Ласарильо де Тормес. Его удачи и злоключения

ПРОЛОГ

   Нелегок труд писателя, и всякий, кто пишет, хочет быть вознагражден – не столько деньгами, сколько вниманием, прилежным чтением, а если возможно, и похвалой. Похвала питает искусство.
   И я не более свят, чем другие, и потому буду доволен, если это скромное произведение мое, написанное грубым слогом, займет кого-нибудь. Пусть узнает мой читатель про жизнь человека, испытавшего столько бед, опасностей и перемен судьбы.
   Чтобы все было изложено подробно и понятно и чтобы о герое нашем узнали то, что о нем знать надлежит, я начинаю свой рассказ не с середины, а с самого начала.

Рассказ первый.

ЛАСАРИЛЬО РАССКАЗЫВАЕТ О ТОМ, КАК ОН СЛУЖИЛ ПОВОДЫРЕМ У СЛЕПОГО

   Зовут меня Ласаро, иначе – Ласарильо, а еще называют Ласарильо де Тормес. Это потому, что я родился на реке Тормес, недалеко от Саламанки.
   Отец мой много лет назад ушел в поход – воевать с маврами – и не вернулся домой. По девятому году остался я сиротой.
   Матушка, овдовев, нанялась в услужение на постоялый двор. Мы с младшим братом кормились при ней. Брат мой только еще учился ходить, а я в то время был уже большой мальчишка и довольно смышленый: бегал для постояльцев за вином, за свечами, за чем прикажут.
   Как-то раз пришел к нам на постоялый двор слепой старик, – один из тех, что ходят петь по часовням и соборам. Я понравился ему проворством и ловкостью, и слепой стал просить матушку отдать меня к нему в поводыри.
   Матушка согласилась, но только попросила слепого ласково со мной обходиться.
   – Не обижай Ласарильо! – сказала матушка. – Он у меня сирота.
   – Я беру мальчишку не как слугу, а как сына, – сказал слепой. – Не бойся, я его не обижу.
   Так сделался я, Ласаро, поводырем у слепого, и пошли мы с ним петь Лазаря по большим дорогам.
   В Саламанке мы жили недолго. Старик все жаловался: доходу мало. И решил мой слепой поскорее двинуться дальше.
   Перед тем, как покинуть родной город, пошел я проститься к матушке. Мы оба заплакали, и матушка, благословив меня, сказала:
   – Боюсь, мой сынок, не придется нам с тобой увидеться больше. Служи честно, старайся угодить хозяину. Я тебя вырастила, пристроила к хорошему человеку, а дальше сам за себя отвечай.
   Так простились мы с матерью. Я побежал к хозяину, – старик уже поджидал меня. Мы вышли из города и скоро добрались до моста через реку. На том мосту, за городом Саламанкой, стоит каменный зверь, похожий на быка. Слепой велел мне подвести его к этому быку и остановиться.
   – Приложи ухо к камню, Ласаро, – сказал слепой, – и послушай, как там внутри гудит.
   По простоте своей я поверил хозяину. Но только я приблизил ухо к быку, как слепой изо всей силы стукнул меня по другому уху. Я больно ударился о камень. Искры посыпались у меня из глаз. А слепой развеселился.
   – Знай, дурак, что слуга слепого должен быть хитрее самого черта! – сказал слепой.
   Так началось мое учение. Три дня болела у меня потом голова. Зато бык сразу излечил меня, бедного Ласарильо, от ребяческой простоты.
   "Старик прав, – подумал я. – Надо смотреть в оба и не зевать. Никто за сироту не заступится, надо самому не плошать".
   Пошли мы дальше. В несколько дней выучил меня хозяин тарабарскому языку, на котором говорят между собой слепые. Я все запоминал очень быстро, и хозяин не мог нарадоваться моей понятливости.
   – Серебра и золота я дать тебе не могу, Ласаро, – твердил старик, – зато научу тебя многому, что тебе в жизни пригодится.
