Уильям Мелвин Келли. Вражеская территория

   Я следил за ним, глядя поверх трухлявого пня, – он пробирался в зарослях кустов, без каски. Тогда я поймал его лоб в прицел, спустил курок – пуля пробила череп, из раны брызнула кровь. Я ясно это видел.
   – Я прикончил тебя, Джером!
   – Не-а, не прикончил!
   – Прикончил, ты мертвый!
   Должно быть, я прокричал это очень убедительно, потому что он уступил:
   – Ты меня только ранил!
   – Томми! Томми, пойди-ка сюда. – Ее голос прозвучал высоко над моей головой.
   – Что, мама? – Она стояла на веранде нашего дома, по соседству с незастроенным участком, где мы играли.
   Я подбежал к веранде. Мама вышла на крыльцо.
   – Мистер Биксби забыл у нас шляпу.
   Подстерегая Джерома, я видел мистера Биксби – он поднялся к нам и примерно через час ушел. Мистер Биксби был папиным партнером по покеру. И я вспомнил, что, когда он всходил по лестнице, на нем была белая летняя шляпа с широкими полями и черной лентой.
   Взбежав на второй этаж, в комнату родителей, я увидел шляпу – она лежала на стуле. Мама взяла ее в руки.
   – Сходи к мистеру Биксби. Только сходи, а не сбегай! И отнеси эту шляпу. Смотри не урони! – Шляпа была такая белая-пребелая, что на ней даже малюсенькая крупинка пыли сверкала бы, как черная звезда в белом небе. – Так не беги, понял? Да покажи-ка руки.
   Я выставил вперед ладони и сейчас же был послан мыться. И только после этого мама дала мне шляпу. Но в руки я ее не взял. Я надел ее на палец. Бережно и аккуратно. Как будто я жонглер.
   Спустившись к крыльцу, я сразу их увидел: они играли на углу. Банда Валентина! Теперь уличные банды смахивают на армии, поэтому восьмилетнего Джоу Вэлентина с его приятелями в возрасте от пяти до семи смешно называть бандой. Но мы их так называли. Дело в том, что они жили в соседнем квартале, и хотя нам уже разрешали переходить улицу, мы еще не освоились с нашей новой свободой, и вот, стоя на противоположных тротуарах – я и мои друзья на нашей стороне, а Джоу Вэлентин с приятелями на своей, – мы переругивались. Но на вражескую территорию не заходили.
   Словом, спустился я к крыльцу и с ужасом вспомнил – мой ужас поймет только шестилетний мальчишка, – что мистер Биксби живет на вражеской территории.
   И все же, надеясь, что серьезность миссии обеспечивает мою неприкосновенность, я подошел к углу, где, как часовой на границе, стоял красный ящик – сигнал для вызова пожарной команды, посмотрел в обе стороны, нет ли вблизи машин, и с пересохшим от страха горлом ступил на мостовую.
   У Джоу и его приятелей вовсю шла война: оловянные солдатики и игрушечные танки двигались в пыли на узкой полоске земли между тротуаром и мостовой, и они не сразу меня заметили. А когда сообразили, что граница нарушена, я уже приближался к середине улицы. Вторжение ошеломило их, и я, помнится, подумал, что они остолбенели от моего геройства, но сейчас-то я понимаю: дело было не во мне. Их поразила шляпа, которую я нес. Лучшую мишень для издевательств трудно было придумать.
   Я подходил к их тротуару, когда Джоу наконец опомнился.
   – Эй ты, – заорал он, – что это у тебя за штука?!
   Понимая, что его вопрос был началом атаки, я закусил губу и ничего не ответил. Мне представлялось, что я один из героев, про которых так часто рассказывали по радио, а они всегда молчали, когда их допрашивали враги. В общем, я был выше его дурацких вопросов. Я-то был выше... Но не успел я подойти, как Джоу сбил у меня с пальца шляпу. Я остался на высоте, но зато шляпа плюхнулась в пыль.
   Правда, я мигом спустился на землю, нагнулся, схватил шляпу раньше их всех и без потерь, но что есть духу отступил к своему тротуару. На границе для сохранения остатков самолюбия я крикнул им: "Погодите, я еще до вас доберусь! Я ведь не американец! Я африканец! Я скажу моим друзьям, и они разбомбят ваши дома!"
   Но я видел, что моя речь на них не подействовала. Они удалились независимой походкой победителей, как если бы они были солдатами из кинофильма, не слушающими вражеской радиопропаганды. А я двинулся домой, осматривая на ходу шляпу. К счастью, оказалось, что она ничуть не испачкалась, осталась такой же белой – ни единого пятнышка. И тем не менее я чувствовал, что у меня по щекам ползут слезы.
