Мастер из Болоньи (Аристотель Фиораванти)


Д. Михайлов


1. Путешествие Талбузина

   Весенний день 1471 года выехал из Москвы посол великого князя Ивана III дьяк Семен Талбузин. Ему предстоял долгий путь – через Литву, Польшу и немецкие земли в столицу Венецейской республики – город Венецию.
   Накануне Талбузина долго напутствовали в посольской избе. Чтобы не уронил своей веры и княжеского имени в чужих странах. Не разевал бы рта, не дивился как дитё, какие бы чудеса ему ни пришлось увидеть. Пусть помнит: не московский великий князь нуждается в дуке венецейском, а венецейский дука – в московской помощи.
   И если будет ему, Семену, удача, если договорится с венецианцами, пусть выпросит у них подарок: пусть дука отпустит в Москву живущего у него строителя, мастера архитектуры и инженерных искусств, Аристотеля Фиораванти из города Болоньи.
   Талбузин, трясясь в своем возке и вспоминая княжеские наставления, по церковным книгам и рассказам греческих монахов пытался представить себе чудеса, которые его ожидали в пути.

   Здания XIV века на площади Болоньи – родного города Аристотеля Фиораванти.

   Но чудеса не показывались. Литовские, польские и немецкие деревни были привычно бедны, избы черны, мужики худы. Лишь города отличались от московских крепостью своих стен, высотой каменных церквей.
   На пороге страны, где жил Аристотель Фиораванти, встали горы. А за горами лежала Италия – удивительная страна. Теперь Талбузину часто приходилось закрывать глаза, чтобы ребячьим своим удивлением не посрамить своего князя.
   Городов здесь было столько, что за день пути проезжали два и три раза через городские ворота. В каждом городе была крепость. В каждом были каменные стены, и церкви, и княжеский дворец – все из камня же. И не только князья, но и дворяне и даже богатые купцы строили себе каменные палаты. Полсотни и целую сотню лет стояли те палаты и церкви и ни разу не погорали.
   На городских площадях были пруды, выложенные мрамором. Вода стекала в них из чугунных львиных морд. А в тех прудах бабы стирали исподнее белье.
   Талбузин справлялся:
   – Не Аристотель ли, болонец, строил эти диковины?
   – Нет, – говорили, – не он.
   И слава Аристотеля росла в глазах Талбузина. Коли такие пруды, такие палаты строили малые, неизвестные московскому князю мастера, на что же способен великий Аристотель?! Где предел его искусства?
   Предел строительного искусства Талбузин увидел в самом том городе, где жил Аристотель, – в Венеции.
   Здесь кончалась земля. Здесь коню негде было ступить копытом. И прямо из воды возвышались палаты и храмы невиданной красоты. Такие палаты, решил Талбузин, уже, конечно, никто, кроме Аристотеля, выстроить не может.

2. Встреча

   Скоро в зале великолепного дома Аристотеля Талбузин увидел и самого строителя.
   Талбузин долго говорил напыщенную речь, считывая по списку длинный титул московского князя.
   – Великий князь, – говорил Талбузин, – жалует мастера Аристотеля милостью: зовет к себе на Москву. А служба ему, Аристотелю, такая на Москве: выстроить в Кремле церковь каменну, светлу и просторну наподобие Успенского собора в городе Владимире и по другому всякому городовому, палатному и пушечному делу служить неустанно.
   Аристотель сидел неподвижно, равнодушно привставая при произнесении титула великого князя и имени светлейшей республики Венецейской, и, подняв седую голову, в упор рассматривал московского посла. Он должен был сейчас принять самое важное решение во всей своей жизни.

   Венеция во времена Аристотеля Фиораванти. С картины художника XV века.

