Человек в стерильном халате (из истории хирургии)

"Чур, не мое горе!"

   Давным-давно, когда мне было одиннадцать лет, со мной произошла одна история. Я был вратарем нашей дворовой команды. Однажды я стоял в воротах, следя за нападающими, и вдруг меня словно кто укусил внутри живота.
   Я чуть было не пропустил гол. А немного позже в нашем тихом переулке можно было наблюдать небывалое зрелище: из-за угла, фырча и сотрясаясь, вывернул большой белый автомобиль с крестом на лобовой фаре. Такие же зловещие красные кресты были нарисованы на его стеклах. Он затормозил у подъезда.
   Сбежались все мальчишки и все девчонки. Они поднимали кверху два пальца, восклицая: "Чур, не мое горе!" Такой был у нас обычай.
   Увы, я не мог последовать их примеру: автомобиль приехал за мной. Я не знал, гордиться мне или стыдиться. С кривой улыбкой, держась за живот, я вышел из дому и побрел к машине между двумя рядами благоговейно молчавших ребят. Рядом шла моя мама.
   Хлопнули дверцы, и внезапно высоко и тревожно завыла сирена. Мы мчались по городу.
   Спустя четверть часа я уже лежал на кушетке в белой комнате – это был, очевидно, приемный покой, но нельзя сказать, чтобы там царило спокойствие. Мимо меня озабоченно сновали люди, одетые в белые халаты. То и дело раскрывались высокие двери, и санитары вносили на носилках больных.
   Ко мне подсел доктор. Это был пожилой растрепанный человек в очках, с засученными рукавами, доктор делал сразу несколько дел: расспрашивал мою маму, отдавал распоряжения медицинской сестре и очень авторитетно, с большим знанием дела рассуждал о шансах спартаковцев выйти в полуфинал. Это потому, что я с самого начала объявил ему, что болею за "Спартак", сам же он болел за "Динамо".
   Между тем руки доктора быстро и ловко ощупывали мой живот. Мне это не понравилось – особенно когда он нажимал справа. Вдруг он встал, посмотрел на меня поверх очков и произнес загадочное слово: "Аппендицит".
   Мама побледнела. "Резать?" – прошептала она.
   Тогда доктор объяснил, что резать будут не меня, а какой-то червеобразный отросток, который сидит у меня в животе и, пожалуй, наделает бед, если его не оттяпать. Он так и сказал: "Оттяпать".
   Я засмеялся. Хотя, по правде сказать, мне было сильно не по себе.
   И вот я очутился в большой, светлой и прохладной комнате. С потолка свешивалась лампа, похожая на перевернутый таз. Меня уложили на стол, и я увидел свое отражение в серебряной чаше, висевшей прямо надо мной. Лампа была такая большая, что я весь умещался в ней.
   Вошел доктор, тот самый, который собирался отстричь у меня этот – как его? – аппендицит. Доктор подмигнул, и на душе стало немного веселей.
   Он был странно одет: на нем был глухой халат без пуговиц, половину лица закрывала маска из марли. На ногах – белые бахилы. Такой же костюм был у операционной сестры.
   Доктор стал мыть руки. Это оказалось сложным делом. Он долго тер и полоскал их сначала в одном тазу, потом в другом. Потом с небывалыми предосторожностями, стараясь не задеть ничего руками, обтер их куском марли. Он нес перед собой свои руки, точно драгоценность. Сестра ловко натянула на них дымчато-белые резиновые перчатки.
   Лампа вспыхнула над моим животом. Доктор, крякнув, подошел ко мне; наступила торжественная минута.
   Тут, к сожалению, я должен вас разочаровать. Самое интересное я не увидел. Что-то влажное, вроде тряпки, неожиданно легло мне на лицо.
   Голос сзади скомандовал:
   – Считай! Громко, до десяти.
   Хирург и операционная сестра – главные люди в этом зале.
   Конечно, это была не тряпка, а маска для наркоза. Я принялся считать вслух. Но тут же я заметил, что язык как-то плохо слушается меня. С каждой минутой голос мой звучал все глуше; я хотел продолжать считать, но сбился... В голове у меня зазвенело, все исчезло, и я молча полетел в черную пустоту.
   Когда я проснулся, никакой операционной уже не было. Светило солнце, и за окном вдоль карниза важно расхаживал красноглазый голубь, сбоку поглядывая на меня. Я лежал в палате. Возле кровати сидела мама. Операция давно кончилась. Меня слегка поташнивало после наркоза, но в общем я чувствовал себя великолепно.
   С тех пор утекло немало воды, я успел побывать в разных переделках, и все же нет-нет да и вспоминается мне этот уже далекий теперь случай. Теперь-то мне ясно, что если бы доктор тогда не угадал мою болезнь, если бы он не настоял на операции, все могло бы кончиться очень печально. Говоря откровенно, я бы попросту умер.
   Так я впервые познакомился с хирургией.

