А. Бруштейн. На неуправляемом воздушном шаре (из воспоминаний)

   Древницкий!.. Древницкий!.. Древницкий!..
   Это имя, никому до того неведомое, выкрикивали все объявления, расклеенные на афишных киосках, тумбах и даже просто на стенах домов.
   Люди подходили к афишам. Что за Древницкий? Люди читали афиши, шевелили губами, словно спотыкаясь о непривычные, непонятные слова...
   Афиши гласили, что такого-то числа 1892 года – впервые! Небывало! ново! – известный воздухоплаватель Древницкий совершит в нашем городе полет на воздушном шаре и спустится на землю при помощи парашюта. Взлёт состоится в городском Ботаническом саду. Вход на взлётную площадку платный.
   На афишах было изображено нечто вроде гигантской груши, парящей в воздухе хвостиком вниз и словно одетой в сетку для мячика. Это воздушный шар. Под ним к узкому концу груши подвешена плетёная корзинка, а в ней стоит крохотный по сравнению с размерами воздушного шара человечек, поднявший руки вверх, как для приветствия. Тут же рядом, на афише, изображён человечек, летящий по воздуху под огромным раскрытым зонтиком. Это парашют.
   Воздушный шар, парашют, воздухоплаватель – сколько непонятных, никогда ранее не встречавшихся слов!
   В общем, можно было понять, что этот Древницкий – так по крайней мере уверяла афиша – будет летать по воздуху!
   В то далёкое время – более шестидесяти лет тому назад – мало кто из обыкновенных людей представлял себе, чтобы человек мог летать. Летали только герои в сказках. Ну, те вообще жили с такими удобствами, каких не знали простые смертные: с коврами-самолётами, скатертями-самобранками, волшебными лампами Алладина. Но в обыкновенной жизни летать было невозможно: считалось, что до этого "человек ещё не дошёл".
   Основным и главным способом передвижения в нашем городе, как почти во всех российских городах, были в то время собственные ноги. Век был пешеходный. Об автомобилях ещё не мечтали тогда и короли. У людей со средствами были собственные лошади и коляски. За деньги можно было ездить и на извозчиках – "ваньках". У них были пролётки с высоченными ступеньками и узким, всегда запыленным сиденьем для двоих. В эти пролётки были впряжены утомлённые жизнью клячи. Они неторопливо переступали старчески-мохнатыми ногами, похожими на обомшелые лесные коряги. В самом вознице – извозчике – главную часть веса составляла его "упаковка": тяжёлый длиннополый кучерской армяк с устрашающим тумбообразным нагромождением толстых складок на заду. Иной извозчик в таком армяке был похож только что не на Илью Муромца, а когда снимал армяк, то словно с громадного, толстокожего апельсина сняли кожу и внутри оказался крохотный апельсинчик: маленький, щуплый человечек!
   Ехали "ваньки" медленно. Порою извозчик делал вид, будто он сейчас ка-ак подхлестнёт свою коняку! Коняка при этом тоже притворялась, будто она сейчас ка-ак понесётся вскачь! Но это была невинная комедия, никого не обманывавшая. Несколько оживлялся извозчик лишь тогда, когда въезжал в какую-нибудь особенно извилистую червеобразную старинную уличку: ведь, въезжая в неё, он не видел, что происходит в противоположном её конце! Поэтому, въезжая в такую уличку, извозчик оглушительно орал и гикал, чтобы предотвратить одновременный въезд в неё другого извозчика, с противоположного конца. Иногда столкновения всё-таки происходили, и это было почти катастрофой! Разъехаться в этих узеньких старинных улицах нашего города столкнувшиеся извозчики не могли, уступить дорогу, попятившись назад, ни один из них не соглашался; оба долго препирались, неистово ругаясь. Для тех седоков, которые торопились, например, на вокзал, к поезду, это было настоящим бедствием!
   Так передвигались в то время в нашем городе, да, вероятно, и почти во всех городах страны: десятки – в собственных экипажах, сотни – на извозчиках, тысячи и десятки тысяч горожан – "на своих на двоих", пешком.
   И вдруг какой-то Древницкий собирается лететь!
   Лететь по воздуху!
   – Папа! – спрашиваю я. – Разве человек может лететь по воздуху? Как птица?
   – Ну, не совсем ещё, как птица... – говорит папа. – Птица летит, куда хочет; птица может остановиться, когда хочет; может, если хочет, прервать свой полёт и снова спуститься на землю...
