Интервью длиной в 115 лет (интервью Сергея Эйзенштейна)

   Вся кинематографическая Москва позавидовала бы нам. Ведь нам предстояла встреча с Сергеем Михайловичем Эйзенштейном, самым удивительным, самым мудрым человеком в кино, автором фильмов о революции – "Стачка", "Броненосец "Потемкин", "Октябрь". Мы сидели в небольшой комнате, основное убранство которой составляли книги, сжимая в руках авторучки и блокноты – свой вопрос мы сказали по телефону и теперь приготовились слушать и записывать.
   В голове проносились имена знаменитых людей кино – Гриффит, Кулешов, Вертов, Чаплин, Деллюк, Мурнау... О каждом говорили, что он открыл планету, имя которой – кино. Но и в их ряду Эйзенштейн был первой величиной – это признавал весь мир.

   – Всякий порядочный ребенок делает три вещи: ломает предметы, вспарывает животы кукол или животики часов, чтобы узнать, что там внутри... Так поступают даже порядочные дети, хорошие. Я в детстве не делал этого, и это, конечно, очень плохо. Ибо, вероятно, именно поэтому я и вынужден был стать кинорежиссером.

   Мы не сразу поняли, что он уже говорит серьезно, и теперь бросились записывать. А Сергей Михайлович продолжал:

   – Своевременно не разобранные часы стали во мне страстью копаться в тайниках и пружинах "творческого механизма". Когда фильм закончен, я нагромождаю горы и горы выводов и наблюдений над методикой искусства.

   Показать человека творцом истории – что это значит? Это значит показать его в единении с другими людьми, показать его в действии. Вот почему героем советского киноискусства 20-годов стала масса, коллектив, народ. Все понимали: воссоздание подлинных исторических событий средствами выразительности, научили вызывать у зрителей социальные эмоции.

   – Надо поднять голову и учиться чувствовать себя людьми, нужно быть человеком, стать человеком – ни большего и ни меньшего требует направленность фильма "Броненосец "Потемкин".
   – В "Броненосце "Потемкине" актеров нет, есть только подлинные люди. В этом фильме снимались моряки Черноморского флота и жители Одессы. Мы противники павильонов, противники фанерных и картонных сооружений, заменяющих красивые здания и всё то прекрасное, что можно увидеть в действительности. Мы хотим войти в настоящую жизнь людей. В моем первом фильме – "Стачка" – не было сюжета в общепринятом смысле, там было изображение хода стачки, был "монтаж аттракционов".

   Аттракцион – это слово вы слышали в цирке. Для Эйзенштейна аттракцион – это взрыв, потрясение, средство воздействия на зрителя. "Монтаж аттракционов" – это столкновение аттракционов, сцепление эмоциональных потрясений. И Эйзенштейн, применив этот метод в "Стачке", потом неоднократно пытался теоретически объяснить его. И сегодня еще "монтаж аттракционов" изучают ученые-кинематографисты. Эйзенштейн – это особый случай в истории нашего искусства, когда теория и практика встретились и соединились на каком-то высшем уровне. Этот человек все, что делал, делал основательно, он был по своей психологии настоящий ученый, не только художник. Он изучал механику, лингвистику, музыку, японскую живопись, изучал рефлексологию, чтобы выяснить и понять механизм воздействия на зрителя.

   – Нужны точные данные о том, что мы делаем. Без этого ни развития нашего искусства, ни воспитания молодежи быть не может. Нигде и никогда предвзятая алгебра мне не мешала, всюду и всегда она вытекала из опыта готового произведения... Думаю, кино это единственное конкретное искусство, которое в отличие от музыки одновременно и динамично, и заставляет мыслить. Думаю, что только кино способно к синтезу эмоционального и духовного элементов...

   О если бы!.. Камеру или хотя бы фотоаппарат, чтобы щелкать, каждую секунду! Чтобы сохранить не только слова, но и стремительную жизнь этого лица. Кто хоть раз видел Эйзенштейна, не забудет его огромного светлого лба, серых глаз, внимательных и озорных, то совсем непроницаемых, обращенных внутрь самого себя, то пронизывающих собеседника, его добрую и ироничную улыбку. Друзья Сергея Михайловича побаивались его шуток, эти шутки могли стать прозвищами. Он вышучивал успехи и неудачи коллег и не щадил самого себя.

   – Я далек от мысли считать массовые кинокартины последней стадией развития кино, но они дали возможность нам порвать с треугольником и найти новые формы.

   Он стоял перед нами в толстой вязаной кофте и в белой рубашке, вид у него был и не домашний и не официальный. Великий художник, гений, эрудит, мыслитель, человек, обаяние которого в искренности.