   Ему минуло уже шестьдесят лет. Пора уже думать о том, чтобы спокойно прожить последние годы. Что ему еще нужно от жизни? Он видел на своем веку столько, сколько раньше не видели люди за сотни лет. Он совершил такие дела, о которых раньше люди и мечтать не могли. Он видел, как расцветали города его страны, освободясь от власти церковников и баронов, как на древних их улицах вырастали новые каменные дома, светлые, просторные и гостеприимные.
   И сам он был не последним человеком своего замечательного времени. Я молодости он в своем родном городе – Болонье – лил колокола и пушки, строил городские общественные здания. В Риме раскопал остатки древнего храма. В Милане строил каналы и шлюзы, водопровод и фонтаны, городские стены и крепость. В Венгрии создал целую систему крепостей против турок. В Неаполе при помощи изобретенного им прибора достал со дна моря утонувший ящик с драгоценностями. В Болонье был собор с высокой колокольней. Она стояла на неудобном месте. Аристотель взялся ее передвинуть. Подкопал фундамент башни, подвел под него тележки и с помощью лебедок перетащил колокольню целиком со всеми ее колоколами на расстояние в двадцать метров.
   В соседнем с Болоньей городе колокольня покосилась, так что вершина ее отклонилась почти на два метра в сторону. Не вынимая ни одного кирпича, он выпрямил башню. Таких дел не совершал никто из людей, живших до него. За свою жизнь он был литейщиком, пушечным мастером, инженером-строителем, археологом, гидротехником, водолазом, скульптором, архитектором.
   Что ему еще нужно? Зачем он так внимательно слушает этого посла?
   Талбузин говорил:
   – А за службу его, мастера Аристотеля, великий князь жалует деньгами – по десяти рублей в месяц да дворцом в Москве со всем домашним обиходом. А в том его доме клетей теплых три, да сени, да сараев два...
   Аристотель рассеянно слушал. Нет, ему рано идти на покой. Самого главного дела своей жизни он не сделал. Имя его умрет вместе с ним. Он, архитектор, не создал ни одного великого произведения своего искусства. И не сможет никогда создать его, живя в Италии. Здесь есть другие, более молодые мастера, уже прославленные великими постройками. Если бы кто-нибудь из итальянских князей или городских республик и поручил ему строительство какого-нибудь государственного здания, ни у кого из них не хватило бы ни средств, ни смелости на такие постройки, о которых мечтал Аристотель.
   И Аристотель не прерывал Талбузина. Он внимательно всматривался в бородатое лицо русского посла. Перед ним стоял представитель страны более таинственной, чем Китай и далекая Индия. О Московии и обитателях ее знали в Европе так же мало, как о далеких странах Азии. Но не это было удивительно. Почти каждый год тогда открывали новые страны. Удивительно было то, как неожиданно и властно эта полуазиатская страна заявила о себе всей Европе. Ее вдруг заметили в Риме и в Венеции, в Швеции и в Германии. И сразу оказалось, что эта новая страна всем нужна, что без нее европейские государства никак не могут сладить своих дел. Венецианцы рассчитывали на нее для борьбы с турками, германский император надеялся на помощь Москвы в борьбе с Польшей и Литвой. Римский папа старался добиться признания в этой огромной стране, чтобы укрепить свою шатающуюся власть.

   Старинные, наклонившиеся от времени башни в Болонье.

   Все они старались задарить и задобрить московского князя.
   Но москвичи вели свою собственную, самостоятельную политику: добивались объединения вокруг Москвы всех русских земель, упорно пробивали себе путь на запад – к Финскому заливу.
   Да, там, на севере, среди бескрайних лесов, создавалось новое, мощное государство. Оно ждало человека, который в камне построек выразит его могущество. Ему, Аристотелю, молодая страна предлагала построить свое самое ответственное здание: главный храм ее столицы. Там он будет не одним из многих строителей и художников – он будет единственным. Он будет властвовать своим искусством. Там впервые он сможет построить здание, которое прославит его имя в потомстве.
   И Аристотель согласился на предложение русского посла.

