Мятежный сын свободы (о Джордже Ноэле Гордоне Байроне)


Галина Усова


   Мрачным и ненастным выдался тот вечер в итальянском городе Равенна. Сырой ветер пронизывал насквозь...
   С трудом добрался он по узкой темной улице до высокого здания, где снимал весь верхний этаж. Скинув тяжелый мокрый плащ на руки лакею, велел слуге отправляться спать, а сам прошел в кабинет – большую квадратную комнату, обшитую потемневшими от времени дубовыми панелями. В свете мерцающих свечей комната казалась еще мрачнее и таинственнее. Чуть прихрамывая, он подошел к столу, поправил свечи: возможно, ему придется бодрствовать до самого утра. Положил на середину стола заряженные пистолеты: перестрелка может начаться с минуты на минуту. Взял несколько книг, рассеянно полистал их, обеспокоенно приблизился к окну и прислушался: не прорвутся ли сквозь шум дождя и ветра звуки выстрелов или торопливых шагов? Нет, не слышно ничего, кроме непогоды. Когда же начнется?
   Он заходил взад-вперед по комнате, от волнения припадая на больную ногу чуть сильнее обычного. В такт шагам легко повторялись недавно написанные стихи:

Если дома стоять за свободу нельзя,
Хоть соседей свободу спасайте.
Славу греков и римлян храните, друзья,
И в боях тумаки получайте!

   Эти стихи он отослал в Лондон другу юности, поэту Томасу Муру. Скоро пять лет, как не был он в Лондоне, городе своей юности. Вряд ли когда-нибудь он вернется на родину, в страну лицемеров и ханжей, – они вынудили его уехать на чужбину...
   Байрон родился в 1788 году, за год до начала Великой французской революции. Его детство и юность совпали с тем периодом, когда европейские страны переживали величайшие потрясения: народы восставали против гнета монархов, свергали их тиранию, но свобода, достигнутая ценой многих тяжелых жертв, оказывалась вскоре утоплена в крови и задавлена силами реакции. Позже Байрон скажет, что в его эпоху "дрогнули короны, и мир таким заполыхал огнем, что королевства, рушась, гибли в нем". Европа кипела и бурлила. В начале нового, XIX века завоевательные наполеоновские войны вызвали энергичное сопротивление свободолюбивых народов – в Испании, в Португалии, в России. Пытались вернуть себе независимость патриоты Ирландии, но английское правительство жестоко подавило их восстание и казнило его вождей.
   Окончив Кембриджский университет, Байрон отправился в длительное путешествие по Европе, чтобы завершить образование. В период с 1809 по 1811 год молодой поэт, только что выпустивший в Лондоне первую книжку 300 стихов, побывал именно в тех европейских странах, где народы во время наполеоновских завоеваний успешно отстояли свою национальную независимость. Огромное впечатление произвели на него земли Испании и Португалии, где совсем недавно отгремела народная война. Потом он попал в Грецию, где когда-то зарождалась европейская культура, искусство, научная мысль. С душевным трепетом Байрон впервые ступил на ту землю, о которой столько читал, историю которой изучал в школьные годы. Но теперь это была не та Греция: она давно находилась под властью турок. Байрона глубоко возмущало смирение, с которым греки покорились турецкому ярму, забыв о своем величественном прошлом. Чувства и впечатления переполняли поэта, он уже не мог вместить их в короткие стихи, он писал нечто вроде путевого дневника в стихах – рассказывал о виденных им живописных речных берегах, величественных горах, романтических развалинах старинных замков и монастырей. Восхищался народами, оказавшими сопротивление наполеоновским войскам. Воспевал священную для него землю Греции и глубоко скорбел о нынешних греках, утративших прежнее величие и гордость:

Увы, Афина, нет твоей державы!
Как в шуме жизни промелькнувший сон,
Они ушли, мужи высокой славы,
Те первые, кому среди племен
Венец бессмертья миром присужден.
Где? Где они? За партой учат дети
Историю ушедших в тьму времен,
И это всё! И на руины эти
Лишь отсвет падает сквозь даль
тысячелетий.