   И правда, этот слепой хоть сам и не видел света, а меня просветил.
   С тех пор, как стоит мир, не было на земле человека более ловкого и плутоватого, чем мой слепец. В своем деле это был настоящий орел. Больше сотни молитв слепой, знал на память. А как молился!.. Голос у него был низкий, раскатистый и гремел на всю церковь. Старик не дергал носом и бровями, не гримасничал, как другие слепцы, – нет, лицо его как-то само собою без гримас и ужимок делалось смиренным и благочестивым, едва мы входили в церковь. Он знал тысячи способов выманивать у людей деньги. У него были про запас молитвы на все случаи жизни: и против зубной болезни, и против обмороков, и против желудочного расстройства.
   – Возьмите траву "мышиный цвет", сеньора, – говорил слепой тихим голосом, – сварите в полночь, прибавьте сушеного фиалкового корня и, смиренно помолившись святой деве, проглотите две ложки этого настоя. Болезнь как рукой снимет!
   Народ ходил за слепым толпами, особенно женщины. Старику верили, и он наживался на этом. В какой-нибудь месяц мой слепец зарабатывал больше, чем сто других слепых могли заработать за год.
   И все-таки старик был скуп. В жизни своей я не видел более жадного человека! Меня он морил голодом, да и сам никогда не наедался досыта. Если бы я, Ласарильо, сам о себе не заботился, то давно околел бы с голоду. Но как ни хитер был слепой, а я был еще хитрее, и поэтому мне случалось иной раз пообедать лучше и сытнее моего хозяина.
   Все свое имущество старик носил при себе в полотняной суме; сума застегивалась железным кольцом, а кольцо запиралось на замок. Ключ от замка слепой всегда держал в кулаке. Хлеб, ветчину и прочие припасы он вынимал из мешка сам, никому не доверяя, и вел счет каждому куску, так что ни один самый ловкий плут в мире не мог бы стянуть у него ни крошки. Мне старик выдавал с утра две корки хлеба и луковицу на целый день. Я проглатывал свой хлеб в полминуты, а старик навешивал на суму замок и больше не давал мне ни кусочка.
   Что было делать? Я осторожно вспарывал суму сбоку по шву и таскал из нее куски хлеба помягче, сало и колбасу, – что придется. А потом потихоньку зашивал суму. Так удавалось мне первое время наедаться досыта.
   Я раздобыл несколько мелких медных монет – полубланок – и в церкви всегда держал их при себе, в кулаке, наготове. Едва кто-нибудь просил моего слепца помолиться и давал ему серебряную бланку, – я перехватывал монету на лету, прятал ее к себе за щеку, а старику подсовывал свою полубланку.
   Хозяин ощупывал монету и сердился.
   – Что за чертовщина! – шипел слепой. – С тех пор, как ты со мной ходишь, мне подают только медные полушки; а прежде бывало давали и бланки и даже мараведи!..
   За полубланку слепой молился вдвое меньше, чем за бланку.
   – Дерни меня за полу, когда эта сеньора отойдет! – шептал он мне еле слышно.
   Я дергал его за полу, и едва женщина отходила, как он переставал за нее молиться и гнусавым голосом зазывал уже нового заказника.
   – Прикажите, благочестивая сеньора, помолиться пречистой деве!.. Младенцу Иисусу!.. Святому Иерониму... Святой Магдалине! – завывал слепой на всю церковь.