"Дочь разума"

   Смотришь на этот старинный рисунок – и невольно вспоминаются строки Гомера:
"Стоит многих людей один врачеватель искусный;
Вырежет он и стрелу, и рану присыплет лекарством..."

   "Хирургия – это когда режут!" – сказал один мой приятель, мальчик лет десяти, когда его спросили, что такое хирургия. А вот как отвечает на этот вопрос древняя санскритская рукопись, дошедшая до нас из глубины веков.
   "Хирургия, – говорится в ней, – это драгоценный дар богов, дочь разума... Да будет прославлен тот, кто постиг ее тайны!"
   Слова эти написаны около девятнадцати веков назад – на рубеже нашей эры. Но хирургия возникла гораздо раньше. Начало ее теряется во мгле тысячелетий. Вероятно, она существует с тех пор, как существует на земле человечество.
   Роясь в старинной утвари, перелистывая полуистлевшие манускрипты, ученые узнали немало интересного о прошлом медицинской науки. В каменных египетских гробницах сохранились ножи из позеленевшей бронзы; хирурги, которые оперировали больных этими ножами, жили без малого пять тысяч лет назад. В древней Индии врачи умели вскрывать череп. Они додумались лечить повреждения кишечника, прикладывая к ранам – кого бы вы думали? – живых муравьев. Крохотные муравьиные челюсти, точно скрепки, соединяли края раны; после этого врач отрывал туловище насекомого. Кишка заживала. В Индии было сделано величайшее открытие: хирурги научились "штопать" человеческое тело – зашивать раны льняными нитками. И до сих пор врачи используют этот прием.
   А кто придумал останавливать кровь, перетягивая кровеносный сосуд тонкой шелковинкой? (Теперь это называется "лигатура".) Неизвестно, так же как неизвестно, кому впервые пришла в голову гениальная мысль – перевязать рану бинтом.
   Но, развиваясь, медицина шла вперед не по прямому пути, а как бы двигалась по спирали. Многие достижения древнегреческих, индийских, китайских хирургов были забыты в средние века, а затем открыты заново. В XVI веке во Франции жил один цирюльник, звали его Амбруаз Парэ. Этому парикмахеру суждено было стать величайшим врачом своего времени. Парэ был участником многих войн и слыл необычайно искусным мастером лечения ран. Он извлек из забвения многие старые методы остановки кровотечения, изобрел лигатуру сосуда, не подозревая, что этот способ был уже придуман за много веков до него.
   Однажды он стал свидетелем странного случая. В дом "первого хирурга короля" – таков был титул Амбруаза Парэ – вбежал, задыхаясь, прохожий. Доктора срочно вызывали к умирающему. Схватив сумку с инструментами, Парэ поспешил на место происшествия.
   Толпа расступилась, пропуская врача. На мостовой ничком лежал человек. Парэ опустился на колени перед раненым, разрезал на нем одежду. Человек был мертв. Несколько минут назад он скончался от раны в сердце, полученной на дуэли.
   В том, что среди бела дня на улице Парижа два драчуна скрестили шпаги, не было ничего удивительного. Стычки между дворянами в то время были обычным делом. Удивительным было другое. Дуэль состоялась не здесь. Она произошла на другом конце улицы, и, расспрашивая очевидцев, Парэ с несомненностью установил, что, получив смертельный удар шпагой в сердце, раненый не умер сразу, даже не упал, а погнался за своим противником. Преследуя его, он пробежал двести метров и без чувств рухнул на землю.
   Парэ возвращался домой в глубоком раздумье. Человек с продырявленным сердцем бежал стремглав без малого четверть версты! Значит, такое ранение не является безусловно смертельным? А раз так, его можно лечить?
   И еще одна мысль пришла в голову королевскому хирургу. До сих пор врачи лечили наружные повреждения. Они умели отсекать конечности, накладывать на раны целебные повязки. Но никто еще не решался оперировать внутренние органы. Считалось, что человек мгновенно умрет, если ему вскрыть желудок или какой-нибудь другой орган, скрытый в глубине тела. Парэ – недаром его называют отцом хирургии – был первым, кто усомнился в этом.