3. Путь в Москву

   Зимой Аристотель с сыном и учеником уехал в Москву.
   Три месяца они пробирались на север. На границах Литвы встал нехоженый, путаный лес. С тех пор он не отпускал путников.
   Мороз все туже стягивал воздух. По ночам выли волки. Зарево пожаров кровавым платком расстилалось по снегу. Аристотель зорко вглядывался в лес, жадно глотал морозный воздух, по ночам дежурил у костра. Среди этих лесов ему предстояло доживать старческие годы, в такие холода месить известь для стройки, в такие мертвые ночи не поддаваться тоске по родине.
   Выдержит ли он это последнее, самое суровое испытание своей жизни? Он, сумевший подсмотреть у природы законы равновесия, сумевший победить вросшую в землю тяжесть высокой колокольни, в глубине моря открыть потонувший клад и в земле – остатки умерших зданий, сумеет ли он попять судьбу таинственного города, окруженного тысячеверстной крепостью лесов, сумеет ли он выразить ее в камнях своей постройки?

4. Москва

   В солнечное утро 26 марта 1475 года он увидел ее внезапно всю с высоты Воробьевых гор.
   Перед ним, очерченное лесом, лежало огромное пространство, застроенное деревянными зданиями.
   То был не город: тут не было городских стен и ворот. То была и не деревня: она была слишком велика, больше Флоренции и Милана и любого итальянского города, кроме Рима. Это был не город и не деревня, а огромный лес среди леса; лес, где деревья не стояли, а лежали, сложенные друг на друга. Светлые, некрашеные, неодетые бревна, положенные друг на друга, складывались в дома. Дома были высоки, разнообразны и разбросаны без всякого порядка, как деревья в московских лесах.
   В этом лесном становище не было ни улиц, ни площадей. Вместо улиц были случайные пустоты между домами. Вместо площадей рощи, поля, пастбища, окружавшие отдельные деревни, из которых сложилась Москва.
   Резкий, пьянящий запах смолы, разогретой первым весенним солнцем, подымался над Москвой.
   Дороги со всех сторон, как просеки, лучами сходились к центру города, где на холме, между двумя реками, возвышалась крепость Москвы.
   Москвичи называли ее "Кремником", "Кремлем" и просто "городом". Она росла и крепла вместе со всем русским государством.
   Великий князь Иван Калита, первый собиратель русских земель вокруг Москвы, на месте древнего укрепления построил неприступную крепость из колоссальных дубовых бревен. Его сын Дмитрий Иванович Донской на месте дубовой крепости заложил каменный Кремль, славившийся своей красотой и прочностью.
   Но ко времени приезда Аристотеля кремлевские укрепления пришли в упадок.
   Перед стенами Кремля простирался большой пустырь. На стаявшем снегу чернели остатки сгоревших зданий. Москвичи так и называли это место "Пожаром". Кое-где торчали сараи, амбары, деревянные церквушки, полусгнившие могильные кресты. Часть пустыря была занята грубо сколоченными ларьками. Перед ними толпился народ. Через ров, отделявший стены Кремля от площади, был перекинут мост. Из глубины рва шел нестерпимый запах от сваленных здесь нечистот.
   Стены крепости были ветхи, сплошь заплатаны лесом и подперты бревнами. В некоторых местах черед развороченные бревна выступали искрошенные глыбы первоначальной каменной кладки. Всюду виднелись следы пожаров.
   Все пространство внутри стен Кремля было тесно застроено домами, амбарами, сараями, часовнями. В некоторых местах крыши домов соприкасались друг с другом.
   А в самой середине крепости, на площади, заваленной мусором, торчали развалины какого-то большого каменного здания.
   Аристотель искал глазами великокняжеский дворец. Ему указали на группу изб, самая большая и нарядная из которых выходила каменным крыльцом на площадь. Но и она мало отличалась от домов других москвичей. Все постройки этого "дворца" были ветхи и запущены. С крылец, столбиков и вышек слезла позолота.
   Удивительно было видеть эту большую крепость, этот ветхий дворец в городе, прославленном своими военными победами и неограниченной властью повелителя. На родине Аристотеля самый маленький город строил себе каменную крепость, самый ничтожный князь и даже крупный помещик прятались в каменном неприступном замке.
   Спутники Аристотеля вели его извилистыми переходами между домами, церквами и складами. Наконец, открылись ворота бревенчатого, высокого дома – будущего жилища строителя.
   Иностранцев провели в пустую комнату с низким потолком и оставили одних.

