Рыцарь свободы (о Генрихе Гейне)

ДУЛЬСИНЕЯ ТОБОССКАЯ

   Аллея старого парка. Чинно стоят немецкие липы, журчит искусственный водопад. На скамейке – мальчик с книгой в руках. Он похож на птицу, неизвестно откуда залетевшую в эту чинную аллею. У него тонкий орлиный нос, каштановый хохолок растрепал ветер, волосы лезут в глаза, и Гарри Гейне – так зовут мальчика – с досадой отбрасывает их. Он погружён в чтение.
   В парке осень. Сухие листья кружатся в воздухе. К журчанию водопада уже давно примешался шелест дождя, но Гарри не замечает его. По его щекам бегут слёзы. Он читает о поединке Дон Кихота с "серебряным рыцарем".
   Захлёбываясь слезами, читает он о том, как благородный Дон Кихот Ламанчский лежит поверженный на земле. В ушах у мальчика звучит глухой, точно из могилы, голос:
   – Дульсинея – прекраснейшая женщине в мире, а я несчастнейший рыцарь на земле, но не годится, чтобы слабость моя отвергла эту истину... Вонзайте копье, рыцарь!
   А рыцарь – победитель Дон Кихота – всего лишь переодетый цирюльник...
   Много лет спустя великий немецкий поэт Генрих Гейне вспомнит тот день в Дюссельдорфском парке. И в предисловии к "Дон Кихоту" – любимейшей книге своего детства – он напишет горькие и гордые слова. Возможно, разумники правы... Смешно воскрешать прошлое, как пытался воскрешать его Дон Кихот. Не менее безрассудно слишком рано вводить будущее в настоящее, как пытался делать он, поэт Гейне...
   – Однако Дульсинея Тобосская – всё-таки самая прекрасная женщина в мире! – восклицает он, повторяя слова своего любимого героя. – Хоть я и лежу беспомощный на земле, всё же я никогда не отрекусь от этого утверждения, я не могу иначе: колите меня кольями, вы, серебряные рыцари месяца, вы, переодетые цирюльничьи подмастерья!
   Охотников "колоть" Гейне всегда находилось достаточно. За свою жизнь поэт не приобрёл ни богатства, ни почестей, зато нажил множество врагов. Виной тому вряд ли были личные свойства Гейне: причины крылись глубже. Это доказала история.
   Много лет прошло со дня смерти поэта, давно забыты ничтожные имена современников, которых пронзал он ядовитыми стрелами своих острот, а ненависть к Гейне вспыхнула с новой небывалой силой. Это случилось в дни фашистского разгула в Германии. В те дни на родине Гейне имя поэта предавалось проклятию, а книги – огню. Но и тогда лучшие люди его родины произносили это имя с любовью и надеждой... Гейне любили и ненавидели, как живого человека.
   Чем же заслужил такую любовь и такую ненависть поэт, умерший так много лет назад?

ШКОЛА ЛЕ-ГРАНА

   Вернёмся к тому времени, когда Гарри Гейне – маленький сын дюссельдорфского купца – впервые читал "Дон Кихота". В те дни, если верить воспоминаниям поэта, у него произошла знаменательная встреча. Мечтательный немецкий мальчик познакомился с весёлым французским барабанщиком.
   "Мосье Ле-Гран" – так называет его Гейне – не говорил по-немецки, Гарри не знал французского. Но барабанщик нашёл отличный способ толковать французские слова. Объясняя значение слова "свобода", он барабанил "Марсельезу". А слово "равенство" он передавал "красным маршем гильотины", от которого в своё время бледнела французская знать, – "Аристократов на фонарь!"
   Трудно сказать, существовал ли мосье Ле-Гран в действительности. Вполне возможно, что французский барабанщик – художественный образ, созданный поэтом Гейне. Но дело от этого не меняется: даже если это вымысел, в основе его лежит правда. Детство Гейне – он родился в 1797 году – совпало с годами великих событий во Франции. Французские солдаты, занявшие Рейнскую область в годы, когда Гейне был мальчиком, принесли на тихие берега немецкой реки слова и песни революции.
   Дыхание бури коснулось Гарри Гейне, оставив в чуткой его душе неизгладимый след. Недаром впоследствии он называл себя сыном революции. Это сказалось и в ранних его стихах. В первой книжке Гейне, выпущенной в 1821 году, среди песен любовных и фантастических есть стихотворение, которое называется "Валтазаров пир". О царском пире рассказывается в нём, о том, как таинственная рука пишет на стене роковые слова, возвещающие деспоту гибель...