Нож в желудке

   Кажется, что здесь много людей. Но в операционной нет места лишнему. У каждого свои обязанности. Идет операция, и от каждого движения рук врача зависит жизнь человека.

   До нас дошел любопытный документ – описание операции, выполненной в 1635 году на медицинском факультете одного из университетов Северной Германии.
   В жаркий летний день к воротам университета, громыхая, подъехала крестьянская телега. В ней сидел бледный, перепуганный человек. Час тому назад он проглотил... нож.
   Никто не понимал, как это могло произойти. Крестьянин уверял, что хотел поковырять в зубах. Сунул в рот рукоятку перочинного ножика, держа его за открытое лезвие. Неожиданно нож выскользнул из пальцев и в одно мгновение исчез в пищеводе.
   Ученые медики долго совещались, не зная, что предпринять. Наконец, решение было принято. Оно было неслыханным. Врачи решились на отчаянную попытку спасти больного.
   Огромная толпа собралась в сумрачном актовом зале, где под высокими сводами, на круглых скамьях в торжественном молчании восседали члены коллегии, облаченные в парадные мантии. Был отслужен молебен. Пациента заставили выпить чашу с опьяняющим питьем. После этого его привязали к доске.
   Декан факультета, в пурпурном одеянии, с золотой цепью на груди, провел углем полосу на животе больного. По этой линии хирург Даниэль Шабе сделал разрез. Он рассек брюшную стенку и стал искать желудок...
   В зале стояла мертвая тишина. Больной лежал не шевелясь: он был в глубоком обмороке.
   Шабе долго копался в ране. С большим трудом ему удалось подцепить крючком желудок и вскрыть его. Потрясенные зрители не спускали глаз с хирурга, низко склонившегося над столом.
   И вдруг он выпрямился, высоко поднимая над головой, чтобы всем было видно, нож, проглоченный крестьянином. Зрители вскочили с мест. Они не верили своим глазам. Потом раздались аплодисменты. Рану зашили. Крестьянин выздоровел.