5. Рухнувший собор

   На следующий же день после приема у великого князя Аристотель отправился к месту своей новой постройки. Его привели к рухнувшим стенам большого каменного здания, которое он уже видел, подходя к Кремлю.
   Здесь его ждали смущенные московские мастера. Отдельно стояли, весело ухмыляясь, псковские строители.
   Аристотелю рассказали историю постройки.
   Иван III решил заново выстроить ветхий собор, созданный Дмитрием Донским. Он поручил это дело московским мастерам Мышкину и Кривцову, приказав им во всем следовать примеру городского собора во Владимире. Строители поехали во Владимир и, вернувшись, заявили, что выстроят храм еще обширнее и выше владимирского.
   Они довели уже постройку до сводов. А 25 марта 1474 года здание рухнуло с великим грохотом.
   Послали за псковскими, самыми знаменитыми на Руси, строителями. Псковские мастера осмотрели развалины, похвалили гладкость каменной кладки, но известь разбранили: из-за плохо замешенной извести и рухнуло здание. Строить на московских развалинах псковичи отказались. Тогда великая княгиня, а она была племянницей последнего греческого императора и воспитывалась у римского папы, посоветовала призвать Аристотеля, с которым познакомилась еще в Риме.
   Аристотель подробно осмотрел развалины и подтвердил приговор псковичей: все дело было в неумело приготовленной извести. Строить далее, по плану Мышкина и Кривцова, он наотрез отказался и немедленно велел рушить оставшиеся стены.
   Затем Аристотель построил под Москвой кирпичный завод. Здесь он учил москвичей обжигать кирпичи.
   Известь стали приготовлять по итальянскому способу, она оказалась замечательной: "Как засохнет, – говорит летописец, – ее на следующее утро и ножами не расколупить".
   В начале июня вокруг рухнувшей постройки Мышкина и Кривцова стали копать рвы и вбивать в них сваи для фундамента нового здания.

6. В поисках архитектуры

   Если бы Аристотель был только замечательным техником и честолюбивым человеком, он мог бы быстро и без особого труда довести до конца так блестяще начатое дело.
   Он мог бы выстроить новый храм по образцу одной из древних русских церквей, как того хотел великий князь. Он мог бы поразить москвичей зданием наподобие итальянских церквей.
   Это было очень соблазнительно.
   Но Аристотель был большим художником. Поэтому он не сделал ни того, ни другого.
   Он знал, что произведения архитектуры нельзя перемещать готовыми из одной страны в другую, что нельзя в точности повторять древние, даже самые прекрасные постройки.
   Он знал, что всякое значительное произведение архитектуры вырастает из жизни, быта, обычаев, истории того места, где оно создается, того народа, который его строит.
   Желание заказчика – великого князя – было ему ясно: иметь здание просторное и каменное.
   XV век был во всей Европе временем перехода от деревянного к каменному строительству. Только что переоделись в камень города Италии. Во Франции вслед за городскими церквами, дворцами и общественными зданиями стали возникать и каменные дома простых граждан. В Германии начали строить первые каменные здания городских управлений.
   Для людей того времени переход из деревянного здания в каменное означал не только замену непрочного, горючего строительного материала другим, более долговечным: каменная постройка для них была знаком прочной, спокойной жизни, рассчитанной на детей и внуков, произведением богатых городов, подчинивших себе деревянные деревни, созданием государства, собравшего вокруг себя разрозненные области и поместья.
   Только каменным могло быть поэтому главное здание молодого московского государства и обширным, как дворцы, общественные здания и церкви итальянских городов.
   Так и спланировал Аристотель новый московский собор.
   Но как строить дальше? Как вырастить здание на заложенном фундаменте? Как вывести его стены и кровлю? Как выразить в его каменных формах спокойное величие Московского государства, защитившего Европу от нашествия татар, упорно и цепко притягивающего к себе разрозненные русские области?
   Этого Аристотель не знал.
   Страх и беспокойство, невидимые москвичам, скрывались за его стремительной, уверенной деятельностью.
   Он бегал по улицам Москвы, осматривал се дома, надеясь найти в их архитектуре указания для своей постройки.
   И ничего не находил.
   Он оказался в положении рисовальщика по фарфору, который попал бы в город, где население употребляет только посуду из прессованной бумаги и выбрасывает ее после еды. Таким "бросовым" товаром в Москве были дома. Они строились до очередного пожара, не больше чем на пять–десять лет. Потому что через каждые десять лет Москва выгорала целиком.
   Сруб с дверью, окнами и крышей назывался клетью. Жилая клеть – избою. Изба могла состоять и из нескольких клетей, связанных одной крышей. Москвичи срубали ее в несколько дней. Те, кто не хотел или не мог сам себе построить дом, могли купить его готовым. В Москве был специальный рынок домов: "Скородом". Там продавались срубы и целые избы. Дома были дешевым рыночным товаром, сменяемым после каждого пожара. Основой каждого дома, и бедняка, и боярина, и великого князя, была клеть.
   Чтобы построить большой дом, ставили рядом несколько клетей. Так создавались избы в две, три и четыре клети. Очень богатые и властные люди строили себе дома из целого ряда изб, соединенных переходами и галереями. Таким был дворец великого князя. Он состоял из десятка разнообразных построек.
   Забота москвича о своем доме сказывалась не в самой постройке, а в ее украшении, в ее внешнем наряде. Москвичи "обряжали" дом, надевали на него украшения, как на человека. Купив или наскоро срубив себе клеть, они вешали на голые бревенчатые стены горницы чистые полотенца, куски ткани, вышитые и вытканные с любовью и большим искусством. Такие же украшения они накладывали на дома снаружи, только не вышитые и не тканые, а вырезанные из дерева.
   Аристотель с изумлением увидел даже в каменных церквах московского Кремля колонки, завязанные и перевитые, как куски ткани, каменные украшении на сводах, свисавшие как полотенца в избах.
   Дом москвича был не городским домом: он был создан деревней и целиком приноровлен для деревенской жизни. Как же вырастить из такого города здание обширное, просторное, долговечное – общественное здание, заказанное Аристотелю?