   Наутро, как взошла заря,
   Рабы зарезали царя –

   так заканчивается стихотворение. И в грозном, предостерегающем тоне, каким излагает Гейне это библейское сказание, угадывается поэт "школы Ле-Грана" – школы революции.

БАРАБАН БЬЕТ ТРЕВОГУ

   Любовь к свободе, к равенству людей, не зависящему от сословий и цвета кожи, сочувствие угнетённым и ненависть к тиранам – вот что воспринял Гейне у французов, своих учителей. Но не только аристократов не принимал поэт, но и тех, кто шёл им на смену, – богачей с их "торгашеским духом".
   Этот дух Гейне ещё в юности узнал слишком хорошо. Впервые он познакомился с ним в пышном доме своего гамбургского дяди-банкира, который тщетно пытался сделать из поэта купца. Гейне задыхался в "торгашеском городе" Гамбурге.

   ...Нет, лучше мерзостный порок,
   разбой, насилие, грабёж,
   чем счетоводная мораль
   и добродетель сытых рож! –

   писал он уже в зрелом возрасте. "Сытые рожи" повсюду. Не потому ли мечется по свету поэт?.. Один из друзей вспоминает о квартире Гейне в Гамбурге. Раскиданные книги, дорожные трости, – точно поэт останавливался здесь проездом. "Есть в нём что-то от перелётной птицы", – пишет друг.
   Да, Гейне не сидится на месте. Студентом мы видим его то в Бонне, то в Геттингене, то в Берлине.
   Вот он путешествует по Италии, едет в туманную Англию. "Проклятое царство торгашей" повсюду. Повсюду стонут голодные, свистят полицейские... Дульсинея Тобосская, прекрасная свобода, где ты?..
   1830 год. Во Франции революция. В ушах Гейне снова гремит боевой напев "Марсельезы". Окрылённый надеждами, он мчится в Париж. Увы! Во главе "революционного" правительства он видит всё тех же сытых торгашей.
   "...Отправиться мне в Америку – эту необъятную тюрьму свободы? – спрашивает Гейне. – ...Там нет ни князей, ни дворянства, там все люди равны... За исключением, конечно, нескольких миллионов, имеющих черную или коричневую кожу, с которыми обращаются, как с собаками!"
   Негде отдохнуть поэту. Да полно, надо ли ему отдыхать? В мире мертвенно тихо. Что ж, он нарушит сонную тишину – не в этом ли назначение поэта?
   Старый учитель, барабанивший наступление войскам революции, вспоминается Гейне.

   Бей в барабан и не бойся беды... –

   провозглашает он в одном из лучших своих "Современных стихотворений".

   Людей барабаном от сна буди,
   Зорю барабань в десять рук,
   Маршем вперёд, барабаня, иди,
   Вот тебе смысл всех наук.

ДУРАЦКАЯ БОЛЬ

   Была всё же одна страна, о которой упрямо тосковал Гейне в своих странствиях. Он стыдился этого чувства и подтрунивал над ним, впрочем, он всегда говорил шутя о вещах самых серьёзных. Его мучила тоска по родине.

   Прости, о, лёгкий французский народ.
   Мои весёлые братья!
   Влечёт меня вдаль дурацкая боль,
   Но скоро вернусь опять я, –

   пишет он в своей поэме "Германия", замечательной сказке, где лирика тесно переплелась с ядовитой издёвкой над властителями Пруссии, над полицейскими, над узколобыми националистами – прямыми предками фашистов...
   Поэма эта написана после поездки на родину. С глубоким волнением приближался поэт к границам родной страны:

   Ненастный месяц ноябрь стоял.
   Дни становились печальней.
   Ветер срывал с деревьев листву,
   Я ехал к Германии дальней.
   Я стал к границе подъезжать
   И чувствую вдруг: встрепенулось
   Что-то в груди, а на глаза
   Даже слеза навернулась.
   Когда ж я услышал немецкую речь.
   Мне как-то странно стало;
   Как будто кровью сердце моё
   Приятно истекало...