Лиловые пятна

   Как давно это было! И стоит ли вспоминать об этом? Даже в девятнадцатом столетии такая операция, как рассечение желудка, уже никого бы не удивила.
   Дело в том, что в XIX веке в медицине совершился переворот. Она стала наукой. Ученые проникли в тайны человеческого организма. Конечно, многого они еще не знали. Но они поняли, как работают сердце, легкие, для чего нужна кровь, как совершается пищеварение. Хирурги изучили анатомию человеческого тела и уже не оперировали наугад. Они научились работать уверенно, хладнокровно, а главное – быстро. Всего семь минут требовалось знаменитому хирургу Николаю Ивановичу Пирогову, чтобы сделать сложную операцию – ампутацию бедра.
   Но тут произошла странная и на первый взгляд непонятная вещь. В век великих достижений медицинской науки развитие хирургии неожиданно затормозилось. Хирургия точно уперлась лбом в стену.
   Что умели делать хирурги? Вскрывать гнойники, удалять камни, ну и, конечно, оперировать раненые конечности. Но, разработав с блеском несколько операций, хирурги перестали изобретать что-либо новое. Они словно разочаровались в своем ремесле.
   Что же произошло? Чтобы понять это, вспомним трагический эпизод, который произошел сто шестьдесят лет назад – 7 сентября 1812 года.
   В этот день с раннего утра над полем вблизи деревни Бородино, в ста двадцати километрах от Москвы, стелился пороховой дым. Гремела канонада. Армия французского императора Наполеона сошлась для решительного сражения с русской армией, которой командовал Кутузов.
   Семь раз полки императорской конницы, пехота и кирасиры пытались штурмом взять укрепленные позиции русских. Одна за другой все атаки были отбиты. Обороной руководил смуглолицый горбоносый генерал, человек небывалой храбрости – Петр Багратион.
   Наступил полдень, а французы так и не добились успеха. Отчаявшись, гренадеры побежали в атаку со штыками наперевес; одновременно загремели семьсот пушек. В эту минуту Багратион был ранен.
   Ординарцы вынесли его из гущи боя. Военный врач осмотрел генерала. Осколок снаряда раздробил левую ногу ниже колена.
   К ночи битва закончилась. Армия Кутузова двигалась к Москве по Смоленской дороге, а в это время измученного князя Багратиона везли в повозке в далекий тыл. Он слабел с каждым днем. Но не от потери крови: кровотечение было остановлено. И не оттого, что получил тяжелое повреждение: рана голени, как бы ни была она серьезна, сама по себе не угрожает жизни. Но вокруг раны появились зловещие лиловые пятна. Нога распухла. Началась лихорадка. Врачи с ужасом следили за ходом событий: они слишком хорошо знали, что все это значит. Бороться с этим они не умели. Прошло несколько дней, и Багратион скончался.

Невидимый враг

   Заражение крови – вот как это называлось.
   Вот что было кошмаром хирургов, что уничтожало плоды их труда, сводя на нет результаты самых блестящих операций, и губило тысячи больных.
   За операционным столом хирург уверенно делал свое дело. Искусно обходя кровеносные сосуды и нервные стволы, он быстро и ловко соединял ткани, зашивал рану, накладывал повязку. А потом проходило немного времени, и рана начинала гноиться. Больной метался и бредил. Он становился опасным для окружающих: если на соседней кровати лежал другой оперированный, то заболевал и он. И целые эпидемии сепсиса – гнойного заражения крови – косили подряд людей, опустошали госпитали и приюты для рожениц. У хирургов опускались руки...
   Точно какой-то незримый враг подстерегал оперированного больного, и едва только хирург заканчивал свою работу и, усталый, отходил от стола, чтобы вымыть руки, невидимка набрасывался на несчастного пациента!
   Вы, наверно, догадались, в чем тут было дело. Эту тайну ученые разгадали во второй половине прошлого века, после того, как великий бактериолог Луи Пастер доказал, что гниение органических веществ вызывают невидимые глазу живые существа – микробы.
   В том-то и дело, что хирург мыл руки после операции, а не перед ней! Его пальцы, как и салфетки, бинты, инструменты, кишели болезнетворными бактериями, и целые полчища их устремлялись в глубь раны, пока хирург оперировал.
   Около восьмидесяти лет назад возникла хирургическая асептика. Это слово означает умение оперировать так, чтобы не пустить в рану ни одного микроба. Как это делается, вы сейчас увидите сами.
   ...Войдем на цыпочках в операционный блок, попросим разрешения постоять во время операции.
   Как здесь чисто! Нигде ни пылинки.
   На длинной блестящей ноге в углу стоит кварцевая лампа. Ею облучают операционную, чтобы ультрафиолетовые лучи убили микробов, которые могут оказаться в воздухе.
   В соседней комнате хирурги, засучив рукава, долго трут руки щетками и моют в обеззараживающем растворе. Затем протирают руки спиртом. Но и этого мало: они еще надевают стерильные перчатки. В операционную входят в масках и стерильных халатах.
   На столе лежит больной, он покрыт стерильной простыней. В том месте, где будет сделан разрез, оставлено окошко. Кожу больного протирают спиртом и йодом.
   С какой осторожностью операционная сестра разворачивает стерильную пеленку, в которую завернуты инструменты! Перед этим они два часа кипятились в стерилизаторе. Длинным, похожим на щипцы корнцангом сестра достает из банки со спиртом мотки шелковых ниток. Хирурги снова моют спиртом обтянутые перчатками руки...
   И так на каждом шагу. В операционной царит строжайшая дисциплина. Хирург не имеет права утереть пот со лба, поправить на голове шапочку. Он не должен дотрагиваться ни до чего постороннего. Ведь его руки погружаются в рану, касаются тканей и внутренних органов, куда ни при каких обстоятельствах не должна проникнуть инфекция.