   – А человек?
   – Человек может только подняться в воздух на шаре. Шар летит не по воле человека, а по воле ветра, а спускается человек с парашютом. Видела, на афише нарисован жёлтый зонтик? Это и есть парашют.
   – А как же... каким образом он летит, этот воздушный шар? – спрашиваю я растерянно.
   – А как летают игрушечные резиновые шарики? Помнишь, тебе как-то купили на ярмарке такой шарик, а ты его упустила, и он улетел вверх, в облака… Если бы ты привязала к шарику бумажную куколку, он бы с куколкой полетел, и летел бы до тех пор, пока не выдохся. Ну, тогда он бы упал на землю вместе с куколкой.
   – Так то куколка! – сомневаюсь я.
   – А ведь Древницкий полетит не на маленьком, игрушечном шарике, а на огромном шаре, наполненном нагретым воздухом! Когда воздуха в шаре останется уже мало – он ведь будет вытекать через открытую горловину, – тогда Древницкий спустится на землю с парашютом.
   – И как только он это может! – вздыхаю я.
   – Может! – уверенно говорит папа. – Человек всё может! Человек такое может, чего нам с тобой, пуговка, и во сне не снится! Вот воздух завоёвывает... И завоюет! Люди будут садиться я воздушный шар, как на извозчика!
   Возвещённый афишами полёт Древницкого взбудоражил весь город. Кто может, покупает билет в Ботанический сад, чтобы видеть самый взлёт воздушного шара с воздухоплавателем. Те, у кого нет денег на билет, взбираются на деревья, на крыши близлежащих домов, на колокольни.
   В Ботаническом саду – на большом кругу, где летом ездят на велосипедах, а зимой устраивается каток, – разожжён гигантский костёр. Над костром тихо покачивается громадный матерчатый шар; он медленно наполняется нагретым воздухом, как спеющая ягода наливается соком. С шара спускаются канатные лямки – стропы, и за эти лямки солдаты удерживают шар руками и ногами, чтобы он не улетел.
   А рядом с костром, из которого шар набирает нагретый воздух, стоит сам воздухоплаватель Древницкий... Только взглянуть на него – и сразу видно: смелый, бесстрашный человек, герой! У Древницкого мужественное лицо, зоркие, внимательные глаза под низко надвинутым широким козырьком фуражки. Невозможно представить себе, чтобы Древницкий мог растеряться, заметаться, побледнеть от страха, придти в отчаяние: "Ах, ах, что мне делать?" И, конечно, так воспринимаю Древницкого не только я одна, но и все дети в этой огромной толпе. Почти для всех нас Древницкий – первый живой герой, увиденный нами в жизни! Мы смотрим на него с восторгом; мы уже любим этого незнакомого человека; мы верим, что он совершит невозможное: он полетит! И все мы самозабвенно желаем ему удачи.
   Но вот уже шар наполнился нагретым воздухом, стал упругим, как мяч великана. Древницкий с улыбкой снимает фуражку, раскланиваясь с толпой людей, не сводящих с него глаз, и легко прыгает в корзинку, привязанную к шару (она называется гондолой). Кто-то бросает Древницкому белую розу, он подхватывает её на лету и вдевает в петлицу. Затем он отдаёт солдатам команду: отпустить те канатные лямки-стропы, которые они удерживают руками и ногами. Солдаты отпускают стропы, шар вздрагивает, и, как созревшая ягода, отделяющаяся от стебелька, шар откатывается от костра и взмывает ввысь.
   Люди теперь привыкли к тому, что летать по воздуху – самое обыкновенное, будничное дело: они садятся в самолёт если не "как на извозчика", по предсказанию моего папы, то как в большой международный автобус. И потому людям, живущим сегодня, уже трудно представить себе то чувство, с каким шестьдесят с лишним лет тому назад мы смотрели первые полёты на неуправляемых воздушных шарах. Ведь миллионы лет человечество жило, не отрываясь от земли! А тут вдруг отдельные смельчаки, герои, – может быть, безумцы! – опрокидывают все принятые понятия и летят, летят, как птицы, только без надежных птичьих крыльев и хвостов, летят, рискуя жизнью. Я уверена, что все те немногие, теперь уже очень старые люди, которые это видели, как и я, навсегда запомнили чувство, возникшее у них в первую минуту, когда на их глазах шар отделялся от земли и плыл в воздухе, – чувство чуда!