7. Остатки городов

   Летом, едва выведя свою постройку из-под земли, Аристотель уехал из Москвы.
   Он посетил Суздаль, Ростов, Владимир – древние русские города, бывшие столицы русской земли.

   Успенский собор во Владимире.

   Когда-то они были центрами торговли, связывающими новгородский и европейский Запад с восточными странами. Западноевропейские купцы здесь встречались с арабами и персами, приплывавшими вверх по Волге.
   Теперь и Владимир, и Ростов, и Суздаль доживали свой век на службе у Москвы. Разоренные татарами, униженные московскими князьями, растерявшие нити своей обширной торговли, они боязливо жались в своих дряхлеющих стенах.
   Но в общественных зданиях этих городов, полуразрушенных татарами и княжескими усобицами, Аристотель увидел подлинную городскую архитектуру. В них связывались западная стройность с узорностью, любимой на Востоке. Белокаменные простые и мощные стены были покрыты удивительной каменной резьбой – фантастическими узорами и животными, вырезанными из камня.
   Глядя на эти постройки, Аристотель почувствовал себя так, будто впервые после своего отъезда из Италии глотнул городской воздух.
   А когда он увидел владимирский собор, он сказал:
   – Это – дело каких-то наших мастеров.
   Он ошибался. Итальянский мастер не мог себе представить, что такое прекрасное, стройное городское здание мог построить кто-либо иной, кроме его соотечественников.
   Теперь он понял, почему великий князь приказал ему строить московский собор по образцу владимирского.

