Наследие моего деда (о композиторе Феликсе Островском)*
Композитор Феликс Островский (1802–1860)
Странная судьба постигла моего деда, польского композитора Феликса Островского. Уже в детстве я знал, что он оставил после себя много музыкальных сочинений. Но какие это были сочинения и куда они девались, об этом никто не знал. Но кое-что от деда все же сохранилось. Сохранилась тетрадь в красном переплете с нотами для рояля и его портрет, написанный масляными красками.
На портрете изображен черноволосый, одетый во фрак, молодой человек с гусиным пером в руке; сбоку нотная тетрадь с надписью по-французски: "Ф. Островский. Большая соната". Надо думать, что художник изобразил композитора во время работы над своим новым произведением.
Потемневший, в тяжелой старинной раме, портрет висел в кабинете отца, все время тревожа мое воображение. Я подолгу глядел на живое сосредоточенное лицо, стараясь разгадать тайну позабытого музыканта. Почему его забыли, почему о нем нигде не упомянуто? Где находятся его произведения? Или, быть может, они погибли?
Такие вопросы задавал я себе и терялся в догадках. Но мое любопытство стало еще сильнее, когда однажды я услышал его произведения в хорошем исполнении. Музыка захватила меня. Торжественные звуки его адажио и рондо** сменились певучей лирической темой, а там пошли стремительные пассажи.*** Это была не простая музыка, и вовсе не легкая для исполнения. Но, послушав ее, хотелось слушать еще и еще раз.
После памятного концерта я почувствовал, что не успокоюсь, пока не воскрешу произведения деда. Мысль эта с той поры не оставляла меня. Я разыскивал в польской музыкальной литературе имя деда, просматривал старые нотные каталоги, рылся у букинистов; в воскресные дни ездил в Александровский рынок, на толкучку. Все было напрасно – никаких следов деда!
Однажды, казалось, я был близок к удаче, но судьба посмеялась надо мной. Роясь в грудах книг и нот, сваленных прямо на землю, у одного из продавцов Александровского рынка я заприметил большой том в черном коленкоровом переплете, на крышке которого была надпись: "Ноты". Том содержал значительное количество произведений разных композиторов, а впереди был вклеен лист с пронумерованным списком содержания. Просматриваю список – и вдруг, о радость! Под № 16 читаю: "Ф. Островский. Соната". Быстро перелистываю страницы и между номерами 15 и 17 нахожу пустое место со следами вырванных страниц.
После кончины моего отца тетрадь с нотами и портрет деда достались мне. Я их бережно хранил. Так, в дни ленинградской блокады, спасаясь при налетах в бомбоубежище, я всегда забирал с собой ноты и снятый с подрамка портрет. На всякий случай, – точнее, на случай моей гибели, я снял копии с нот и вместе с копией метрики деда и со своим завещанием хранил в другом месте, у знакомых. Я собирался также сделать копию масляными красками с портрета, но не успел. Рано или поздно, – думал, – наступит день, когда дедом заинтересуются, и тогда-то и пригодится все, что мне удалось сохранить.
И такой день настал! Мне, наконец, посчастливилось. Несколько лет назад я узнал, что наш известный историк музыки профессор Игорь Федорович Бэлза готовит большой труд, посвященный польской музыке. Но неужели и в этом труде ничего не будет сказано о Феликсе Островском? Решил обратиться к ученому. Профессор Бэлза очень заинтересовался дедом. Вскоре мы встретились, и я рассказал ему обо всем, что знаю о деде, вручил и копии его музыкальных произведений.
Вижу, серьезно занялся Игорь Федорович дедом. Пишет мне письма, задает все новые и новые вопросы, интересуется каждой мелочью, изучает родословную музыканта, повсюду наводит справки, вовлекает в эту работу крупнейших музыкальных знатоков Варшавы, Кракова и других городов. Я также стараюсь ему помочь. Вспоминаю, как еще в детстве слышал от отца, что знаменитая русская пианистка, профессор Петербургской консерватории Анна Николаевна Есипова очень любила Феликса Островского и на концертах часто исполняла его произведения. После нее остался обширный нотный архив. Мне казалось, что там обязательно должны находиться и произведения деда. Получив разрешение ознакомиться с архивом, я два дня просматривал ноты. Каких только произведений фортепианной литературы я там не обнаружил! Но – увы! – ни одного сочинения деда среди них не оказалось. Впоследствии узнал, что из архива Есиповой отобрано много нотных тетрадей. Но за эту новую неудачу я вскоре был вознагражден. В Ленинграде в Государственной публичной библиотеке нашел два уникальных полонеза деда.
Постепенно стал вырисовываться облик деда не только как композитора, но и пианиста. Как-то проездом я остановился на несколько дней в Москве. Зашел, конечно, и к Игорю Федоровичу. Он радушно меня встретил и тотчас же отвел в свой кабинет.
– Вот посмотрите, какие блестящие рецензии о выступлении вашего деда в Киеве я получил вчера из Варшавы.
Игорь Федорович, улыбаясь, достал из стола большую папку с надписью на обложке: "Феликс Островский".
– Неужели в папке все об Островском? – удивился я.
– А как же! С вашим дедом мне пришлось немало повозиться. Видите, сколько в папке разных писем, справок и отношений из наших и зарубежных городов...
Помолчав, Игорь Федорович добавил серьезным тоном:
– Могу вас, Борис Генрихович, порадовать и поздравить. Даже из тех скудных материалов, которые имеются, выяснилось вполне определенно, что Феликс Островский был одним из самых выдающихся польских композиторов, предшественников Шопена. Он был учеником Вюрфеля, знаменитого музыканта и педагога, друга семьи Шопенов. Через Вюрфеля юный Шопен, по-видимому, и познакомился с Островским и воспринял его влияние.
Мы долго беседовали о деде. Обидно было сознавать, что так мало осталось произведений высокоталантливого музыканта. Но не хотелось верить, что они погибли навсегда. Вероятнее всего, они где-нибудь лежат под спудом.
Вскоре в Москве в зале Союза советских писателей состоялся концерт, на котором исполнялись произведения Феликса Островского. Когда пианистка Маргарита Федорова закончила исполнение его полонезов, в зале раздался гром аплодисментов. На концерте присутствовали представители польского посольства. По их оживленным лицам было видно, как они довольны и горды за своего соотечественника, воскрешенного в Советском Союзе.
Заканчивая свой краткий очерк о музыкальном наследии моего деда, могу сказать, что свою мечту воскресить его я могу считать отныне осуществленной. И я твердо верю, что Феликс Островский более не умрет.
____________
* Очерк написан в 1960 году.
** Адажио – музыка медленного характера. Рондо – главная тема, после различных изменений возвращающаяся к прежней.
*** Пассажи в музыке – быстро следующие одна за другой ноты. В техническом отношении пассажи очень трудны для исполнения.