   Вернувшись в Англию в 1811 году, Байрон работал над завершением своей необычной поэмы. Одновременно он готовился выступить с первой речью в палате лордов. Байрон решил посвятить ее защите бунтующих ткачей-луддитов. Вооруженные тяжелыми молотами, безработные ткачи врывались в цехи и ломали паровые машины, в которых видели причины своей нищеты. В парламенте готовился закон, согласно которому ткачей-бунтарей ждала виселица.

   Ньюстедское аббатство (родовое владение Байронов).

   Байрон объездил окрестности Ноттингема – центра очагов возмущения. Город был окружен вооруженными солдатами и пушками. Члены палаты лордов ожидали найти союзника в новом собрате, но Байрон пламенно вступился за ткачей, страдающих от голода и болезней. Наследственные лорды возмущались таким отступничеством. На другой же день после речи Байрона вышла из печати поэма "Чайльд Гарольд", и она мгновенно принесла молодому поэту небывалую славу. За год книга выдержала пять изданий, – это было неслыханно! В дни выхода очередного издания вся улица перед книжной лавкой была запружена экипажами лондонцев, жаждавших купить книгу. Имя Байрона не сходило с уст читающей публики.
   Причина такого бешеного успеха крылась в том, что время небывалых политических бурь и пожаров требовало новой поэзии, – ее-то и создал Байрон. Он, как никто другой, умел ощущать сотрясающие Европу бури, словно трагические события своей личной жизни, а события личной жизни становились в его восприятии глобальными трагедиями. В эпоху пробуждения политического сознания читающая публика не могла не увлечься поэмой, истинным героем которой была полная кипучих событий жизнь современных европейских стран. Привлекал и образ героя, разочарованного романтического юноши, – такого еще не знала мировая поэзия. Автора отождествляли с героем, закутанным в таинственный плащ, считали его таким же пассивным созерцателем. Но читатели ошибались.
   Будь Байрон равнодушным циником, как его герой, ему оставалось бы только наслаждаться внезапно пришедшей славой. Но Байрон по-прежнему принимал близко к сердцу неустройство окружающего мира, его несправедливости. В лондонских газетах стали появляться острые политические эпиграммы, задевавшие порой даже коронованных особ. Печатались они анонимно, но имя автора все хорошо знали. Лондонская аристократия не простила ему этих эпиграмм, так же как и взволнованной речи в защиту луддитов. В высшем свете о нем распространялись злобные слухи и сплетни. Использовались обстоятельства его неудавшейся семейной жизни: через год после свадьбы жена с ребенком уехала от него в имение своих родителей. Пробовали объявить поэта сумасшедшим. И тогда Байрон, полный горечи и обид, навсегда уехал из Англии. Издалека он следил за событиями на родине, читал английские газеты. Там ждали нового решительного выступления луддитов с оружием в руках. Тогда он сейчас же вернулся бы на родину – принять участие в битве за свободу.
   Но восстание так и не произошло.
   В Италии Байрон сошелся с местными революционерами – карбонариями. Целый год он прожил в Равенне, куда приехал вслед за своей любимой, графиней Терезой Гвиччьоли. Здесь оказался центр революционных заговоров. Патриоты-карбонарии готовили восстание против захватчиков-австрийцев, стремясь освободить и объединить раздробленную Италию. Байрон готов был помогать заговорщикам чем угодно: деньгами, оружием, советами, покупкой лошадей, личным участием в сражении. Но это сражение все откладывалось.
   Сегодня Байрон побывал на званом вечере одного из равеннских аристократов: светский салон был удобным местом для тайного сборища заговорщиков. Байрону сообщили, что власти Равенны узнали от шпионов о предстоящем восстании и что ночью начнутся в городе аресты руководителей и активных революционеров. В углу празднично освещенной гостиной под звуки веселой музыки заговорщики решали: как быть дальше?