8. "Гиперборейский" океан

   Приехав в Москву из Владимира, Аристотель поручил постройку собора своему сыну и ученику и отправился в дальнее странствование. Он проехал и прошел около 3 тысяч километров, двигаясь на север, неделями не встречая человеческого жилья, ночуя в лесных сторожках и под деревьями. Он побывал в Соловках, прошел по Мурманскому побережью. Обратно он ехал озерной дорогой по Онежскому и Ладожскому озерам, Неве, Волхову.
   В архиве города Милана найдено его письмо миланскому герцогу Галеаццо, написанное после возвращения в Москву.
   Это письмо – единственный свидетель удивительного путешествия Аристотеля. Но рассказано в нем очень мало. Причину этой сдержанности указывает в письме сам Аристотель: "О вещах, которые истинны, но кажутся ложью, лучше молчать, чтобы избегнуть безвинного позора".
   При дворе миланского герцога о северных странах знали только по рассказам монастырских "космографий". От путешественника ждали описаний вечной, "гиперборейской", ночи. Ждали рассказов о величайших в мире горах, из которых вытекают русские реки Волга и Днепр, о лапландцах, живущих в пнях и небольших пещерах.
   Не мог же он разочаровать итальянского герцога. Но он не хотел и врать. Он старательно описал все "чудеса", которые ему пришлось увидеть: незаходящее солнце и зверей, прячущихся в воду, очевидно, белых медведей.
   Но о настоящих чудесах, открытых на русском севере, он не написал, чтобы "избегнуть безвинного позора".

   Старинный погост на Мезени.

   Не мог же он написать итальянцам, что в этой "гиперборейской" стране, где, по самым "научным" сведениям того времени, полулюди-полуобезьяны жили в пещерах и пнях, он, прославленный итальянский архитектор, увидел замечательную, единственную в мире архитектуру.
   Материалом ее было дерево – необработанное бревно.
   Но художники, неизвестные Аристотелю, сумели создать из дерева произведения искусства.
   На высотах водоразделов, над озерами и лесами, на длинных мысах, врезавшихся в воду, высились видные издалека высокие башни. Необтесанные огромные бревна, ид которых они сложены, прочны и суровы, но легко и стройно поднимается в прозрачный северный воздух сжатая, взлетающая постройка.
   В постройках этих крошечных деревень, состоящих из 3–4 дворов, не было и следа деревенской приниженности, деревенского страха и одиночества. Острые башни деревенских храмов гордо возвышались над глухими лесами, над дикими просторами одер. Их видел и охотник, потерянный в лесах, и одинокий рыбак с озера и моря. Они видели, как над лесами и водами высятся создания человеческой воли, человеческого труда.
   Эти деревянные строения были для них знаком победы над лесом с его дикими зверями, над морем с его бурями, над голодом и зимним мраком. Они были разнообразны и причудливы, как мысли охотников, рыбаков и крестьян, раскиданных поодиночке и мелкими группками по бескрайним северным просторам, и все же похожи, как строившие их люди, связанные общей борьбой с полярной природой.
   В крае, по которому странствовал Аристотель, рождались и жили сказки.
   Северные церкви – те же сказки, только не сказанные, а построенные. Такими же необычными, чудесными, как образы сказок, кажутся нам помещения с шестью, восьмью и даже двадцатью стенами, высокие крыльца с наружными крытыми лестницами, удивительные формы кровель: острые как шпиль башен, круглые как головы, бочкообразные, сердцевидные.
   Но вместе с тем все в северной постройке, как и в сказке, просто, понятно, разумно.
   И, как в сказке, все наделено здесь человеческими чертами.
   Купол над кровлей назывался "главою", узкий барабан между кровлей и куполом – "шеей". Пространство между скатами крыш – "челом" или "очельем" (т. е. лбом). Верхняя балка кровли, господствующая над зданием, носила название "князя".
   Глядя на эти постройки, Аристотель не мог сказать, как перед владимирским собором: "Это – дело наших мастеров".

   Одна из башен новгородских укреплений.