   Шар с Древницким взвивается всё выше. Вся толпа единой грудью кричит: "Ур-р-ра!" Кричат не только зрители в Ботаническом саду – кричит весь город, люди на деревьях, на колокольнях, на крышах и даже просто идущие по улицам: ведь шар летит высоко, он виден во всём городе!
   Но ещё не отгремели крики и аплодисменты, как становится ясно: случилось страшное несчастье! На одном из канатов-лямок, за которые солдаты удерживали шар на земле перед взлетом, висит человек!
   Тотчас же по толпе бежит догадка: один из солдат не успел выпростать ноги и руки из канатной лямки, и его подняло вместе с шаром. На фоне светлого летнего неба шар поднимается всё выше и выше, унося двоих: один стоит в гондоле шара, другой висит на канатной лямке.
   Только что было шумно, радостно, люди кричали, аплодировали... Сейчас словно громадной крышкой накрыло весь круг, на котором стоит толпа, и всё замолкло. Люди стоят молчаливые, растерянные, словно оглушённые неожиданностью несчастья.
   Что будет?
   Затем сразу вспыхивают догадки, споры, предположения. Все разговаривают друг с другом, как знакомые. Каждый хочет услыхать от другого что-нибудь ободряющее, утешительное.
   – Папа... – шепчу я. – Древницкий не может вернуться с шаром обратно?
   – Не может. Шар-то ведь неуправляемый...
   – Ничего с Древницким не случится! – очень уверенно и громко говорит рядом с нами какой-то господин в элегантной шляпе-котелке, надетой чуть-чуть набекрень.
   Немедленно вокруг него собираются люди.
   – По-вашему, всё кончится благополучно?
   – Для Древницкого? Конечно! Сейчас он спустится с парашютом, и всё будет отлично!
   – Вы думаете, Древницкий спустится с парашютом?
   – А как же иначе? – даже удивляется человек в котелке. – Ведь он не хуже нас с вами понимает, что не воспользоваться парашютом – это почти верная гибель. Нет, конечно, он спустится с парашютом!
   – А солдат? – спрашивает папа, крепко сжимая мою руку, и я чувствую, как он взволнован.
   – Ну, солдату, конечно, аминь! – спокойно заявляет шляпа-котелок. – Древницкий спустится с парашютом, из шара вытечет последний воздух – и солдат загремит на землю... С такой высоты, представляете?
   – Правильно! – говорит ещё какой-то незнакомый человек в мягкой шляпе. – Правильно рассуждаете. Спасти солдата Древницкий всё равно не может, а себя спасти может, если спустится с парашютом. Он это и сделает... Своя, знаете, рубашка ближе к телу! Слыхали такую поговорку?
   Тут папа говорит, ни к кому не обращаясь:
   – Есть две отвратительные поговорки: "Моя хата с краю" и "Своя рубашка ближе к телу". Если бы все так думали, люди до сих пор жили бы в пещерах, одевались в звериные шкуры и грызли бы друг другу глотки…
   – Правильно, доктор! – И кто-то пожимает папе руку.
   – А в Древницкого я верю! – продолжает папа.– Он не бросит солдата... Да вон, смотрите! Шар ещё виден, маленький-маленький, как булавочная головка, а парашют? Вы его видите? Нет, никто с парашютом не спускается!
   Проходит ещё минута – другая. Булавочная головка совсем исчезает из виду... Древницкий с парашютом не спустился! Он солдата не покинул!
   Однако толпа не расходится. Все ждут... А вдруг придут вести о Древницком и солдате?
   Проходит несколько часов.
   Ожидание тянется томительно. От времени до времени происходит ложная тревога, как на вокзалах, когда кто-нибудь кричит: "Поезд! Поезд!" – и все бросаются подхватывать свои узлы и чемоданы. Так и тут: где-то кто-то что-то выкрикивает, все устремляются туда, а оказывается, зря... О Древницком, о солдате, о шаре ни слуху, ни духу... Что бы с ними ни случилось, хорошее или плохое, спаслись они или разбились, узнать об этом пока невозможно: телефонов ещё не знают.
   Вдруг крики:
   – Подъехали! Привезли их!
   И у всех тревожная мысль: как привезли? Живыми? Или нет?
   Вздох облегчения проходит по толпе, когда оказывается, что они живы!