   "Лучше сражаться, чем быть застигнутыми врасплох, – твердо заявил Байрон. – Патриоты, которые опасаются ареста, могут прийти ко мне. Мой дом – надежный оборонительный пункт: стены прочные, а улица легко просматривается из окон. Мы станем защищаться до последнего, патронов хватит. В случае поражения поможем друзьям свободы бежать".
   Теперь он напряженно ждал, не придут ли к нему, но ничего не происходило в ненастной ночи. Байрон снова подошел к окну.
   "Подходящая ночка для затей заговорщиков, – усмехнулся он. – Темно, точно в аду, а ветер дует, как дьявол".
   Схватка не состоялась. Байрон отправился спать.
   Комнату заливало яркое утреннее солнце, когда Байрону доложили о приходе его молодого друга и соратника по организации карбонариев графа Пьетро Гамбы. Пьетро был братом Терезы Гвиччьоли. Года два назад, когда он учился в римском университете, до него дошли слухи о романе сестры со знаменитым поэтом, английским аристократом лордом Байроном. Говорили, что этот холодный и жестокий человек заточил собственную жену в старинном замке на севере Англии, а сам разъезжает по свету и живет в свое удовольствие. Но, приехав в родную Равенну, вместо ожидаемого злодея Пьетро Гамба увидел гордого, благородного и образованного человека. Лорд Байрон был очень красив. Правда, он чуть прихрамывал, зато достиг больших успехов в тех видах спорта, где хромота не мешала. Байрон превосходно плавал: в молодости он на пари переплыл Геллеспонт – пролив, отделяющий Европу от Азии, – а теперь, в Италии, ему случалось проплыть до самого залива весь Большой Канал в Венеции. Он метко стрелял из пистолета и великолепно ездил верхом. Англичанин действительно любил Терезу, а главное – он был истинным Другом Свободы, как и сам Пьетро. Байрон разделял с патриотами боль и беды Италии, готов был сражаться за ее будущее. Скоро Пьетро Гамба полюбил Байрона, точно восторженный младший брат.
   Сейчас он чувствовал свою вину перед другом: заставил его напрасно проволноваться всю ночь. Слухи об арестах оказались ложными, и патриоты решили пока не выступать в открытую против властей. Пьетро попросил Байрона снабдить его надежным оружием. Байрон выдвинул ящик стола, дал ему пистолеты и сказал: "Если патриотам понадобится, пусть приходят сюда, этот дом всегда в их распоряжении. Главная схватка впереди, будем к ней готовиться. Народы обязательно победят!"
   Сражение за свободу Италии так и не состоялось при жизни Байрона.
   После разгрома сил революции в Равенне он переехал в Пизу, потом – в Геную. Отсюда в июле 1823 года он выехал в Грецию, чтобы участвовать в ее освобождении от турецкого ярма.
   Греки восстали еще в 1821 году, и Байрон с волнением следил за их борьбой. В январе 1824 года он попал в тогдашний военный центр греческих патриотов город Миссолонги, окончательно освобожденный от турок. Вместе с комендантом города князем Маврокордато он возглавлял подготовку военных операций. Для успешного продолжения войны требовались пушки. Орудия, сопровождаемые артиллеристами и механиками, были отправлены в помощь Греции из Лондона. В те дни вся Европа напряженно следила за действиями восставших греков, а в Лондоне организовали специальный Греческий комитет для поддержки патриотов. Во главе отправленной в Грецию артиллерийской бригады стоял бывший конторский служащий Уильям Парри.