   За обедом старик всегда ставил кувшин с вином подле себя. Я тихонько брал кувшин в руки, прикладывался к горлышку раза два и сейчас же ставил на место. Однако слепой, заметив как-то, что вино слишком быстро убывает, стал придвигать кувшин поближе к себе да еще придерживать его за ручку. Тогда я пустил в ход длинную ржаную соломинку. Магнит так не притягивает железо, как я тянул вино, опустив свою соломинку в горлышко кувшина. Старик был хитер. В конце концов он догадался о моей проделке и начал ставить кувшин на пол, между ног, прикрывая горлышко ладонью. Так он обедал спокойно, не торопясь, зато неспокойно было на душе у меня: мне страсть как хотелось вина. И вот я придумал новую хитрость: в кувшине сбоку я провертел маленькую дырочку и залепил ее воском. Когда мы с хозяином усаживались у очага и принимались за обед, – я делал вид, что мне очень холодно, и пристраивался у самых ног слепого, будто бы для того, чтобы погреться у огонька. Воск от тепла таял, и сладкое вино тоненькой струйкой текло мне прямо в рот. Так я высасывал все вино до капли. После еды мой слепой брался за кувшин и находил его пустым. Старик не мог понять, в чем дело, кричал, ругался, посылал к черту и вино, и кувшин, и меня заодно.
   – Я тут ни при чем, дяденька, – смиренно говорил я. – Ведь вы своего кувшина ни на минуту из рук не выпускали, сами знаете!
   Слепой вертел в руках кувшин, ощупывал и так и этак и, наконец, нашел-таки дырочку, которую я провертел. Хитрец ничего не сказал, но поклялся меня проучить.
   На другой день я, как всегда, пристроился за обедом у ног слепого. Только я зажмурил глаза и потянул в себя сладкое вино, как старик поднял тяжелый кувшин и с размаху стукнул им меня по лицу. Ах, это вино! Из сладкого оно сделалось горьким!.. Бедному Ласаро, не ждавшему такой беды, показалось, что само небо вдруг обрушилось на него. От удара я упал без памяти, осколки кувшина изранили мне лицо и выбили у меня два коренных зуба. Так с тех пор у меня и не хватает двух зубов.
   После этого случая я возненавидел злодея-слепого. Правда, старик сам же и лечил меня, прикладывая к моим ранам винные примочки, но не было случая, чтобы он при этом надо мною не посмеялся.
   – Но удивительно ли, Ласаро? – говорил слепой. – Ты занемог из-за вина, и этим же вином тебя лечат!..
   Конечно, мне эти шутки были не по вкусу.
   Раны мои понемногу зажили, и понял, что нельзя мне дольше оставаться у слепого. Еще одна-две таких потасовки – и старик избавится от меня навсегда. "Лучше уж мне избавиться от него!" – подумал я и решил дождаться удобного случая.
   После истории с кувшином мне совсем не стало житья от слепого. За всякий пустяк он бил меня и щипал нещадно.
   – За что вы так обижаете ребенка, ваша милость? – часто спрашивали у старика чужие, незнакомые люди.
   – О, не думайте, что этот мальчишка так прост! – отвечал слепой. – Он на такие проделки способен, что самому дьяволу впору.
   И слепой рассказывал историю с дырой в кувшине.
   – Ай, ай!.. Совсем еще маленький мальчик, а такой греховодник, – удивлялись люди. – Учите его, учите, господь воздаст вам сторицей!
   И слепой учил меня, как мог. Но и я недешево платил старику за науку. Я нарочно водил его по самым плохим дорогам: если где были камни или вязкая глина, – туда я его и вел. Самому мне иной раз бывало трудно пробираться по такой дороге, но я готов был лишиться глаза, только бы насолить моему безглазому. В благодарность он тыкал меня пальцем в темя или дергал за волосы. Вся голова у меня была в шишках, половина волос оставалась у слепого в руках. Я клялся и божился, что не знаю лучшей дороги, но злодей мне не верил.
   Да, хитер был мой первый хозяин!
   Наконец, мы с хозяином ушли из Саламанки. Слепой решил пробираться в сторону Толедо.
   – Народ в тех местах богатый, – твердил он. – Правда, милостыню там подают неохотно, но верно говорит пословица: "Лучше скупой богач, чем самый щедрый бедняк".
   И вот пошли мы искать богатых мест. Там, где нас встречали хорошо и подавали охотно, мы жили подолгу, а где плохо встречали, там не задерживались – день, другой поживем и двинемся дальше.