Победа над болью

   Разрез, вскрытие, рассечение... Но ведь режут-то не дерево! Ведь даже палец порежешь – и то больно.
   Хирургию долгое время представляли себе как что-то мучительное. Увы, это было правдой.
   В старинных медицинских книгах можно найти чудовищные рисунки, изображающие лечение болезней, но гораздо больше похожие на картины пыток. Хирург с ножом в руке склонился над искалеченной ногой, а вокруг сгрудились люди – держат больного. На другой картинке пациента чуть ли не веревками привязывают к операционному столу.
   Чтобы хоть немного заглушить боль, мучеников поили одуряющими настоями. Но помогали они плохо. В результате простейшее вмешательство, вроде удаления зубов, превращалось в пытку.
   И вот в 1846 году в американском городке Бостоне произошло небывалое событие. Ученик зубоврачебной школы Мортон вырвал больному зуб, а больной даже не заметил этого!
   За две минуты до операции Мортон дал ему понюхать комок ваты, смоченный холодной и пахучей жидкостью. Больной подышал и... уснул. И даже не слышал, как окровавленный зуб со стуком упал в таз.
   Так был открыт эфирный наркоз. Пары эфира обладают свойством выключать на время сознание. Одновременно исчезает чувство боли.
   Таких веществ сейчас известно много, называются они анестетиками. Возникла особая наука – анестезиология, и в наши дни ни один хирург не начнет операцию, пока в операционную не войдет врач-анестезиолог, специалист по наркозу. Он склонится у изголовья, быстрым, нежным движением введет больному трубку, соединенную с наркозным аппаратом, и в легкие неслышно заструится усыпляющий газ. Затем он впрыснет спящему больному особое вещество, от которого расслабляются мышцы. С этой минуты лежащий на столе человек уже не будет дышать самостоятельно. Его легкие будет раздувать аппарат искусственного дыхания – нагнетать кислород, отсасывать углекислый газ. Это называется управляемым дыханием.
   Теперь хирург может работать спокойно. Больной спит, грудь его мерно вздымается, а мускулы расслаблены. За его состоянием зорко следит врач-анестезиолог: проверяет пульс, регулирует дыхание. И, когда больного отвезут в послеоперационную палату, анестезиолог будет сидеть у его постели до тех пор, пока он не проснется после наркоза.

Искусственная почка

   Есть такая болезнь – воспаление почек. Она тянется долго, незаметно и, в общем, не так уж опасна. Но иной раз дело оборачивается плохо: почки, проболев много лет, в конце концов перестают работать. Они больше не в состоянии очищать кровь от лишних, ядовитых веществ. И тогда пиши пропало: дни больного сочтены.
   Так и случилось с одной моей знакомой. Когда-то мы вместе учились в одном классе. Я даже не знал, что у нее неладно с почками. Вдруг узнаю, что она в больнице.
   Я перед длинным белым зданием. На фронтоне вывеска: "Институт транспланталогии".
   Надев халат и белую шапочку, сменив обувь, я на цыпочках приблизился к палате и приоткрыл дверь. На кровати лежала Катя. Выглядела она ужасно.
   Я заметил, что от ее руки, от того места, где сквозь кожу просвечивают голубые жилки, тянутся две резиновых трубки. Оказалось, трубки, протянутые от Катиной руки, вшитые в ее кровеносные сосуды, соединяют их со сложной машиной.
   Вверх-вниз, не останавливаясь ни на минуту, сновал поршень электрического насоса. В цилиндрическом баке, похожем на стиральную машину, крутилась вода. Самой же главной частью этого сооружения была батарея из пластин. Между пластинами струилось что-то розовое.
   Машина носила странное и даже пугающее название – "искусственная почка". Но что же дальше? Лежать всю жизнь возле машины, жить благодаря ей, никогда не выходя из больницы?..
   Случилось так, что я несколько месяцев ничего не знал о Кате. Вернулся из командировки и сразу позвонил. Неожиданно к телефону подошла сама Катя.
   Я не верил своим ушам.
   – Катя! – крикнул я в трубку. – Это ты? Ты дома?
   – Конечно, – ответила она.
   – Ты здорова?
   – Вполне.
   – А как же... – Я замялся. – А как же твои почки?
   Приезжай, – сказала она. – Все узнаешь.