   Бабушку я заметил, только поднимаясь по лестнице, – она сидела у крыльца на своем красном складном стуле. Но мне ничего не удалось ей сказать, не удалось пожаловаться или хоть объяснить, в чем дело, потому что она вдруг встала и скрылась в доме. Она все видела, я это понял, и ей было за меня стыдно, так стыдно, что она не захотела со мной встречаться.
   И вдруг я смотрю, она возвращается и несет длинную палку – ручку от половой щетки. До этого бабушка никогда меня не била, но я чувствовал, что теперь все может измениться. И вот я зажмурился и стал ждать.
   Однако вместо хруста моих собственных костей под обрушившейся на них палкой – я ко всему приготовился – послышался только скрип бабушкиного стула. Тогда я открыл глаза и сразу увидел палку – бабушка поднесла ее к самому моему носу.
   – Знаешь, если ты не отнесешь мистеру Биксби шляпу, сегодня вечером тебе будет здорово не по себе.
   Я кивнул.
   – Ну так вот, возьми эту штуку. Драться нехорошо. Но иногда необходимо. А теперь ступай и скажи тем ребятам, что, если они не оставят тебя в покое, им придется узнать, зачем тебе палка. Бери. – Она сунула палку мне в руки.
   Палку-то я взял. Но легче мне не стало. Я глянул на бабушку – она была все той же: белые волосы, скрученные на затылке в пучок, большие голубые глаза за стеклами очков, светло-коричневая, как выдержанная древесина, кожа. Но вместе с тем что-то в ней явно изменилось, если она советует мне ударить человека. Разумеется, я и до этого иногда дрался с приятелями – поссоримся, раздеремся и тут же помиримся, – но специально запастись палкой и пойти на улицу, чтобы кому-то пригрозить, а если он не испугается, то и огреть его... Это уж не походило на мальчишескую драку, и, судя по тому, что говорили мне родители да и сама бабушка, это больше смахивало на бандитизм! Бабушка, наверно, догадалась, о чем я думаю.
   – Ты знаешь, кем у нас был Тедди Рузвельт?
   Я кивнул.
   – Ну так вот, он однажды сказал: "Будь вежливым, но дубину из рук не выпускай – и ты далеко пойдешь".
   Понять-то я ее понял. Но все во мне восставало против таких советов, и я не мог ни на что решиться.
   – А ну-ка пойдем. – Она резво встала, взяла меня за руку и повела в дом. Мы миновали прихожую и вошли в ее комнату. – Мне надо помешать рис, а ты побудь пока здесь. И рассмотри картину. – Бабушка ушла в кухню. Палка все еще была у меня в руках. Я положил ее на кровать, потом забрался туда сам. Спокойная, устоявшаяся за полвека атмосфера – смешанный аромат пудры, душистого мыла и одеколона – отгородила меня и от улицы и от банды Валентина.
   На стенках комнаты висели три картины, и я не знал, про какую из них говорила бабушка. Так что на всякий случай я рассмотрел все три. На самой маленькой был изображен бабушкин брат Уилфред, живший на Лонг-Айленде и приезжавший к нам раз в год. С самой большой картины на меня глядел Иисус, подняв правую руку и сложив пальцы для благословения, левой рукой он обнажил свое сердце – оно было красным и сочилось кровью. В прохладном сумраке комнаты я видел его глаза, кроткие и добрые, и чуть заметную улыбку. Еще там висел портрет бабушкиного мужа, который умер так давно, что я его не знал и не считал своим дедом. У него была светлая, как у бабушки, кожа, черные глаза, смотревшие поверх моей головы, черные, расчесанные на пробор волосы, большие усы, почти закрывающие рот, и квадратный, но с мягкой ямочкой посредине подбородок.
   – Ну, вот и я. – Бабушка опять вошла в комнату, немного вспотевшая у жаркой плиты, и села возле кровати в маленькое кресло. – Ты рассмотрел картину?
   – Я не знал, какую. – На всякий случай я снова поглядел на Иисуса.
   – Нет, нет, сейчас я говорю не о Спасителе. Посмотри-ка вот сюда. – Она показала на портрет мужа.
   – Ты, может, не знаешь, – начала рассказ бабушка, – но твой дед Пабло – его фамилия Кортес – был вроде тебя: тихий, деликатный, мухи не обидит, а уж приветливый, как щенок. Он с Кубы. Это остров в Атлантическом океане.