   Когда Уильям Парри услышал, что восставшей Греции требуется помощь добровольцев, он явился в Греческий комитет и предложил свои услуги. Его назначили майором артиллерии и поручили отвезти в Миссолонги снаряжение и пушки. Почти год добирался он в Грецию. После многочисленных приключений пушки прибыли в Миссолонги, и Парри сразу отправился с визитом к Байрону. Он очень волновался перед встречей с прославленным поэтом. Говорили, что Байрон на собственные средства нанял корабль, накупил оружия и медикаментов для греческой армии и отправился лично сражаться за ее свободу. Из уст в уста передавали слова лорда Байрона: "Настоящий мужчина должен делать нечто большее, чем писать стихи". Как-то мировая знаменитость примет скромного майора Парри? Кроме того, Парри немало смущало, что в долгой дороге он истратил не только средства, выданные Греческим комитетом, но и свои собственные. Не сердится ли Байрон за опоздание? И удобно ли попросить у него денег? Не станет ли этот аристократ держаться высокомерно перед бывшим конторским служащим?
   Байрон в куртке из клетчатой шотландки сидел на низкой тахте, прикрытой пестрым пледом. Лицо его было таким же красивым, как на портретах, волосы вились такими же изящными кольцами, только, пожалуй, он сильно похудел. Вопреки опасениям Парри, Байрон принял его просто и приветливо, подробно расспросил обо всем.
   "Очень хорошо, что вы приехали, – сказал он. – Теперь мы с вашей помощью начнем боевые действия".
   Байрон принялся обсуждать с Парри план захвата турецкой крепости Лепанто, который давно обдумывал. Постепенно майор освоился. Он заметил – одна из стен комнаты сплошь увешана всевозможными саблями, кинжалами и пистолетами, а среди них надпись: "Дайте Греции оружие и независимость, а затем – образование. Я здесь для того, чтобы служить ей, но сначала – штыком, а пером – после". Парри осмелился попросить у Байрона денег.
   "Только и всего? – спросил Байрон. – Конечно, я возмещу вам расходы. Ваш приезд снял тяжкий груз с моей души!"
   Разговор продолжался часа три. Парри понравилось, что Байрон разбирается в военной стратегии. У него возникло ощущение, что в этот день он приобрел замечательного друга.
   Байрон спал всего пять часов в сутки, ел только овощи и козий сыр. Дни были заполнены военными совещаниями, учениями, проходившими здесь же, во дворе байроновского дома. Прежде чем начинать боевые операции, надо было обучить греческих солдат военной дисциплине.
   В рядах местной армии не было единства, князья и военачальники тянули каждый в свою сторону, мешая объединению военных сил. Байрон вел переговоры и переписку с недисциплинированными вождями, он тратил массу энергии на объединение сил восставших, – это было самое главное, иначе воевать бессмысленно. Среди греческих князей Байрон пользовался непререкаемым авторитетом, к нему прислушивались. В Миссолонги находились воинственные отряды горцев-сулиотов, они во всем поступали по-своему, но Байрону подчинялись и признавали его начальником.
   Парри по указанию Байрона приводил в порядок привезенные им орудия и чинил пушки, брошенные отступившими турками.
   Вместе с графом Пьетро Гамбой Байрон ежедневно отправлялся на верховую прогулку: верховая езда поддерживала его боевую форму. В сильную непогоду во время одной из прогулок Байрон простудился. Несколько дней он тяжело болел, друзья сидели у его постели и выхаживали его, но ничего не помогло: 19 апреля 1824 года Байрон умер. Его последние слова были о Греции, о ее высокой цели.
   "Я отдаю ей жизнь, – сказал он. – Что я могу сделать еще?"
   Гроб с останками Байрона поставили в церкви, чтобы жители города могли проститься с человеком, отдавшим жизнь за свободу их страны. На гроб положили бронзовый шлем с родовым девизом: "Верь Байрону!", меч и лавровый венок. В толпе, заполнившей церковь, мелькали и щегольские офицерские мундиры, и суровая одежда рыбаков, и пестрые лохмотья горцев-сулиотов, и скромное платье торговцев. Всех объединяло глубокое горе.
   У гроба встал губернатор Маврокордато, похожий на школьного учителя в своих перевязанных проволокой очках. В тишине отчетливо прозвучал его негромкий голос: "Никто не понимает, кроме, может быть, меня одного, той утраты, какую понесла Греция. Сама ее безопасность зависела от того, сколько еще будет продолжаться его жизнь. С его помощью и только благодаря ей я сумел сохранить Миссолонги... "