От мертвого – живому

   И я узнал... Но, пожалуй, лучше рассказать все по порядку. Для этого придется начать несколько издалека.
   Примерно через неделю после того, как я навестил ее в больнице, на другом конце города произошло одно печальное событие. Грузовик сбил мотоциклиста. С забинтованной головой, без сознания, он был доставлен в ближайшее хирургическое отделение, но уже через полчаса стало ясно, что он не выживет. И тогда к воротам больницы подъехала машина. Три врача поднялись наверх.
   В два часа дня аппарат, записывающий биотоки мозга, показал прямую линию. Раненый умер. Немедленно его тело было перенесено в соседнюю операционную, где находились врачи из института транспланталогии.
   Смерть – это всегда смерть. Это конец человеческой жизни, и ничего тут не поделаешь. Но даже смерть можно заставить служить жизни.
   В 2.05 врачи приступили к операции. Умерший лежал на столе. Хирург вскрыл брюшную полость, отодвинул кишечник. Под тонкой синеватой пленкой брюшины лежали почки. Тому, кто обладал ими, они уже были не нужны. Но они были еще живые, они были нужны тому, кто жил.
   Четыре минуты ушло на то, чтобы отмыть почки от сгустков крови и перерезать сосуды. Стараясь не сделать ни одного лишнего движения, хирург вынул из тела сначала одну, потом другую почку, осторожно опустил их в специальный контейнер, похожий на две кастрюли. Холод поможет почкам прожить еще немного.
   В 2 часа 15 минут во дворе запела сирена. Машина с красными крестами вынеслась из ворот. Она везла драгоценный груз – контейнер с почками.
   В это время в институте шли спешные приготовления. Машина была еще в пути, а в большой операционной на седьмом этаже сияла бестеневая лампа, вокруг стояли наготове хирурги в стерильных халатах и масках, и анестезиолог склонился над лежавшей на столе молодой женщиной. Большие часы над дверью показывали двадцать пять минут третьего.
   Дверь распахнулась. Вошел врач, неся в руках контейнер.
   Даже одной почки достаточно, чтобы жить и быть здоровым, лишь бы она работала хорошо. А для этого надо обеспечить ей нормальное снабжение кровью. В этом и состояла суть операции: хирург рассек живот и обнажил кровеносные сосуды. Тончайшей нитью он соединил почку с артерией и веной.
   Врачи недаром поглядывали на часы. Они имели в своем распоряжении только два часа. Замешкаешься – и почки, взятые для трансплантации, безвозвратно погибли. Врачи уложились в полтора часа. А кстати, что означает это слово – "трансплантация"? Теперь мы можем его расшифровать. "Трансплантация" – это пересадка.
   Вот, собственно, и вся история. Хирургия, эта "дочь разума", как именовал ее индийский летописец, спасла Катю от смерти.
   ...О хирургии можно рассказывать до бесконечности. Ей можно посвятить всю жизнь. Каждый день я прохожу мимо здания больницы. Я смотрю на темные мерцающие ряды окон. И мне видится одна и та же картина: белые стены операционной, большая лампа над столом. У стола стоит, склонившись, человек в стерильном халате – труженик и чудотворец.