   Он был такой добрый, что встречал каждый катер, на котором кубинцы приезжали в Америку, и если у кого-то не оказывалось ночлега или денег, Пабло приводил его к нам.
   Бывало, приведет он какого-нибудь кубинца, притащит его в кухню и говорит мне: "Дженни! Это наш земляк. Ему негде ночевать. И нечего есть". – А я вздохну и отвечаю: "Ну что ж. Обед скоро будет готов". – И Пабло ведет нового приятеля в гостиную, и они там поют песни и скручивают сигары.
   Сигарами Пабло зарабатывал на жизнь. Табачные листья он раскладывал по полу, и они вечно лежали в гостиной, как ковер; твоя мама – она была тогда маленькой девочкой – любила по ним бегать; да и все по ним топтались. Поэтому мне никогда и не нравились сигары.
   Пабло хотелось, чтобы все дружили, и он очень любил устраивать вечеринки. Бывало, вернусь я с работы домой, отворю дверь, а в комнате дымище и сидит человек двадцать кубинцев: кто бренчит на гитаре, кто скручивает сигары, и все горланят песни.
   Ну вот, а в Нью-Йорк я приехала с Юга, и тогда, лет пятьдесят назад, если не больше, я была такая наивная дурочка, что даже не знала, какой бывает снег. Когда он пошел, я подумала, что соседи, которые жили над нами, распороли подушки, и по улице во все стороны разлетелся пух. В общем, брату Уилфреду – он уже давно жил в Нью-Йорке – пришлось многому меня учить, как маленькую девочку. И первым делом он рассказал мне про нью-йоркские общины. В те времена весь Нью-Йорк был разделен на кварталы, и в каждом квартале – особая община. Поляки жили с поляками, итальянцы – с итальянцами, негры – с неграми, и у всех были свои порядки.
   Потом я познакомилась с Пабло, твоим дедушкой, мы поженились и поселились в негритянском районе. Через два, помнится, квартала от нашего дома начинался район белых, там жили ирландцы. И негры поумней в тот район не ходили – белые могли сделать с ними бог знает что.
   Может быть, Пабло об этом не знал, а может, и знал – я так и не поняла. А может быть, раз он сам ко всем относился по-дружески, то считал, что и к нему все настроены дружелюбно. Короче, пошел он однажды прогуляться да и забрел к ирландцам. И решил промочить горло. Оно у него пересыхало чуть ли не каждую минуту. Не долго думая, завернул он в бар, подошел к стойке и заказал рюмку виски. Бармен, наверно, решил, что Пабло приезжий, потому что молча поставил перед ним рюмку. И вот Пабло стоял у стойки, и улыбался, и ждал, что бармен улыбнется ему в ответ, и с удовольствием, не спеша, прихлебывал напиток.
   Но когда Пабло отдал бармену рюмку, тот не стал ее мыть, а расколотил об пол, да еще и растоптал осколки каблуками. Он показал, что кубинец, по его мнению, не человек и ни один белый не прикоснется после него к рюмке.
   Не знаю уж, понял ли Пабло, в чем дело. Только он сейчас же заказал еще одну порцию. И получил ее. Но бармен опять разбил рюмку. И покосился на Пабло.
   А Пабло, видно, все еще мучила жажда, потому что он заказал себе третью порцию.
   Бармен придвинулся вплотную к стойке. Как раз напротив Пабло. И поглядел на него в упор. Этакий рыжий ирландец с багровым лицом.
   – Что, парень, не желаешь понимать намеков?
   – Каких таких намеков?
   Бармена уже начинало трясти от злости.
   – А из-за чего я, по-твоему, бью свою посуду?
   – Я думаю, у вас такая привычка – бить посуду. И, наверно, эта привычка влетает вам в копеечку?
   Бармен достал из-под стойки дубину.
   – А ну, проваливай отсюда, кубинец!
   Пабло наконец понял, что его выпроваживают. Он снова улыбнулся.
   – Значит, давайте разберемся. Если я закажу еще, вы опять разобьете рюмку?
   – Во-во. Только ты лучше остерегись заказывать.
   Пабло вздохнул. Ему стало грустно.
   – Тогда будем считать, что я уже напился. – И вот никто и глазом не успел моргнуть, как Пабло одним прыжком перемахнул через стойку и сгреб на пол все рюмки, до которых смог дотянуться.
   – И будем считать, что я смотрелся в ваше зеркало.– Он схватил бутылку и запустил ее в зеркало.
