отца художника Адама Карловича Швальбе. 1804 г. Государственный Русский музей.

   Отец Кипренского был барин, мать – крепостная крестьянка. Барин не пожелал признать мальчика своим сыном и отдал его на воспитание дворовому лакею. Когда Кипренский вырос и стал художником, он написал портрет приемного отца. Перед нами человек серьезного, независимого ума, сильной воли, гордый сознанием собственного достоинства. Портрет, исполненный в коричневых и золотистых тонах, будто озаренный лучами заходящего солнца, получился на редкость хорош. Четверть века спустя он был показан на выставке в Италии. Никто не верил, что это работа молодого русского художника. Даже знатоки считали, что портрет принадлежит кому-то из великих мастеров прошлого. "С нами хотят сыграть шутку, – говорили они. – Вещь создана Рубенсом или Рембрандтом!.." И это была лучшая награда чужому человеку, который стал Кипренскому настоящим отцом.
   Шести лет Ореста определили в Петербургскую Академию художеств. Он пробыл в ней без малого два десятилетия. Заканчивая Академию, Кипренский представил на суд учителей историческое полотно – "Дмитрий Донской на Куликовом поле": соратники сообщают раненому князю радостную весть о победе над полчищами Мамая. За картину молодой живописец получил золотую медаль. Решено было также послать его в Италию для дальнейшего совершенствования в искусстве: такое право предоставляли лучшим воспитанникам Академии.
   Дмитрий Донской на Куликовом поле. 1805 г. Государственный Русский музей.

   Тема картины была выбрана, конечно, не случайно. В те дни в России многие предвидели, что в недалеком будущем придется вновь отстаивать в боях независимость Родины: армия Наполеона одерживала все новые победы, близился 1812 год.
   Накануне Отечественной войны 1812 года художник работал в Москве. Он помогал известному скульптору Мартосу создавать памятник славным защитникам Отечества – Минину и Пожарскому, тот самый памятник, который и сейчас стоит на Красной площади. Исторических полотен Кипренский больше не писал, но эпоха, судьба современников жили в его портретах.
   В тревожное предвоенное время он написал портрет гусарского офицера Давыдова. Человек с лицом открытым и решительным, яркими глазами и вольной черной прядкой на лбу, одетый в огненный доломан, хорош горячей красотой смелого бойца. За легкостью его движений скрывается напряженная сила, готовность к подвигу. В нем живут предчувствие недалеких грядущих сражений, вера в победу.

   Портрет лейб-гусарского полковника Е. В. Давыдова. 1809 г. Государственный Русский музей.

   Долго считали, что это портрет будущего партизана Дениса Давыдова. Но теперь полагают, что живописец запечатлел другого человека с той же фамилией. Конечно, жалко расставаться с мыслью, что перед нами знаменитый герой-партизан. Но кого бы ни написал портретист, он угадал и открыл современникам образ героя, одного из тех, кому было суждено самоотверженно защищать Отечество, поразить врага, дотоле непобедимого.
   Когда началась война, художник сменил кисть на быстрый карандаш. Он работал горячо, жадно. Участники войны в его страстных рисунках – настоящие герои; лица их одушевлены верой в торжество справедливости, живым искренним чувством, стремлением отдать все силы души на благо Отечества.
   В портретах художник передал свою близость с теми, кого рисовал: герои 1812 года – его дорогие друзья. На портрете одного из них помечено, что рисунок сделан вскоре после "получения им тяжелой контузии на Бородинском поле...".

   Автопортрет. 1820 г. Галерея Уффици.

   После войны Кипренский уехал наконец в Италию. Но и там, на "родине искусств", как ее называли, слава русского художника быстро росла. Его попросили написать самого себя для знаменитой галереи Уффици, где были собраны автопортреты лучших художников Европы. Ни один русский художник прежде не удостаивался такой чести.
   Казалось, в России Кипренского должны были встретить восторгами. Но этого не произошло. Итальянский народ боролся тогда за освобождение своей страны от австрийского владычества, и царское правительство, видимо, подозревало художника в связях с теми, кто поднимал народ на борьбу за свободу. Кипренскому дали понять, что он лишился покровительства царской фамилии и двора. Перед ним надолго закрылись двери многих знатных домов. Начальство Академии художеств объявило прославленному живописцу, что, поскольку он не состоит на казенной службе, "квартиры и стола" ему не положено; оно распространяло слухи о "лени" Кипренского, о "падении" его таланта.
   Другой замечательный русский живописец, Александр Иванов, создатель "Явления Христа народу", объяснял: "Кипренский не был никогда ничем отмечен, ничем никогда жалован от двора, и все это потому только, что был слишком благороден и горд, чтобы искать этого".
   Художника приютил молодой богач Шереметев. Кипренский сделал его парадный портрет – представил во весь рост, в блестящей форме офицера-кавалергарда; за спиной Шереметева одна за другой открываются комнаты его громадного дома-дворца, в них пусто и кажется, что холодно. Гордому художнику было нелегко пользоваться милостями покровителя.
   Более трудной сделалась петербургская жизнь Кипренского после 14 декабря 1825 года. Среди тех, кто был в тот день на Сенатской площади, оказалось немало добрых знакомых живописца. Это были люди благородных стремлений, безукоризненной чести, беспримерной храбрости, "дети 1812 года", как назвал декабристов участник восстания Матвей Муравьев-Апостол. Это было поколение, запечатленное на холстах и листах Кипренского, в лучших его портретах.
   В эту пору Кипренский написал портрет Пушкина.