   Древницкий и солдат идут не в сад, кто-то предусмотрительно проводит их чёрным ходом в садовый ресторан и лишь оттуда на открытую веранду ресторана, иначе толпа зрителей бросилась бы к ним и смяла их, усталых, еле стоящих на ногах.
   Появление Древницкого и солдата на веранде ресторана вызывает бурю восторга.
   Сквозь толпу к папе проталкивается какой-то человек:
   – Доктор, пожалуйста, посмотрите, что с Древницким.
   Толпа расступается, пропуская папу к веранде ресторана. Папа крепко держит за руку меня, я иду с ним.
   Древницкий говорит папе:
   – Спасибо, доктор, у меня пустяки, царапины, ссадины... А вот спутник мой, солдат Путырчик, что-то нехорош...
   У Путырчика всё цело, ничего не сломано, не вывихнуто. Но он какой-то странный. Неподвижный взгляд, словно отсутствующий. Смотрит он тупо в одну точку. На вопросы отвечает не сразу, как будто не понимает того, что ему говорят. Даже на фамилию свою не откликается.
   – Путырчик, друг! – тормошит его Древницкий. – На, выпей вина, чтоб душа у тебя оттаяла!
   Путырчик выпивает поданное ему вино, утирает губы краем ладони, но не становится ни живее, ни веселее.
   – А как я тебе кричал, когда мы летели? Помнишь?
   Помолчав, Путырчик отвечает:
   – Ваше благородие до меня кричали: "Держись крепчай! Не отпускай вяровку! Держись крепчай, а то пропадёшь..."
   – И ты держался?
   – А як же ж! Ваше благородие кричали: "Держись!" Ну, я и держався...
   Тень улыбки проходит по неподвижному лицу Путырчика.
   – Ваше благородие меня с могилы вынули...
   Путырчика увозят.
   – Плох он, доктор? – с тревогой спрашивает Древницкий.
   – Не очень хорош... – подтверждает папа. – Может быть, через день – два и отойдёт. Но, пожалуй, потрясение было чрезмерно сильным!
   Пока папа смазывает йодом и перевязывает Древницкого, у которого местами сорваны клочья кожи, Древницкий рассказывает, что с ними было в полёте. Когда он обнаружил, что на канатной петле висит человек, Древницкий испугался, как бы солдат не выпустил из рук каната: тогда бы он сразу упал на землю. Оттого он и кричал солдату всё время: "Держись крепко, а не то пропадёшь!"
   – Даже голос сорвал от крика! – шутливо жалуется Древницкий.
   Постепенно, по мере вытекания воздуха из оболочки шара, он спускался всё ниже и ниже. Наконец пустая оболочка, похожая уже на выжатый лимон, стремительно стала падать на землю, как тряпка. Вот тут им повезло: оболочка шара упала на деревья пригородного леса и зацепилась за них. Только это их и спасло.
   – Прямо говорю, – признаётся Древницкий, – я сегодня живым остаться не чаял!
   – А почему вы не спустились с парашютом? – спрашивают его.
   – Бросить солдата? – В голосе Древницкого звучит искреннее удивление. – Спуститься, бросив его, одного, на верную смерть? – И, помолчав, он добавляет: – Нет, я так поступить не мог.
   Мы прощаемся. Древницкий задерживает мою руку.
   – А ты боялась, когда мы были в воздухе? Голос мой прерывается, когда я отвечаю:
   – Боялась. Ужасно! – И, подумав, добавляю: – Но я знала, что всё будет хорошо... Потому что вы герой!
   Древницкий смотрит на меня теми хорошими, добрыми глазами, какими взрослые смотрят на детей, когда дети им симпатичны.
   – Ну, что же мне подарить тебе за доброе слово? – осматривается он по сторонам, и я с ужасом думаю: а вдруг он подарит мне, как маленькому дитёнку, плитку шоколада?
   Но нет, Древницкий понимает мой восторг. Он, наверное, сам, когда был мальчиком, мечтал о геройстве! Он вынимает из петлицы ту белую розу, которую ему бросили перед полётом, и очень серьёзно, без улыбки, подаёт мне её. Роза совсем завяла, я несу её в обеих ладонях: боюсь, что она осыплется и я не донесу её до дому!
   – Папа, – спрашиваю я, – почему ты повёл меня с собой, когда тебя позвали к Древницкому?
   – Я хотел, чтобы ты увидела его близко. И запомнила его! Это надо помнить...