   Памятник Байрону в Греции (Афины).

   Целые сутки толпы людей прощались с человеком, ставшим героем легенд и песен об освобождении Греции. Потом останки великого поэта погрузили на корабль и перевезли в Англию.
   Байрону не пришлось лично участвовать в боях, но он сделал больше, объединив своими энергичными усилиями разрозненные войска. Победа пришла к грекам уже после ею смерти. Единой и свободной стала и Италия – осуществилось то, о чем мечтал Байрон. Итальянский и греческий народы помнят великого англичанина. Имя Байрона и в Италии, и в Греции окружено ореолом народной любви и признательности. В ряде греческих городов имеется улица Байрона, а в Миссолонги воздвигнут памятник поэту из белого мрамора.
   В нашей стране всегда любили Байрона. Еще в 20-е годы XIX века его поэзия очаровала буквально всех выдающихся русских литераторов, они испытали на себе воздействие пылкого темперамента поэта небывалой мощи, сумевшего выразить бурный темп и напряженность эпохи. Наши поэты учились у него страстному поэтическому напору. Сама личность гордого непреклонного бунтаря привлекала русских борцов против тирании, защитников Вольности. Уже тогда, в эпоху подготовки восстания декабристов, русские журналы публиковали переводы из стихов Байрона. Многие литераторы специально занялись английским языком, только чтобы читать в подлиннике Байрона. Пушкин признавался, что он "с ума сходил" от этих 306 стихов. "Что за скала, из коей бьет море поэзии!" говорил о Байроне П. А. Вяземский. "Шедевр поэзии, мрачное величие, трагизм, энергия, сила бесподобная", - писал о Байроне В. А. Жуковский. Он заразил любовью к Байрону своего друга, слепого поэта И. И. Козлова, прикованного к постели тяжелой болезнью. В поэзии Байрона Козлов черпал так необходимое ему мужество.
   A. С. Пушкин, П. А. Вяземский, B. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, Н. И. Гнедич, И. И. Козлов – вот первые русские переводчики Байрона. Декабристы и близкие их кругам люди восхищались поэтом борцом, у которого слово не расходилось с делом, который отстаивал свободолюбивые идеалы не только на словах, но доказал верность им всей своей жизнью – и смертью в Миссолонги, в сердце греческого восстания.
   Враги свободы ненавидели Байрона так же непримиримо, как Байрон их. Более полутораста лет церковные власти не разрешали похоронить прах поэта в Вестминстерском аббатстве, где покоятся останки великих людей, принесших Британии славу. И только в 1974 году, к стопятидесятилетию гибели великого поэта, разрешили поместить памятную плиту Байрону в Уголке Поэтов этого мемориала. Целое столетие в Англии не печатали самые острые политические стихи Байрона, без пропусков и многоточий было выпущено всего одно полное собрание его сочинений.
   Русский же читатель знает полного и подлинного Байрона, без стыдливых умолчаний. Этим мы обязаны работе многих поколений поэтов-переводчиков – всего их более двухсот пятидесяти. Кроме уже перечисленных в этот список можно включить таких поэтов и писателей, как М. Ю. Лермонтов, А. Н. Майков, Н. П. Огарев, А. Н. Плещеев, И. С. Тургенев, М. Е. Салтыков-Щедрин, В. Я. Брюсов, А. А. Блок, В. А. Луговской, С. Я. Маршак, В. В. Левик, Т. Г. Гнедич.
   Байрона пытались объявить Байрона мрачным скептиком, неверие которого в светлые силы добра происходило якобы из-за несварения желудка. Но мы знаем: знаменитая "мировая скорбь" объясняется свойством поэта переживать несчастья и страдания мира, как свои собственные, глубоко личные. Он писал в "Чайльд Гарольде":

Я с миром враждовал, как мир со мной.
Но, несмотря на опыт, верю снова,
Простясь, как добрый враг, с моей страной,
Что Правда есть, Надежда держит слово,
Что Доброта не миф, а Счастье - не мечта.

   Байрон верил в величие разума свободного человека, он интересовался наукой и техникой, понимал их огромные возможности. Он был знаком с великим химиком своего времени Хэмфри Дэви. Он верил в будущее воздухоплавания и других великих научных идей, которые в его эпоху еще только зарождались. Он считал, что люди, овладев тайнами природы, смогут уподобиться титанам:

Уж скоро мы, природы властелины,
И на Луну пошлем свои машины!

   Так он предвидит нашу эпоху в поэме "Дон Жуан". Да, мы вправе считать Байрона своим современником. Сегодня мы могли бы поделиться с ним своими достижениями и бедами, он радовался бы состоявшемуся триумфу свободы на континентах Азии и Африки, гневно возмущался поджигателями войны. Ведь он писал о войне в "Дон Жуане":

О, кровь и ужас! Раны, гул и вой!
О, злая брань! О, раны, кровь и стоны!
Хоть украшают именем Беллоны
И Марса эту бойню, но цена
И суть ее во все века одна!
............................................
Одну слезу почетней осушить,
Чем кровью поле боя затопить!

   Он понимал: "...лишь войны за свободу достойны благородного народа".
   Да, Байрон остается нашим истинным современником:

И все-таки твой дух, Свобода, жив,
Твой стяг под ветром плещет непокорно,
И даже бури грохот заглушив,
Пускай хрипя гремит твоя валторна.