   Тут все посетители бросились на Пабло, но он уворачивался, вырывался, метался по бару, опрокидывая столы и ломая стулья. Перед тем как его поймали, он прорвался к роялю и опрокинул его набок.
   – И считайте, что я сыграл вам кубинскую мелодию.
   Они связали Пабло и вызвали полицию. Наутро я увидела его в суде. Судья удивленно поглядывал на Пабло, как будто ему не верилось, что этот тихий человек способен учинить такой ужасный разгром. Ну, да ведь бар-то он все-таки разгромил, и его приговорили к тридцати суткам тюрьмы и постановили, что он должен заплатить штраф – пятьдесят долларов – на возмещение убытков. Пятидесяти долларов у Пабло не оказалось, и ему добавили еще тридцать суток.
   И вот я не видела Пабло два месяца. А когда увидела – не поверила своим глазам. С его лица исчезла улыбка, а до тюрьмы он всем и всегда улыбался.
   Он вернулся и сразу стал куда-то собираться. Я догадалась, куда, и очень рассердилась.
   – Тебе мало двух месяцев? Еще захотелось?
   Пабло не понял:
   – О чем ты говоришь?
   – О чем? Да о том, что ты опять туда собираешься, в бар к этим белым! Тебе не терпится сесть в тюрьму? Понравилось? Ты научился там жить по-новому?
   – Дженни, милая, разве ты не понимаешь? Я как раз и пытаюсь жить по-старому. – Пабло отобрал пять коробок сигар, из тех, что сделал еще до отсидки, аккуратно положил их в бумажный пакет, сунул сверток под мышку и пошел к двери.
   Я смотрела, как он уходит, а потом расплакалась. Я любила его и боялась, что он попадет в беду. Но, главное, я перестала его понимать, и это пугало меня больше всего.
   Когда ирландцы снова увидели Пабло, они от удивления поразевали рты. И настороженно притихли. Но он не обратил на них внимания – подошел прямо к стойке и глянул на бармена.
   Бармен вытащил из-под стойки дубину.
   – Ты что, кубинец, не все получил? Тебе мало?
   – Мало. – Пабло не улыбался. Он бережно положил свой сверток на стойку. – В прошлый раз вы тут дали мне прикурить, помните? Теперь моя очередь. Но мой подарок очень хрупкий. Не выносит тряски. Так что учтите!
   – Что там, кубинец?
   – Возможно, вы и узнаете. Я хочу выпить.
   Бармен покосился на бумажный пакет и уставился на Пабло.
   Вытер со лба пот, откашлялся.
   – Ну-ну. – Он поставил перед Пабло рюмку.
   Пабло выпил виски и подтолкнул рюмку бармену. Тот нехотя ее поднял и повертел в руках. И опять посмотрел на Пабло.
   – Да какого черта!
   В прошлый раз я неделю наводил тут порядок. – Он вымыл рюмку с мылом и поставил ее на место. И снова глянул на Пабло.
   – Ты доволен, кубинец?
   – Нет еще.– Пабло стал разворачивать свой пакет.
   – Спасайся! – заорал бармен над самым его ухом.
   Пабло поднял голову, окинул взглядом бар и увидел, что посетители лежат на полу, стараясь получше прикрыть голову руками. Бармен нырнул под стойку и зажал уши ладонями.
   Пабло порылся в свертке, вынул одну коробку, открыл ее и, перегнувшись через стойку, протянул бармену:
   – Не хотите ли прекрасную гаванскую сигару? Очень нежная. Ручной работы. – Он снова улыбался.

***

   – Так ты пойдешь к мистеру Биксби? –
   – Пойду.
   Но мне очень не хотелось идти.
   – Может быть, тебе вовсе и не придется ею орудовать, – бабушка показала на ручку от щетки, – но ты должен верить, что, если придется, ты сможешь.
   Мне было ясно, что она права. Я соскочил с кровати и взял палку в руки.
   – Что ж, я пошел.
   – Я подожду тебя на веранде. – Бабушка улыбнулась и, вздыхая, пошла в кухню.
   Я немножко послушал, как позвякивают кастрюли и шумит вода. Потом отправился в свою комнату. Стоя перед зеркалом, я сказал вслух:
   – Если ты не отстанешь, я долбану тебя вот этим!
   Когда я вышел на улицу, там никого не было. Приятели Джоу разошлись по домам – мамы кормили членов банды ужином.

Перевод с английского Андрей Кистяковский.
Рисунки И. Прагера.