   В одну деревню, по имени Альморос, мы пришли как раз во время сбора винограда. Кто-то подал моему слепому целую виноградную гроздь. Гроздь была такая спелая, что еще в корзине у своего хозяина начала осыпаться, а в суме у моего старика и вовсе пустила сок. По этому случаю слепой решил побаловать себя и меня. Виноградную гроздь он все равно сберечь не мог, а может быть, ему хотелось задобрить своего поводыря: в этот день он уже успел отодрать меня вдвое сильнее, чем всегда.
   Мы сели у чьей-то ограды.
   – На этот раз, Лacapo, мы разделим угощенье поровну! – объявил слепой. – Ты отщипнешь виноградинку, потом я, потом опять ты, потом опять я, только смотри, уговор: больше одной ягодки не брать. Если увидишь, что я беру по две сразу, – сейчас же скажи!
   Так мы принялись за виноград. Очень скоро мошенник-слепой начал брать по две ягоды. Я ничего ему не сказал, зато сам стал брать по три, потом по четыре, а потом и считать перестал, ел, сколько мог: ведь старик первый нарушил уговор.
   Когда мы прикончили виноград, мой слепой о чем-то задумался. Долго вертел он в руках объеденную виноградную ветку, а потом сказал:
   – Все-таки ты меня обманул, Ласарильо! Богом клянусь, ты брал по три ягоды сразу.
   – Нет, нет, ваша милость!.. Почему вы так дурно обо мне думаете?
   – Потому что, когда я брал по две, – ты молчал. Значит, ты сам брал по три!
   Мой слепой был прав, но я ничего ему не сказал и только посмеялся про себя.
   Много историй, и забавных и удивительных, мог бы я рассказать о том времени, когда мы странствовали со слепым по разным местам. Расскажу одну из них.
   В то время мы жили в Эскалопе, в городе герцога Эскалонского. Слепой дал мне однажды кусок колбасы и велел поджарить. Я уже насадил колбасу на вертел и пристроился у очага, – дело было в заезжем доме, – но тут слепой вынул из кошеля монету мараведи и приказал сбегать за вином.
   В эту минуту я увидел у себя под ногами гнилую репу. Наверно ее бросили на пол потому, что она не годилась даже для похлебки. Никого, кроме нас с хозяином, в комнате не было, а дьявольская колбаса так вкусно пахла, что я не мог удержаться от искушения: пока слепой вытаскивал из кошеля деньги, я стянул с вертела колбасу и вместо нее насадил на вертел репу.
   Отослав меня, хозяин сам взялся за вертел. Осторожно и заботливо принялся он поджаривать гнилую репу, поворачивая ее то правым, то левым боком к огню. Нельзя было видеть без смеха, как старательно готовит он себе на второе то, что не годилось даже на первое. А я побежал за вином. По дороге я наскоро проглотил половину колбасы, а вторую половину, не успев прожевать, запихал за щеку.
   Когда я вернулся, мой слепой уже кончил стряпню и держал репу у самого рта, зажав ее между двумя ломтями хлеба. Но только он закусил зубами свой бутерброд, как почувствовал, что у него во рту не колбаса, а гнилая недопеченная репа.
   – Что это значит, Ласарильо! – закричал слепой. От ярости у него даже лицо перекосилось.
   – Какой я несчастный!.. – завыл я в ответ. – Опять все валят на бедного Ласаро!.. Вы же сами послали меня за вином!.. Должно быть, кто-нибудь забрался сюда, пока меня не было, и сыграл с вами эту штуку.
   – Нет, нет! – закричал слепой. – Я не выпускал вертела из рук ни на одну минуту. Не могло этого быть!