   Папины опасения относительно солдата, невольного спутника Древницкого, оправдались. На следующий день по всему городу был расклеен приказ военного командования о том, что рядовой такого-то полка Путырчик за проявленные им смелость и присутствие духа награждается двадцатью рублями. Бедняга Путырчик уже не воспользовался этой наградой: он от всего пережитого в невольном полёте сошёл с ума.
   Несколько дней спустя афиши возвещают новый полёт Древницкого. Первый полёт, где он показал себя таким великодушным, благородным человеком, он считает своей воздухоплавательской неудачей и во что бы то ни стало хочет загладить её...
   Ох, этот второй полёт приносит ему новый тягчайший удар!
   Перед самым взлётом из-за чьей-то неосторожности шар воспламеняется от костра и сгорает буквально в несколько минут дотла на глазах у всех зрителей и самого Древницкого. Вот когда оказывается, что и Древницкий может побледнеть... Он смотрит на гибель своего шара, и кровь явственно отливает от его лица.
   Стоимость такого шара, наверное, очень велика, а ведь доходы от полётов ничтожны: девять десятых населения смотрит их бесплатно, они видны отовсюду. Плата за вход на самую взлётную площадку, вероятно, едва покрывает расходы воздухоплавателя по найму этой площадки, по наполнению шара, охране его и т. д.
   ...Шар сгорел. Толпа стоит неподвижная, молчаливая. Сам Древницкий словно окаменел. Какой-то военный снимает с головы фуражку, кладёт в неё деньги:
   – Древницкому на новый шар!
   И фуражка идёт по рукам, от одного к другому. Видно, как она плывёт по толпе, словно челнок. Люди дают охотно, горячо. Иные поднимают издали руки с ассигнациями:
   – У меня возьмите!
   – И у меня!
   Скромно одетые женщины, заплакав, кладут в фуражку вынутые из ушей недорогие серьги, снимают с пальцев колечки с бирюзой... Фуражка несколько раз возвращается наполненная и снова пустая идёт в плавание.
   Проходит ещё некоторое время, и Древницкий совершает у нас полёт уже на новом шаре. Трудно передать волнение зрителей перед полетом и их восторг, когда полёт проходит, как говорится, без сучка, без задоринки! Тут уж мы видим то, чего ещё не видали, – как, поднявшись на большую высоту, Древницкий с парашютом отделяется от шара и спускается на землю. Зрители снова ждут, долго ждут, пока Древницкого, приземлившегося где-то далеко, привозят обратно в Ботанический сад, но это уже не то ожидание, как тогда, когда он исчез из виду вместе с солдатом и несколько чесов о нём не было никаких вестей. Теперь мы ждём его хотя и с нетерпением, но без ужаса перед его возможной гибелью.
   Толпа людей на руках несёт Древницкого по аллеям Ботанического сада к веранде ресторана. Древницкого буквально засыпают розами. Увидев своими зоркими глазами в толпе папу и меня, Древницкий, перегнувшись, жмёт нам руки.
   – Здравствуйте, доктор! А это тебе, дочка... – И он протягивает мне охапку роз. – Живы будем, ещё увидимся! – кричит он нам, махая фуражкой.
   Но больше я его никогда не видела. Имя его нередко встречалось в газетах. Часто в них рассказывалось о случаях, когда смелый воздухоплаватель уцелел и спасся лишь чудом. Как-то в Риге парашют, с которым он спускался, отнесло ветром в море, Древницкий не погиб лишь благодаря надетому перед полётом пробковому поясу. Это дало ему возможность продержаться на воде до тех пор, пока подоспела спасательная лодка. В другой раз, в Петербурге, прыгнув с парашютом, Древницкий едва не погиб, опустившись на трамвайные электрические провода.
   Фамилии Древницкого, к сожалению, нет ни в одной из энциклопедий, предназначенных для широкого читателя. Обойдён и забыт этот бесстрашный, героический пионер русского воздухоплавания. Это непонятная несправедливость: Древницкий заслуживает памяти потомков. Воздухоплавание и парашютизм были для Древницкого не ремеслом, не способом добывания денег – они были для него служением великой цели завоевания воздуха, творчеством и бескорыстным счастьем. Поэтому мне радостно, что я, одна из немногих оставшихся в живых очевидцев смелых его полётов, могу рассказать здесь о нём читателям, Пусть они о нём узнают, пусть запомнят, потому что правду сказал мой папа: "Это надо помнить!"