   Портрет А. С. Пушкина. 1827 г. Государственная Третьяковская галерея.

   Пушкин, написанный Кипренским, как будто спокоен и задумчив. Но блеск устремленных вдаль ясных голубых глаз, большой красивый лоб, как бы вылепленный озарившим его лучом света, непослушные волосы, будто тронутые пролетевшим ветром, – все говорит о внутренней взволнованности. В самом спокойствии лица, в повороте головы, в неподвижности плеч, в руках, крепко скрещенных на груди, таится волнение, та "бездна дум и чувств", которую угадывали современники, видя задумавшегося поэта. Наружная сдержанность лучше выявляет душевную встревоженность.
   Переброшенный через плечо клетчатый плащ, бронзовая фигура Музы, богини – покровительницы поэзии, с лирой стоящая за плечом Пушкина, подчеркивают поэтическую возвышенность его образа.
   В стихотворении "Поэт", написанном вскоре после окончания портрета, читаем:

Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел...

   Человека со встрепенувшейся душой, поэта, пробужденного вдохновением, запечатлел Кипренский.
   Есть свидетельства, что бронзовой фигуры богини сначала на холсте не было. Но друзья Пушкина попросили художника поместить на портрете изображение Гения поэзии: они говорили о статуэтке Музы. "Но я уже изобразил Гения поэзии", – отвечал Кипренский: он говорил о Пушкине.
   И все-таки он уступил просьбам. Вряд ли взыскательный художник сделал это лишь для того, чтобы угодить заказчикам. Появление бронзовой Музы за плечом Пушкина, без сомнения, что-то изменило в готовом портрете. Наверное, образ поэта, сопрягаясь со скульптурой, сделался выразительнее, величественнее, сам стал более скульптурным.
   Современники, всматриваясь в портрет, уловили оттенок скорби, "пасмурность" в лице Пушкина. "Ужели это следствие печалей жизни?" – спрашивал поэта один из давних его друзей. "Печали жизни" – мы знаем, ими для поэта были казнь и ссылка декабристов, "друзей, братьев, товарищей", как называл их Пушкин, подавленность и равнодушие, охватившие людей вокруг, неволя, на которую были обречены и поэт, и художник... О чем бы ни размышлял Пушкин – о судьбах ли Отечества, своего поколения, о собственной ли судьбе – он непременно натыкался мыслью на эти "печали жизни". О них, быть может, беседовали Пушкин и Кипренский, пока рождался портрет.
   15 июля 1827 года знакомый поэта отмечал: "С Пушкина списал Кипренский портрет необычайно схожий". А назавтра, 16 июля, почти день в день первой годовщины казни декабристов, закончен был "Арион": "Пловцам я пел..."
   Хороший художник рассказывает в портрете не только о том человеке, которого пишет, – еще и о самом себе, о своем искусстве, о своем отношении к людям, о своей судьбе. И Кипренский, конечно же, вложил в портрет Пушкина часть самого себя.
   Кипренскому выпало счастье познакомить читателей с обликом любимого поэта. Сейчас нам кажется, что не узнать Пушкина невозможно: мы начинаем жизнь, окруженные его портретами. А люди, которые жили в одно время с поэтом, твердили, как клятву, его вольнолюбивые стихи, нетерпеливо ждали новых его творений, могли встретить Пушкина и не угадать, что это он.
   К первому изданию поэмы "Кавказский пленник" был, правда, приложен портрет автора: Пушкин, совсем юный, почти мальчик, задумался, подперев кулаком щеку. Но с тех пор как портрет был нарисован, прошло немало лет, сосланный царем поэт оказался надолго вдали от друзей, от знакомых; когда он возвратился из ссылки, в его лице не было уже почти ничего похожего на давнее изображение.
   Портрет, написанный Кипренским, появился на выставке в Петербурге и привлек всеобщее внимание. "В залах толпилось много народу, преимущественно из незнатных", – отметил один из посетителей выставки. А когда с портрета была сделана гравюра и в сотнях оттисков разошлась по России, лицо поэта, образ его стали известны и близки всем.
   Пушкин посвятил Кипренскому стихи. "Себя, как в зеркале я вижу", – писал он о сходстве портрета. Но настоящий художник не просто переносит на холст то, что видит: всякое впечатление вызывает отклик в его душе, побуждает его передать во всей полноте образ стоящего перед ним человека. Пушкин понимал это лучше других. И в стихотворении он называл портретиста "волшебником", не только точно запечатлевшим черты его облика, но "вновь создавшим" образ поэта, питомца муз. Этот образ навсегда останется с людьми.
   Портреты Кипренского не стареют, потому что не может устареть душевная красота человека, которую стремился открыть миру, сохранить на своих холстах русский художник. Так же, как его современникам, она дорога нам сегодня, трогает нас, заставляет задуматься, зовет стать лучше.