   Я начал клясться всеми святыми, что ничего не знаю, что ничего не видел, что меня и в комнате не было. Но разве укроешься от проклятого слепого? Он подскочил, схватил меня за голову и обнюхал, как пес. Пока он щупал мою левую щеку, я держал колбасу за правой, потом слепой схватился за правую щеку, а я тихонько перекатил колбасу за левую. Все бы сошло хорошо, если бы не дьявольский нюх проклятого слепого! Нюх у него был как у доброй ищейки. Как я ни сжимал губы, старик почуял запах жареной колбасы. Он пальцами раскрыл мне рот, разодрал его до самых ушей, и злосчастная колбаса сама выскочила у меня изо рта.
   Великий боже! О, если бы я был мертв в эту минуту! Мертв и похоронен! Но я был жив, и слепой в меня вцепился всеми своими десятью ногтями. Шум был такой, что прибежали со двора люди. Слепой чуть меня не убил, люди силой вырвали несчастного Ласаро из рук хозяина – в синяках и ранах, полузадушенного и в крови.
   Ах, как жестоко поплатился я за свою проделку! Клочья моих волос остались у слепого в руках.
   Злодей тут же рассказал всем про колбасу и про все прежнее, припомнил и виноград и кувшин с вином. Все так смеялись, что прохожие с улицы прибегали взглянуть, в чем дело. А я жалел только об одном, что не откусил старику нос в ту самую минуту, как он поднес его к моему рту. Стоило мне только разок хорошенько щелкнуть зубами – и безглазый в одно мгновенье стал бы у меня и безносым.
   Хозяйка заезжего дома и соседи кое-как помирили нас со слепым. Вином, которое я принес к обеду, обмыли мне раны на лице и шее.
   – Я трачу на примочки для этого скверного мальчишки в год больше вина, чем сам выпиваю в два! – бранился старик.
   После этого я твердо решил навсегда уйти от моего хозяина.
   Случилось так, что на другой день мы со Слепым вышли на площадь просить милостыню. Всю ночь накануне шел сильный дождь, лужи стояли на улицах. Дождь не переставал и днем, и мой слепой уселся петь молитвы под каменным навесом на площади. Под навесом было сухо. Настал вечер, а дождь все лил и лил.
   – Какой сильный дождь, Ласарильо! – сказал слепой, – и чем ближе к ночи, тем сильнее. Пойдем-ка лучше пораньше домой, в гостиницу.
   На обратном пути нам надо было перейти через ручей, сильно разлившийся из-за дождя.
   – Перед вами ручей, дяденька, – сказал я слепому, – в этом мосте он очень широк. Давайте отойдем влево, там я вижу местечко, где ручей гораздо уже. Мы сможем в том месте перепрыгнуть, не замочив ног.
   Мой совет понравился слепому.
   – Ты у меня не глуп, Ласарильо, – сказал старик, – за это я тебя люблю. Веди меня к тому месту. Теперь зима, нехорошо зимою промочить ноги.
   Мне только того и нужно было. Я повел хозяина влево и поставил против каменного столба, подпиравшего наш навес.
   – Вот здесь самое узкое место, дяденька, – сказал я.
   Мой хозяин так торопился укрыться от дождя, что не стал раздумывать.
   – Поставь меня поближе к воде, – сказал старик, – и прыгай первым.
   Я поставил его поближе к столбу и, спрятавшись за столбом, крикнул:
   – Прыгайте подальше, ваша милость, если не хотите попасть в воду.
   Мой слепой отступил на один шаг для разбега, подскочил, как козел, и налетел прямо на столб. Каменный столб зазвенел от удара, как пустая тыквенная бутылка, а мой слепой упал тут же, едва живой, с огромной шишкой на лбу.
   – Вы нюхали колбасу, ваша милость, теперь понюхайте столб! – сказал я и пустился бегом к городским воротам.
   К слепцу уже бежали на помощь люди. Но я не стал задерживаться.
   Еще до наступления ночи добрался я до деревни Торрихос.
   Что стало со слепым, – не могу вам сказать, я сам не знаю, да, по правде говоря, и не пытался узнать.


Перевод с испанского и обработка Э. Выгодской.
Рисунки Мориса Лелуара.