   Но тотчас же мрачная действительность обступает его со всех сторон. Таможенные чиновники роются в его чемоданах, ища запрещённые книги, как манекены, шагают надутые спесью прусские вояки... Мертвечина, средневековый мрак, а над всем простёрла свои крылья проклятая "птица" – имперский орёл. Гнев душит Гейне, и он обрушивает на Пруссию и её властителей всю сокрушительную мощь своих стихов.
   Есть в этой поэме строки, которые кажутся почти пророческими... Богиня Гамбурга показывает поэту частицу будущего Германии. Страшное видение предстаёт его глазам:

   ...Мерзавцы, сгнившие давно,
   Смердя историческим смрадом,
   Полунегодяи, полумертвецы
   Сочились последним ядом.

   Гейне видит прожорливое чудовище:

   ...Чумным дыханьем весь мир отравить
Ещё раз оно захотело...

   Читая эти строки, невольно вспоминаешь о гитлеровской "третьей империи", о тех, кто бросал книги Гейне в костёр...
   Прусские власти не простили Гейне этой поэмы. Поездка его на родину оказалась последней. Все произведения Гейне в Германии были запрещены, а его самого, если только он переступит немецкую границу, ожидали арест и крепость.
   Не только немецкие власти ополчились на поэта. Его возненавидели и те соотечественники, которые вначале именовали себя друзьями Гейне. Они считали себя революционерами, но Гейне высмеивал их мнимую революционность.
   Он издевался над этими "политическими" поэтами:

   Раб о свободе любит петь
   под вечер в заведенье, –
   от этого питьё вкусней,
   живей пищеваренье.

   Противники не остались в долгу. На Гейне полился мутный поток оскорблений, его обвиняли даже в предательстве.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

   О Гейне трудно говорить коротко. Его богатая натура сложна и противоречива. Он сам не раз писал о противоречивости своих чувств, о трещине, которая, расколов надвое мир, прошла через его сердце.
   Так же сложно его отношение к будущему. Пожалуй, никто из поэтов не верил так твёрдо в неизбежное торжество коммунизма, как верил Гейне. И в то же время он страшился этого торжества. Ведь он полагал, что коммунизм отринет ту "бесполезную" красоту, которую поэт так любил, что из его "Книги песен", как писал он полушутливо, будут делать "пакеты и всыпать в ник кофе или нюхательный табак для старух будущего".
   ...Последние годы жизни Гейне был прикован к постели. Восемь лет мучительно умирал поэт. Поистине поверженный лежит он на земле, и, однако-же... однако Дульсинея Тобосская – всё же прекраснейшая из женщин! Он продолжает сражаться... Оклеветанный, полумёртвый, он славит свободу и разит её врагов.
   В эти годы он создаёт множество стихов, полных жизни и силы, в числе их и "Невольничий корабль". Тогда же, в "матрацной могиле", как называет Гейне своё смертное ложе, он пишет стихотворение "Потерянное дитя". Так в армии французской революции называли часового на передовом посту, часового, по большей части обречённого на смерть. В этом стихотворении поэт как бы подводит итог своей жизни:

Как часовой, на рубеже свободы
Лицом к врагу стоял я тридцать лет.
Не знал, вернусь ли под родные своды,
Не ждал ни славы громкой, ни побед.
Пока друзья храпели беззаботно,
Я бодрствовал, глаза вперив во мрак
(В иные дни прилёг бы сам охотно,
Но спать не мог под храп лихих вояк).
Порой от страха сердце холодело
(Ничто не страшно только дураку!).
Для бодрости высвистывал я смело
Сатиры злой звенящую строку.
Ружьё в руке, всегда на страже ухо.
Кто б ни был враг – ему один конец!
Вогнал я многим в мерзостное брюхо
Мой раскалённый, мстительный свинец.
Но что таить!.. И враг стрелял порою
Без промаха, – забыл я ранам счёт.
Теперь – увы! – я всё равно не скрою,
Слабеет тело, кровь моя течёт...
Свободен пост! Моё слабеет тело...
Один упал – другой сменил бойца!
Но не сдаюсь! Ещё оружье цело,
И только жизнь иссякла до конца.