   Никто из итальянцев не мог построить эти здания, никто не мог научить такому строительству русских мастеров.
   Суровая природа, умирающая на две трети года, заградила путь в эти края западноевропейской и восточной культуре. Но она же оградила жителей севера от монгольских нашествий, от притязаний князей, от религиозного фанатизма.
   Создатели этих церквей работали не на князей, как Аристотель и его товарищи в Италии. Заказчиками северных строителей были их односельчане. Да и сами строители жили, рыбачили и охотились вместе со своими соседями по деревне.
   Здесь, в России, как когда-то в древней Греции, создавалась народная архитектура, незнакомая ни Аристотелю, ни его заказчикам.
   Обратный путь Аристотеля вел его через Великий Новгород. Подобно Владимиру он уже пережил время своего могущества. Когда-то это был величайший торговый город, сторож русских земель на рубеже с западными странами.
   В торговле, обнимающей весь тогдашний мир, в борьбе с иноземными завоевателями сложился его вольный городской строй, его замечательное каменное строительство.
   Теперь Новгород переживал глубокий упадок. Лишь в памятниках прошлого – крепости-детинце с его каменными церквами – Новгород хранил память о своем великом прошлом.
   Новгородские церкви были стройны, просты и суровы. Боевой шлем русских воинов увенчивал их главы. Не было ни одного лишнего украшения, ни одной лишней части в их крепком высоком теле.
   Они были подтянуты и снаряжены как воины перед боем.
   Но обо всем этом: о деревянных сказках севера, о воинственных соборах Новгорода – Аристотель не мог написать своему герцогу. Его бы все равно не поняли.

9. Успенский собор

   О том, что увидел Аристотель в городах Владимире, Новгороде и на русском севере, он нигде не написал. Он рассказал об этом в своей постройке – в Успенском соборе московского Кремля.
   Немедленно после возвращения с севера он стал во главе строительства. И удивил москвичей своей необычайной техникой. Он устроил машину для подъема на стены кирпича и бревен, систему колес-блоков, по которым на веревках втягивали вверх все тяжести.

   Успенский собор в Москве, построенный Аристотелем.

   В 1479 году постройка была готова. Это было высокое обширное здание, увенчанное пятью куполами-шлемами.
   Просторным, высоким и светлым было внутреннее пространство храма. Четыре круглые столба поддерживали его высокие своды. Оно напоминало залы просторных дворцов, созданные для собраний и пиршеств, а не деревенские клетушки московских церквей.
   По-новгородски просты, бедны украшениями были белые стены постройки. Лишь поясок из тонких колонок и арочек, любимый владимирскими зодчими, с трех сторон окружал собор. Колонки эти, как в старых московских церквах, были перевязаны посередине, как куски ткани.
   Широкое, богато украшенное крыльцо выходило на площадь. Только в Италии строили такие крыльца-террасы – гостеприимные, резко выделяющие вход в здание.
   В своей постройке Аристотель соединил черты разных архитектур, созданных разными народами, культурами, разными укладами быта, мыслей и чувств. Он внес в нее привычные ему образы итальянских городов. Он рассказал в ней о том, что видел во время своих странствий по русским землям.
   Суровую и вместе с тем изящную простоту севернорусских построек, воинственную собранность новгородских храмов он сочетал с украшениями, любимыми владимирскими зодчими, с "нарядом" московских изб и церквей. И слил все эти черты в одно неразрывное целое.
   Из различных черт новгородских, владимирских, московских, северно-русских, итальянских построек он создал первый памятник общерусской архитектуры.
   Талантливый мастер самой передовой страны того времени вложил в нее дух разнообразной, взволнованной жизни итальянских городов, живой дух эпохи Возрождения, незнакомый Москве.
   Москвичи жили в тесных избах, Аристотель создал для них свободное, обширное пространство городского общественного здания.
   Москвичи наглухо запирались в своих домах. Вход в здание был узок, тесен, неудобен. Его прятали и защищали, как в те времена, когда дверь была самым уязвимым самым опасным местом дома. Аристотель построил широкое крыльцо, издали зовущее войти в здание.
   Сами москвичи оценили постройку Аристотеля. "Чудна величеством и высотою и светлостью и звоностью и пространством", – пишет летопись о новой церкви.
   Аристотель совершил дело, ради которого покинул свою родину и приехал в далекую, незнакомую страну. Здесь он достиг того, чего никогда не мог бы добиться в Италии. Народ, с напряжением всех сил строивший свое государство, народ, выразивший свои мысли и чувства в прекрасных памятниках владимирских, новгородских, севернорусских построек, в "наряде" московских домов, в гениальной живописи Андрея Рублева, в былинах и сказках, помог Аристотелю создать величайшее произведение его жизни – Успенский собор.